– Может, вы плохо искали? – Ллиун с улыбкой склонила голову набок, отчего вид её стал озорным.

– Ты никого не видела? – Элмерик подозрительно прищурился: говорили, что младшие ши любят дурить людям голову, но на вопросы отвечают, если спросить прямо.

– Кого не видела? – Яблоневая дева выбежала и пошла прямо перед ним, спиной вперёд.

Казалось, её ничуть не заботило, что она совсем не видит дороги. А может, ей и не нужны были глаза, чтобы чувствовать направление? По крайней мере, камни и ветки, встречавшиеся на пути, Ллиун успешно обходила или перепрыгивала, подбирая юбки выше колен.

– Ну, чародеев с мельницы.

Лианнан ши остановилась и выставила руку так, что Элмерик едва не наткнулся на её ладонь.

– Нет, вы не понимаете. – Дева коснулась его груди прямо напротив сердца, и зрачки её вспыхнули яркой весенней зеленью. – Я спрашиваю не просто так. Кого вы ищете? Кого хотите увидеть? Кто из них вам на самом деле нужен? Не говорите, что все разом. Знаю, что каждый из них занимает какое-то место в вашей душе, но это отнюдь не равные части.

– Не стану спорить. – Бард лишь теперь с удивлением обнаружил, что лианнан ши была почти одного с ним роста. Там, в снегах, она казалась намного ниже – видать, из-за стройности, граничащей с худобой. Кстати, на её тонких запястьях больше не было и следа колдовской нити. – Но какое отношение это имеет к тому, что все исчезли?

– Маленький чаропевец грустит, – пропела Ллиун, обнажив острые зубы. Милый облик яблоневой девы сразу стал хищным, и бард едва нашёл в себе силы не отшатнуться. – Он жалеет себя, да? Никого больше не хочет пускать в своё сердце?

– Что за глупости ты говоришь?! – вспыхнул Элмерик.

В его словах было больше злости, чем он хотел показать.

– Если маленький чаропевец не хочет слушать лианнан ши, может, он послушает себя? Откуда взялась эта злоба? Помнится, раньше её не было. Это из-за горя?

– Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы ты могла судить, – буркнул бард. – Может, я всегда таким был.

Ллиун покачала головой. Порыв ветра отбросил назад её светлые волосы, являя взгляду острые, как у всех эльфов, уши, украшенные серьгами в форме серебристых яблоневых цветов и листьев. Руку она не отняла, и от её прикосновения Элмерик чувствовал, как в груди зарождается приятное тепло.

– Спросите себя, – повторила она. – Лучшего ответа вам никто не даст.

Они стояли друг напротив друга, и бард не в силах был отвести взгляд от её зелёных глаз – слишком проницательных, видящих его насквозь. Ллиун словно поймала его в крепкие сети и удерживала, не давая ни отойти, ни приблизиться. Опасности в том не было: Элмерик откуда-то знал, что яблоневая дева не причинит ему вреда и отпустит, если он попросит. Но бард вовсе не спешил освободиться, прислушиваясь к странным ощущениям. Тепло, зародившееся в груди, разливалось по всему телу, разбегалось колкими мурашками, заставляло дышать чаще, окрашивало румянцем щёки, порождая огонь страсти в крови и стыдливое смущение, а вдобавок – желание жить. Элмерик понял, как именно лианнан ши заманивают своих жертв и почему люди идут следом не ропща, с улыбкой на устах, а даже когда умирают, то не чувствуют страха и боли. Только радость.

– Я не смогла полностью исцелить ваше тело тогда. И душу тоже не смогу. – Лианнан ши вздохнула. – Но подарить временное облегчение вполне в моих силах. Дальше же маленький чаропевец должен будет помочь себе сам.

– Но как? – едва шевельнув губами, шепнул Элмерик. – Я не понимаю…

– Нет снадобья, способного мгновенно склеить разбитое сердце или вернуть утраченное доверие. Или сделать так, чтобы ничего этого не случалось вовсе, – с грустью произнесла Ллиун, и яркая зелень её глаз потемнела до цвета тёмного изумруда. – Но время течёт, и вода точит камень: песчинка за песчинкой. Не корите себя и не ищите оправданий. Прошлое уже случилось – этого не изменить. Но рано или поздно оно превратится просто в память, потому что ничто не вечно под луной. Ни горе, ни счастье, ни лето…

– Ни горе, ни счастье, ни лето, – повторил бард, словно пробуя каждое слово на вкус. – Я это запомню.

