Я бегу к себе в кабинет и звоню в отдел сельской молодёжи «Комсомольской правды».

Объяснил, что за кашу сватаю.

– Присылайте!

– Сегодня же вечером отправлю.

– Не вечером, а сейчас диктуйте! – и называют мне телефон стенографического бюро газеты.

Через три дня, сегодня, 13 сентября 1963 года, мой «Огородишко…» державно раскинулся на трети первой полосы «Комсомолки». На самом видном месте!

Фитиль! Фитиль!! Фитиль!!!

Ну фитилище воткнули мы-с панку Рябому!

Наутро позвонили из «Комсомолки», поблагодарили за отличный материал!

И что любопытно. На второй странице дали коротышку информушку из Грузии. Написал её Ираклий Хуцишвили, мой первый редактор. Когда-то он был редактором «Молодого сталинца». Сейчас стал корреспондентом «Комсомолки» по Грузии.

Мой очерк раз в десять крупней заметки Ираклия. Ученик шагнул дальше учителя.

Как-то нескромно-с…

Итак, что плохо для Рязани, то превосходно для Москвы!

Говорят, когда рябой сычун увидел этот мой разогромный очерк в «Комсомолке», он позеленел и стал ещё рябее и просипел:

– Мда-а… Прижал-таки мне чуприк яйца дверью…

Но мне он сквозь кривые ржавые бивни процедил:

– Ты-то особо не фуфырься. Кто дал? Мальчишки! Что они там, в Москве, понимают в селе?

– А вы в Рязани много понимаете в селе? Вы хоть одну строчульку написали про село?

Рябое лицо его пошло пятнами.

Мне он ничего не ответил. Помолчал, значительно посмотрел в пол и криво присмехнулся:

– Ну что, субботарь, фестивалишь в душе?

– Разно… А при чём тут суббота?

– На досуге я поизучал твою биографию. Первую в жизни заметку опубликовал в субботу. Что заметка… Ты-то у нас сам субботнее явление Христа народу…

– Да, я в субботу родился. И что из того?

– А то, что в субботу, как выяснили учёные, рождаются гении. Мда-а… Подляночку мне на весь Союз мог выдать только гений…

– Вашими же доблестными старательствами…

– Только чего не подписался полностью? Чего не указал, что ты сотрудник «Рязанского комсомольца»?

– А зачем?

– Пусть знает страна, что есть такая в Рязани газета.

– Может… А разве стране не стоило знать, что есть в Рязани ещё и такой редактор? – кивнул я на него. – Может, и вас следовало в авторы включить? Ради крикламы?

– Реклама ещё никому не помешала…

Мой московский «Огородище…» окончательно доломал наши отношения.

Так он мне и помог.

Среди прочих своих нетленок я отправил в Тулу, в «Молодой коммунар», и «Огород…». Когда редактор Евгений Волков увидел его, он тут же принял моё предложение и взял к себе в штат без испытательного срока.

До этого Евгений работал собкором «Комсомолки» по Новосибирской области.

13 сентября 1963

В Тулу я ехал через Москву.

На каждой остановке с соседней плацкартной лавки срывался толстячок и летел на вокзал.

– Куда вас носит? – спросил я.

– Оё! И не спрашивайте… Я был у кардиолога. Так этот шокнутый мормон накыркал мне, что я могу в любую секунду отстегнуть копыта. Вот я и бегаю к кассам за билетом лишь до первой станции.

– Какой вы полохливый скопидомушка! – усмехнулась ему полная красивая старушка, сидела напротив меня за откидным столиком. – Мне бы ваши печальки…

Разговорились. Оказывается, у неё какая-то мудрёная нервная болезнь. Уже 15 лет пухнет. Не двигается. Не может сама раздеться. На носилках вносили её в вагон.

Я разламывал ей булку, мешал чай. Окает она. Она из Плёса (под Ивановом), откуда Левитан. Волжанка. Там у неё с мужем украли чемодан. В нём её лучшая одежда, бельё, деньги, что скопила для крымского курорта, куда сейчас и едет.

Жаль её. А она не хнычет. Бодра.

