11 сентября, 2008 год

– Захар? Захар, проснись.

Голос кажется знакомым, но до чего же резок, бьет по вискам с остервенелостью наторелого кузнеца. Кто прислал сюда этого хронофора? Заткнуть бы его, подучить манерам, чтобы не смел никогда заявляться с утра спозаранку и будить таким варварским способом.

В черепной коробке дребезжали медные тарелки. Через прикрытые веки пробивался режущий свет. Прикрыв глаза рукой, Захар пробурчал что-то неразборчиво – собирался отправить птенца на все четыре стороны, но не смог осилить предложение – и устроился поудобнее с намерением доспать положенное, но не тут-то было. Они же и с того света выдернут, если понадобится.

– Захар, два часа уже…

Два часа? Давненько он так поздно не просыпался. Из-за чего было в прошлый раз? Он напряг память и тут же поморщился от звонкого удара тарелок в голове, словно бы предостерегающих от любого мысленного напряжения. Никак не вспомнить… да и шут с ним.

– Ты просил будить, если не встаешь сам. Но ты поздно лег, я решил дать тебе поспать. Мы оставили тебе обед. Бутылка с водой у кровати.

– Говори тише, – прохрипел Захар. Он едва узнал голос любимца. Обычно спокойный и бархатистый, сейчас он ввинчивался в барабанные перепонки с тем же противным звуком, с каким жужжит зубное сверло.

– Я распределил ребят по группам согласно графику, – доложил питомец на полтона ниже, но все равно недостаточно тихо. Лучше бы говорил шепотом. Или написал бы записку и убрался вон, оставил его в покое еще часов на десять. – Оскар в первой лаборатории, Гарик во второй. Кочегар и я дежурим по лагерю.

Верный и надежный, как автомат Калашникова. И почему Захар до сих пор не сделал Дениса своей правой рукой? Почему позволяет Оскару своевольничать и портить товарный вид пленников? Давно пора с этим разобраться. Нет, он непременно вернется к этому вопросу в ближайшее время.

– Ты будешь спать дальше? Во сколько тебя разбудить?

– Что со мной случилось? – Захар ничего не помнил и чувствовал себя отвратительно. В голове болезненным вихрем кружились осколки воспоминаний, непонятные, истертые, словно куски витража. Нос заложило, как при насморке, глаза отказывались разлипаться. Горло и язык обволокло противной липкой пленкой, до кучи ломило и скручивало суставы и кости. – Я заболел?

– Ты вчера сильно вмазался. Лег уже утром.

Это многое объясняет. И все же странно, думал про себя Захар, свою меру я знаю и не бражничаю по-черному.

Звуковая вибрация от медных тарелок терзала измученный мозг и закладывала уши. Пират заставил себя оторваться от подушки и сел, массируя виски большим и средним пальцем.

– Тебе нужно что-нибудь?

– В каком смысле? – прохрипел Захар куда-то в пол. Вслепую нашарил у кровати бутылку из нержавейки, открутил крышку и жадно припал пересохшими губами, делая большие нетерпеливые глотки. Иссушенное горло с благодарностью приняло живительную влагу, дышать стало легче, но головная боль никуда не делась и продолжала терзать его с рьяностью инквизитора.

– Ну, ты себя нормально чувствуешь?

Захар чуть не рассмеялся.

– Лучше не бывает, Денис.

Он выдул всю бутылку, протер воспаленные глаза и поднял голову, но бородатое лицо воспитанника уплывало и множилось. Захар сильно зажмурился и снова приоткрыл веки.

– Я у тебя или у себя? – Захар не узнавал жилище. Берлоги в лагере почти не отличались друг от друга, но у Захара и Хомского в норах на стеллажах вместо DVD-дисков стояли книги. Хомский жил со Слесарем; Захар же после благополучного избавления от Феликса коротал дни в одиночестве, время от времени деля комнату с захаживающим в гости братом. Оскар давно переехал в гнездо и теперь объявлялся в лагере по настроению – или, к острому своему недовольству, по принуждению старшего.

Книжный стеллаж угрожающе вытянулся в сторону Захара и кривой тенью растекся по потолку. Мебель не признавала хозяина.

– Ты у себя.

– Почему тогда мебель меня не признает?

– Что? – не понял Хомский.

Захар неопределенно махнул рукой. День за распахнутыми решетчатыми створками был в самом разгаре и наполнял берлогу чистым веянием зелени. Солнечные блики вгрызались в глаза и крошечными фейерверками взрывались в голове. Орали треклятые птицы. В какой-то научно-популярной книге Захар вычитал, что в комнате без единого звука можно сойти с ума. Но посадите в нее человека с похмелья и вы не сможете его оттуда вытащить.