– Как вам будет угодно. – Ллиун наметила лёгкий поклон.

– Но зачем ты всё это мне рассказываешь?

– Как я уже говорила, мы умеем быть благодарными. – Лианнан ши показала зажившее запястье. Новая кожа казалась светлой, почти прозрачной. Интересно, а что бежит в жилах у яблоневых дев: кровь или древесный сок? – Я избавилась от своих оков и хочу, чтобы маленький чаропевец избавился от своих.

– Вряд ли это будет так просто, – не без зависти вздохнул бард. – Они весьма прочны.

– Вы признали, что они есть. Это уже немало. Многие живут, так и не понимая, что сердце находится в плену заблуждений.

– Будь моя воля, я бы его вырвал и выбросил. – Элмерик горько рассмеялся и сам отвёл взгляд, словно не нуждался больше в тепле и утешениях. – Одни беды от этих чувств! Но я выдержу. А если понадобится, то…

– Сыграйте мне, – вдруг попросила Ллиун, перебивая. – Я хочу услышать музыку маленького чаропевца.

– Э-э-э… на флейте или на арфе? – Опешив от такого неожиданного перехода, бард забыл, что хотел сказать. Он даже подумал, что яблоневая дева насмехается над ним, но та выглядела серьёзнее некуда.

– На чём хотите. Мне всё по нраву. – Она села прямо на дороге, ничуть не страшась испачкать платье в грязи и глине.

– Тогда на арфе, – решил Элмерик. – Наставник говорит, что я должен уделять ей больше внимания.

Он сбросил свой плащ, сел на него и жестом предложил Ллиун перебраться сюда же – хоть немного, но будет почище. Яблоневая дева прислонилась спиной к спине и склонила белокурую голову на плечо барда.

Элмерик коснулся пальцами струн. Вопреки ожиданиям, звук оказался чистым, и настраивать инструмент не пришлось. Сперва арфа пела тихо, будто нехотя пробуждаясь ото сна, но постепенно мелодия набирала силу, наполняясь трелями и переливами, манила и влекла за собой. Вскоре бард позабыл, что за его спиной притаилась внимательная слушательница. Он играл для себя, пытаясь выплеснуть с музыкой всю накопленную горечь и обиду последних дней – безумную радость и горькое отчаяние, затаённую боль и глупую надежду, страх одиночества и боязнь снова обжечься, подлетев к пламени слишком близко.

Мир засыпал, рассыпался и умирал, встречая неизбежную зиму. Холодало. Небеса затянуло тучами, снова пошёл снег. Он падал в жидкую грязь, таял у Элмерика на руках, стекал по щекам прозрачными слезами, присыпáл мелкой крупой обочины по обе стороны тракта, окрашивая белой изморозью сухие травинки и опавшие листья. Природа застывала, на глазах погружаясь в поразительно красивый ледяной сон. Но никакой холод не может длиться вечно. Колесо обязательно повернётся вновь. После самой тёмной йольской ночи дни начнут расти, а ночи пойдут на убыль, но всё это будет позже. А пока, замерев перед входом на тёмную половину года, барду нужно было прислушаться к себе, чтобы понять самое важное: в эти тяжёлые зимние времена тепло необходимо всем. Некоторым даже больше, чем прежде.

Элмерик услышал вдалеке голоса и перестал играть, вглядевшись в туманную дымку на горизонте. Там, по тракту, навстречу ему шли люди. Сперва бард не мог разглядеть их, но постепенно мгла рассеялась. Он узнал друзей.

Хохотавшая до слёз Розмари кидалась в Джерри то ли снежками, то ли комьями грязи, а тот ловко уворачивался. Орсон, улыбаясь и размахивая руками, что-то втолковывал Келликейт, которая с серьёзным видом кивала в ответ. Мартин и мастер Шон ехали на лошадях бок о бок и о чём-то увлечённо спорили, то и дело рисуя в воздухе пламенные фэды, будто в доказательство своих слов. А над их головами реял громадный белый сокол с красными перьями на щеках.

Других членов отряда Элмерик пока не видел, но отчего-то знал, что следом непременно появятся и добродушный полноватый мастер Дэррек, и угрюмый мастер Патрик, и призрачная леди со своим раздражительным братом. А он будет очень рад видеть их всех.