Взгляд упал на шнурок с желтоватым крокодильим зубом, висящий на шее Оскара. Нахлынули воспоминания далеких дней. Захар наполнился жаром и возбуждением первой битвы с крокодилом, и настроение сразу взлетело до небес. Оскар, в отличие от него, пребывал не в таком хорошем расположении духа, но Захар все равно был рад его видеть. Он всегда ему рад, но сегодня особенно. Подпорченная злобная мордашка, такая умильная и беззащитная, вызывала желание притянуть Оскара к себе, обнять и приласкать, как заплаканного ребенка после первой в жизни серьезной потасовки. Захар чуть не улыбнулся.

– Мой верный и добрый человечек. Как день проходит, родной?

– Когда ты проснулся? – без перехода наскочил Оскар.

– В два часа. Денис меня разбудил. Жаль, что не ты, мне было бы приятней.

– Назло сныкался, чтобы я никуда не сорвался?

Захар, давно привыкший к его несдержанности, смотрел на брата с невозмутимым благодушием. Никому другому в стае он не позволял разговаривать с собой в таком тоне, но это же Оскар, он по-другому не умеет… Бедолага наскакивает на всех, готов срываться на кого угодно, если это поможет ему почувствовать себя лучше. Захар не обижал Оскара открытыми проявлениями жалости, но в душе всегда ему сочувствовал. Тяжело жить под игом характера, не умея управлять собой, не имея достаточно силы воли, чтобы развить эту способность.

– Оскар, ты прекрасно знаешь, что в лагере не хватает рук. Я бы все равно тебя не отпустил.

Оскар заметил плитку и остатки трапезы на столе, надулся, покраснел и засверкал глазами, как подожженная петарда.

– Говоришь «не хватает рук», а сам тут бобрячишь!

– Ну и что? – улыбнулся Захар. – Я проспал обед.

– Долго мне еще торчать здесь?

– Оскар, побойся бога, ты торчишь здесь всего несколько часов.

– Несколько часов?! – Оскар едва не задохнулся от возмущения. Приятный тенор исказило визгливыми нотками. – Я с утра гну хребтину в лабе!

Захар сунул сигарету в рот, чтобы спрятать улыбку, которая могла обидеть брата и довести его до истерики. Ну и придумщик же он на словечки! Как ляпнет что-нибудь – яйца сжимаются.

– Мне жаль тебя расстраивать, малыш, но сегодня ты нужен мне здесь. Покуришь со мной? Пойдем на улицу.

Они вышли на веранду, сели на кушетку и по очереди прикурили от одной зажигалки. Оскар нервно затянулся и с раздражением заплевал, стараясь избавиться от попавшей на язык крошки табака.

– Ты сделал это нарочно! – изрыгнул он немного погодя, весь дерганый и обиженный.

– О чем ты, родной?

– Ты вытянул меня, чтобы я гондурасил, пока ты нянчишься со своим Козлодоевым!

– С кем? – добродушно удивился Захар.

– С гоблином этим, борманом лохматым!

– Ничего не понимаю… Ты о Руслане?

– Ты уже по имени его называешь?! – вскинулся Оскар.

– Успокойся, родной. Во-первых, я никогда ничего не делаю назло тебе. А во-вторых… Я понимаю, что после всего произошедшего между вами ты вряд ли хочешь видеть его здесь, но парень он неплохой и еще нам пригодится.

– На кой он тебе впился? Мне сказали, ты собираешься его приручать. Почему именно этот рашпиль? Никого другого не нашлось?

Захар отвлекся на созерцание своих владений и забыл ответить. С непринужденным видом смахнув пепел в деревянную пепельницу, он откинулся на спинку диванчика, забросил ногу на ногу и со двора устремил взгляд под крышу, на отрадно голубое небо. Из-за мыслей о питомцах он не мог насладиться чудесным теплым вечером, с языка рвались вопросы, но задавать их Оскару было пока рано.

– Почему этот борман? – сердился Оскар. Он всегда был чувствителен к постороннему вниманию. При виде чужого равнодушия его начинало трясти. Глаза вспыхивали бешенством, дыхание сбивалось, скованные дрожью руки беспорядочно совершали десятки ненужных мелких движений: проводили по лицу, теребили одежду, трепали заусенцы. Оскар терял связь с мозгом, вспыхивал и становился слабым и уязвимым.

До ушей донеслось обиженное сопение. Захар, спохватившись, полуобернулся к Оскару и ласково потрепал его по плечу.

– Дениса ты тоже поначалу недолюбливал, помнишь? Ужились ведь. А как ты воевал с Марко, да будет земля ему пухом? А потом отлипнуть друг от друга не могли, часами говорили да еще и пили на брудершафт.

– Это другое! – огрызнулся Оскар.