Взгляд упал на соседнюю кровать. Застелена, одеяло не примято.

– Оскар так и не вернулся?

– Вернулся после завтрака. Сейчас в первой лаборатории.

– Мог бы и навестить старшего братца, пожелать доброго утра, – беззлобно пробурчал пират, шмыгнул забитым носом и тут заметил, что спал обутым.

Хомский в ожидании приказа топтался на месте.

– Можешь быть свободен, дальше я сам.

Он сумел подняться на ноги и не покачнуться, но это усилие далось ему нелегко. В глазах потемнело, мышцы стянуло болезненной слабостью. Он как будто круги вокруг лагеря наворачивал или таскал что-нибудь тяжелое всю ночь. Захар прошел в уборную. Дверь закрывать не стал, чтобы не зажигать лампу, сунул голову под рукомойник, освежился и потом еще долго стоял над ним, согнувшись, и хлебал воду, пока не опустошил. Промокнув полотенцем лицо и бритую маковку, расстегнул ремень и повернулся к отхожему коробу с сидением от унитаза. Краем глаза увидел, что не один, удивился слегка, но не смутился и дверь не закрыл.

Хомский истуканом стоял посреди комнаты и выглядывал что-то в окне.

– Денис, мне приятна твоя забота, но я вроде отпустил тебя.

Питомец неуверенно глянул на командира и сделал шаг вперед, решившись:

– Шкипер, мне нужно поговорить с тобой.

Захара позабавил его серьезный вид и это официальное заявление, которым жена пугает мужа.

– Похоже, ночь выдалась бурной? – спросил Захар из-за перегородки. – Я кого-то покалечил?

Ответа не последовало. Хомский, очевидно, принял это за шутку, или же все обстояло не так радужно, как могло показаться после такого нежного пробуждения.

– Раз уж ты здесь, родной, не поставишь чайник?

Захар сделал свои дела, присыпал торфом, ополоснул руки в тазике и вернулся в комнату.

– Надеюсь, до кровати я добрался своим ходом? – Он плюхнулся на смятую постель и с любопытством уставился на любимца. – Вам не пришлось меня тащить?

– Захар… Что ты помнишь?

Что он помнит… Он помнит, как досидел до конца междусобойчика и пошел к Инге. Помнит, как она опять разозлила его своей заторможенностью и апатичностью и чуть не вывела из себя. Но в конечном итоге свой гнев он сдержал и все закончилось вполне благополучно. До ссоры дело не дошло, они даже позабавились немного. Инга сначала упрямилась, но Захар быстренько ее растормошил. Кажется, она потихоньку начинает забывать о своей любви к муженьку, о той преданности, с которой прежде защищала воспоминания о нем, иначе не стала бы с таким олимпийским спокойствием рассказывать, как они предавались развратным утехам. Она даже не пыталась сменить тему, не плакала. Ну, плакать она давно перестала. И Захара это очень радовало. Это хороший знак. Инга все еще противится, но сама не понимает, что уже наполовину сдалась. Он полностью владеет ее телом, осталось завладеть сердцем и душой. На его стороне и сила, и власть, и обаяние, и все остальные преимущества. Сейчас он несомненно доволен тем, что сдержался вчера, не обрушился на Ингу с обвинениями, не дал выхода негодованию, а поступил хитрее и склонил играть. Она это оценит. Он добьется ее сердечной приязни, добьется своими усилиями, и эта победа будет слаще всех остальных его побед.

В приручении он никогда не прибегал к ослеплению разума: не хотел обманывать себя, ведь это все равно что расписаться в собственном бессилии, в неспособности достичь желаемого своими талантами. Нет, Инга должна понимать, что чувствует и делает. Ему не нужна одержимая сексуальными утехами фурия. Он желал видеть нежность в глазах Инги, ощущать ласкающие руки, чувствовать жадные губы. Пусть томится разлукой и в ожидании свидания подгоняет часы, пусть встречает его с улыбкой, бросается на шею и горит от желания, пусть в нетерпении прижимается всем телом и шепчет его имя. Сама она уже давно не называет его по имени. Захару приходится просить об этом или нарочно прикидываться, будто он не слышит. Да, пусть часто-часто зовет его по имени. Пусть ласкает поцелуями, поглаживает пальцами, вздыхает от вожделения, хочет его, думает о нем. Вот к чему он стремится. И он это получит.