— Моей тетки дом, — пояснил Ткачев, возясь с замком. — Она в Канаду на ПМЖ умотала, а дом мне оставила, еще и грозно предупредила: “Чтобы свиристелок не водил, для крепкой семьи дом строен”, — засмеялся Паша, цитируя родственный наказ.

— И что, не водил? — поддела Ира, спотыкаясь о незамеченную в темноте ступеньку. Ткачев деликатно придержал начальницу за талию и пошире распахнул дверь, разгоняя полумрак.

— Да вот как-то не довелось, — ответил в тон ей, сгружая на кухонный стол пакеты и принимаясь выгружать всевозможные упаковки, банки и лотки. Ира, наблюдая за тем, как одна за другой появляются покупки, с насмешливым удивлением вскинула бровь.

— А что, у нас день трезвости намечается? Даже самой завалящей бутылки с коньяком нет.

— Да тут у тетки в подполье целый винно-водочный, вина там всякие домашние, наливки, ну и решил ничего не брать, хотя наши может что привезут, — подняв крышку погреба, Паша щелкнул выключателем, зажигая свет. — Вы пока посмотрите, что там есть, выберите что-нибудь, а я сумки из машины принесу, — и, не дожидаясь ответа, взяв ключи, направился к двери. Ира, пожав плечами, спустилась вниз, оглядывая бесконечные полки: чего там только не было! И соленые огурцы, и консервированные помидоры, и квашеная капуста… Алкогольный набор тоже радовал разнообразием: малиновое вино, различные ягодные наливки и даже самогон — вот уж Фомин обрадуется… Когда в глазах зарябило от аккуратных надписей, сообщавших и емкость, и даже состав продукта, Ира, выбрав пару бутылок, вылезла наружу.

— Паш, я тут выбрала кое-что… — начала она и, нахмурившись, замолчала. Ее сумки — и обычная, и дорожная, с минимумом вещей, стояли у входа, а вот Ткачева в досягаемой близости не оказалось. Убрав в холодильник “добычу”, Ира торопливо выскользнула на крыльцо, настороженно оглядываясь. Недоверчиво уставилась на след шин в дорожной пыли, затем выскочила за ворота. Еще несколько минут назад стоявшая на виду машина исчезла, а вместе с ней и Ткачев.

— Это еще что за!.. — выругалась Ирина, возвращаясь в дом. Окинула глазами кухню и не сразу наткнулась взглядом на лежащий на столе листок бумаги.

“Ирина Сергеевна, простите, что обманул вас, но больше нет сил смотреть, как вы себя гробите. Не слишком по-джентльменски, знаю, но еще знаю, вижу, что сами вы не справляетесь, и допустить происходящего не могу. Надеюсь, что вы еще не настолько привыкли к этой дряни, а через несколько дней и вовсе избавитесь от привычки. Я в вас верю. О бытовом не беспокойтесь, в холодильнике полно еды, еще стратегические запасы типа крупы и макарон, воды тоже достаточно; аптечка на всякий случай есть, в гостиной телик и кассеты, в спальне на тумбочке книги, так что, уверен, сможете продержаться.

P.S. Телефон я забрал, до ближайшего населенного пункта пять километров.

P.P.S. В потайном кармане сумки можете даже не искать, там уже ничего нет.”

— Вот же ж!.. — высказалась Ира, и, рванув молнию сумки, вывернула карман.

Шприц и упаковка ампул действительно исчезли.

***

Небольшая двухкомнатная квартира Паше сразу пришлась по душе, несмотря на внешнюю непрезентабельность и даже запущенность. Сменить обои невнятно-блеклого цвета, поменять сколотый кафель в ванной, вычистить все помещения до блеска, поставить новую мебель — и можно жить. Кажется, сама судьба решила позабавиться, подсунув ему на глаза объявление о продаже квартиры по знакомому адресу, отличающемуся от адреса Зиминой всего лишь на одну цифру в номере квартиры. Любопытства ради позвонив по указанному телефону, Ткачев был приятно удивлен ценой и согласился на встречу с продавцом.

Это был шанс. Смутные идеи, неопределенные, до конца не оформившиеся решения, когда-то приходившие в голову, неожиданно воплотились, утвердились, окрепли, и, запаковывая очередную коробку, Паша больше не сомневался. Забыть, вытравить, избавиться от самой малейшей нити, стягивающей его с прошлым, душащей словно удавка. Он даже мебель решил не трогать: уж на самую необходимую обстановку денег наскрести как-нибудь сможет.

В последний раз обходя квартиру, моментально принявшую какой-то нежилой вид, Паша проверил ванную, выдвинул ящик стола, проверил полки — не забыл ли чего? Вывалившись с верхней полки шкафа, под ноги упал, раскрывшись, плотный пакет. Ткачев машинально наклонился и замер, остановившимся взглядом изучая рассыпавшиеся фотографии.

Он с Ромычем. Веселый, беззаботный, совсем глупый. Исаев и Терещенко: загруженный вид Юрьича, словно повернутый внутрь себя, опустело-дикий взгляд Олега. Измайлова с Климовым: легкая, с лукавством, улыбка Лены, строгий, чуть заметно улыбающийся Вадим. Вика и Костя, радостные, открытые, здесь еще просто-друзья.

Последними в руки попали два снимка. Он и Катя. Неуверенная, словно чуть подрагивающая улыбка, напряженный взгляд, стиснутые на его локте пальцы. Он и Ирина Сергеевна. Она чуть впереди, сдержанная, прямая, вся словно пылающая: блестящие звезды на погонах, ослепительные волосы, глаза горящие, но взгляд уже с какой-то едва уловимой горечью.