На мягкой улыбке вспоминает:

– Как-то вышел от меня мой лечащий врач и в коридоре наткнулся на приятеля. Говорит: «Знаешь, вот странная больнуша… По всем моим диагнозам должна бы умереть лет тринадцать назад, но до сих пор здравствует!» – Тот и отвечает: «Это, коллега, ещё одно подтверждение того, что, если больной действительно хочет жить, медицина бессильна». Посмеялись и разошлись.

А мне, ёшкин козырек, вспомянулось, как хотели меня вылечить народными методами. Лежала я в больнице. Ходил ко мне из соседней палаты один болящий старичок. Вот он и говорит мне с моей подругой Сашей:

– Жалконько мне вас. Я скажу вам средство, как вылечиться.

– Говори.

– Боюсь. Меня могут посадить. Вот буду выписываться, тогда и скажу.

Выписали его. Приходит прощаться и говорит:

– В расфасовку[39] свозят мертвяков. Вот вам средство: обмойте мёртвого и воду выпейте. Как рукой всё снимет!

Настрадались мы, соколик… Ради здоровья на всё готовы. Взяли мы поллитровку и повезли нас на каталках к сторожу морга, к армянину старому.

– Христофорушка, – докладываем ему всё по порядку. – Так и так, мы дадим тебе водки, а ты нам дай одного клиента.

У него глаза на лоб:

– Какие шустрихи бабульки! Ну дикие сексналётчицы!

– Не бойся! Невинность твоего жмурика мы не порушим…

– В городке Лексингтоне – это в американском штате Южная Каролина, – тоже думали, что покойника не изнасилуешь. А работница тамошнего морга Фелисити Мармадьюк забеременела от молодого жмура! Пожаловалась своему гинекологу. А он и шукни полиции. И эта деваха Фелисатка выплатила штраф в 250 тысяч долларов. Её обвинили в осквернении умершего и в акте некрофилии.

– Не горюй! В наши годы и в нашем положении от нас такойского геройства не жди. Ты сильно не убивайся. Никого мы осквернять не собираемся. Мы только его помоем и воду с него выпьем. В нём, Христофорушка, всё наше спасение! Уступи любого жмурика. Бери спокойно плату! – и отдали ему поллитру.

– Ладно. С водкой я знаю, что делать. А всё же… Ох, дурная моя голова!..

Саша его перебила:

– Христофорушка! Не говори так! А то одного начальника посадили за неуважение к власти.

– Да, я самый большой начальник над жмуриками. Все лежат, один я бегай вокруг них. Ну, с учётом замечания спрошу культурно. Ох, умная моя головушка… Что вы будете делать с моим клиентом?

– Да в нём, божий человеченько, повторяем, всё наше спасение!

– Раз так – берите. Свеженького! Может, ещё горяченького! – и показывает на здоровенного дядьяру. – Сегодня подкатили.

Подъехали к «спасителю».

Зубы оскалены. Глаза открыты. Страшно.

Начали мы мыть. Саша моет ноги, а я – лицо.

Смотреть ему в лицо боюсь. Глаза отворачиваю, а сама мою.

Намыли полбанки.

Поехали в палату.

Как все уснули, Саша тайком от меня налила себе в ложку и выпила.

Я ей и говорю:

– Хоть темно, а вижу. Воруешь! Какая ты ходовая. Не делишься со мной.

Налила она и мне в ложку.

Подношу ко рту – увидела мёртвого в ложке. Его оскаленные зубы, широко раскрытые ужасом глаза.

Страшно-то что! Я чуть не закричала на всю палату.

Задрожала я вся, бросила на пол ложку.

И тут же пожалела. Сашка выздоровеет, а я нет!

И всё равно ни ложки не приняла.

А Сашка всю банку высосала.

И всё равно не помогло ей это народное средство.

Старуха в печали помолчала и снова заговорила:

– В другой раз приходит ко мне другой старый насмешник и так лукаво докладывает:

– А ты могла б вылечиться.

– Ка-ак?

– Мужик у тебя молодой?

– Откуда? Под шестьдесят.

– Тот-то. Надо молодого.

– Да кто ж на старую покусится? – с жалью я.

– Деньги есть на водку?

– Есть.

– Найду.

Дня через два приходит рыжий детина лет тридцати. Тупой и пустой. Мнётся.

– Вы Антонина Ивановна?

– Я.

Молчит.

– Вам дедушка что-нибудь говорил?

– Говорил.

– Вот я к вашим услугам.