– Как и всегда, – пожал плечами Захар. – Я стараюсь по мере возможности уступать тебе, Оскар, но ты же прекрасно знаешь: мое слово непреложно. Руслан останется. Это сыграет на пользу всем нам, но в первую очередь тебе, родной. Он займет свободное место в нашей дружной команде, и тебе больше не придется надрываться сверхурочно.

– И он будет кантоваться здесь, давить харю на моей кровати?!

– Ты же редко ночуешь в лагере.

– Он не займет мое место!

– Он займет не твое место, а место Феликса, с которым ты, кстати говоря, тоже нередко грызся, но это не мешало ему спокойно спать на твоей кровати и занимать якобы твое место.

– Якобы мое?!

– Ты давно перебрался в хижину, разве нет? Хочешь вернуться? Я буду только рад. Безумно скучаю по твоему храпу и милой болтовне в подушку. Руслан будет жить в хижине.

– Это моя хижина!

Захар устало вздохнул.

– Оскар, чего ты хочешь?

– Если ты оставишь этого гаплонта, я размозжу ему голову!

Захар не изменил своему внешнему хладнокровию, но внутри у него тревожно екнуло. Это он в порыве горячки, от обиды, или всерьез пытается угрожать? Нет, нет… Только не Оскар. Господи, только не он! Больше никого не осталось, он его последняя твердыня, больше Захару не на кого рассчитывать.

– Ты знаешь, какое наказание ждет ослушников.

– Заземлишь меня?! – взвизгнул Оскар. – Променяешь на этого бормана?

Никогда еще Захару не было так трудно сохранять спокойное и нечитаемое выражение лица. Внезапно открывшаяся правда обухом ударила по голове. Оскар же играет на его чувствах! Захар всегда боялся, как бы Оскар однажды не понял, какой властью над ним обладает. Безграничная привязанность старшего брата могла обратиться в руках младшего серьезным оружием, которому Захар в силу своей любви к Оскару не смог бы противостоять. И вот, пожалуйста… Кто его надоумил? Оскар не догадался бы сам, любви Захара он никогда не замечал, нужно было ткнуть его носом и сказать: ты его любимчик, ты можешь этим воспользоваться, он и пальцем тебя не тронет. Хотелось бы Захару присутствовать при этой сцене, увидеть глаза Оскара в ту минуту, когда он понял, сколько возможностей перед ним открывается, какая сладкая жизнь ждет впереди. Жизнь без принуждения, без просиживания задницы в лаборатории, свободная жизнь, где нет скучных приказов, где разрешено так сильно калечить и убивать столько пленников, сколько наберется за год.

Когда ему промыли мозги? На следующий день после изгнания Феликса? Спустя месяц? Вчера ночью? Неужели он не сомневался, неужели ни капли не сомневался, не раздумывал ни секунды, на чьей стороне обязан остаться, кому должен сохранить верность? Требовал ли он время для окончательного слова? Долго ли пришлось уговаривать? Или махом соблазнился нашептанными обещаниями полной свободы? И вся забота и защита, все эти годы – всё впустую?..

«Если ты оставишь этого гаплонта, я размозжу ему голову!»

Первый удар – отнять Ингу. Второй удар – переманить Оскара. Несколько выпадов, сильных и безжалостных, бьющих в самое «яблочко», – и вот Захар уже один, сломлен утратой и предательством, повален на землю и открыт для клыков. Добить.

Разговор крутился вокруг одного и того же. Братец сварливо требовал избавиться от Руслана, придумывал все новые и новые угрозы, сыпал требованиями. Захару опять занедужилось. Накатила усталость, разболелась голова; скованные дрожью руки не могли удержать сигарету. Он почти не помнил, что говорил, но от решения оставить Руслана не отступался, твердо стоял на своем. Он чувствовал себя как в стане врага, в заполоненном агрессорами логове, где каждый только и ждет, как бы напасть со спины и пустить ему кровь. Питомцы стараются ослабить его и давят, давят, пока он не припадет на колено и затем не рухнет им под ноги. Его крови они не получат. И пусть не надеются заставить его объявить эту войну. Выступить открыто, чтобы они обвинили его в сумасбродстве и бросили в клетку или повесили за периметром лагеря? Не бывать этому! Он разгадал их замыслы. О да, он прекрасно понимает, чего они добиваются! Когда приказы капитана идут вразрез с интересами команды, от него избавляются. Когда вожак терпит поражение на глазах у сородичей и, раненый, валится наземь, они добивают его и обгладывают кости. Этого не будет. Захару не одолеть стаю в честном бою, напасть на питомцев значит добровольно сдаться им на смертный приговор. Он терпеть не может скрытничать, но что поделать, раз силы неравны? Он хотел бы вызвать каждого из них на бой, победить одного за другим, вернуть безраздельное право владения титулом, но разве они согласятся? Нет, они посмеются и пристрелят его. Или вздернут.