Паша несколько секунд поочередно смотрел на обе фотографии, затем, подобрав с пола остальные, раздраженно скомкал и швырнул в раковину. Щелкнул зажигалкой, подождал, когда пламя разгорится, неохотно уничтожая обрывки, и, не оглядываясь, вышел из своей уже почти бывшей квартиры.

========== Гость ==========

Первые дни прошли как в тумане. Дурнота навалилась спустя примерно сутки и душила все сильнее — с каждым часом, с каждой минутой кажется. Разгорающееся нервное раздражение, толкающееся под ребрами беспокойство поначалу не давали усидеть на месте, но постепенно стали сменяться дикой, придавливающей слабостью и дурнотой, холодным комом возникающей в горле. Опустевшие бутылки с водой сваливались в сторону одна за другой — жгучая, иссушающая жажда почти не отступала. Ко всему прочему стали невыносимо-тянуще ныть ослабевшие мышцы, выкручиваемые от глухой, навязчивой боли. Жутко раскалывалась голова, виски ломило немилосердно. О сне не приходилось и мечтать, разве что на несколько часов удавалось, словно в бездонную пропасть, провалиться в забытье, тяжелое, сковывающее, наводившее оцепенение, изматывающее еще сильнее. Вид еды вызывал омерзение, сквозь наплывающий волнами невыносимый жар, сменявшийся ознобом, билась только одна мысль: укол. Один, всего один укол, лишь бы прекратить эту пытку, лишь бы боль наконец ушла, оставила в покое…

Яркий, безжалостный свет сменялся всепоглощающей, обволакивающей темнотой. Ира давно потеряла счет времени, не могла сориентироваться, сколько минут, часов или дней прошло, бездумно вслушиваясь в негромкий, размеренный бой старинных охрипших часов. Не было даже мыслей, не было злости на Ткачева, так подло бросившего ее здесь, не было ничего. Только дикая, раздирающая боль, только непреодолимое желание избавиться от нее во что бы то ни стало. Стены качались, плыли, сдавливали, обрушивались, тело казалось непослушным, ватным, чужим. В редкие минуты просветления удавалось, шатаясь и держась за стены, добраться до крохотной ванной, захлебываясь противным хлористо-металлическим привкусом воды, смыть с себя накатывающую слабость, липкий пот, ненадолго избавиться от поселившегося во всем теле колотящего холода или невыносимо-вязкой, испариной на висках выступающей духоты.

Ближе к очередному утру, блеклым светом залившему комнату, Ира, окончательно вымотанная очередным особенно жестоким приступом, смогла наконец закрыть глаза и незаметно для себя задремала. Очнулась, как ни странно, в относительно сносном состоянии, с удивлением не заметив признаков приближающегося утреннего кошмара и даже смогла добраться до кухни. На автомате открыв холодильник, ощутила зверский голод, а еще вдруг захотелось чаю, черного, крепкого, сладкого как сироп. Кое-как проглотив бутерброд, Ира, прихватив большую кружку с чаем, выбралась на открытую веранду, осматривая свои временные владения. Почему-то вдруг вспомнилось детство, лето, дача, небольшой деревянной стол под раскидистой яблоней, расписные чашки, блюдо с ватрушками, запах домашнего яблочного повидла из маленькой летней кухни, звонкая перекличка детских голосов за воротами, довольно щурившаяся на заборе ничейная, но откормленная кошка Мася… А ведь это было, это все было когда-то в твоей жизни… Нет, не в твоей — беззаботной, непоседливой школьницы Иры с забавными косичками и дачей каждое лето, с уютом родного дома и наивными, глупыми мечтами. Другая, далекая, чужая жизнь, а вовсе не один из этапов, как бывает у нормальных людей. Сколько их было у тебя, этих жизней? Веселая, наивная сначала школьница, а потом студентка Ира Зимина. Мать-одиночка, майор, а потом и подполковник с ненапряжным романчиком со своим подчиненным и кучей оставленных им на прощание проблем. Начальник отдела, борющийся с самосудчиками и пытающийся навести порядок в районе. И как-то незаметно — крестная мама в погонах, безжалостная убийца, не способная больше ничего по-настоящему чувствовать. Перебитый, переломанный моральный урод. Да ты бы в лицо рассмеялась тому, кто лет пять назад предсказал бы, кем ты станешь. Какой ты станешь. И если уж совсем откровенно, глядя правде в глаза, что у тебя есть такое, чем можно гордиться, чему можно радоваться каждый день? Работа? Власть? Деньги? Друзья? Сын? А разве радует она, эта работа? Просто погоны — это и есть твоя жизнь, смысл, возможность самоутвердиться и сделать что-то: навести порядок, наказать, казнить или помиловать. Деньги, да так ли уж важны они для тебя — не как возможность от чего-то откупиться или кому-то помочь, а сами по себе, для себя? Друзья, коллеги, соратники — доверяешь ли ты им как прежде после тех страшный событий, приведших к расколу, можешь ли поручиться за каждого без исключения, что не подставят, не предадут? Сын.. Сын совсем уже взрослый, как бы ни хотелось этого не замечать, и совсем скоро новая, взрослая жизнь закрутит его в водоворот. И ничего, ничего не останется больше, даже воспоминаний — не найдется достойных, только тяжелые, болезненные, или мерзкие, вызывающие отвращение, — в первую очередь к себе.