Род: люди.
Фамилия: павловы.
Имя: веры.
Женщина. Мужчина.
Станет, дорогой,
синяя щетина
синей бородой.
Сбрей. Страшны признанья.
Фомка для замка —
спица для вязанья
синего чулка.
21 февраля
проверяя карманы
его брюк
нашла
неопровержимые доказательства
его неверности
и выставила
на панели
режим
СИНТЕТИКА
ИНТЕНСИВНАЯ СТИРКА
Брак – анекдот с бородой.
синей? —
Голубоватой, седой:
иней
заморозков на цветах
в мае.
– Я никогда ещё – так.
– Знаю.
22 февраля
1
Если ты коза – любовь добра:
по головке гладит до утра,
нежно прижимается во тьме,
шепчет на ушко́ то бе, то ме…
2
радость обречённых
в паспорте печать
сложносочинённых
трудно приручать
тяжко быть обузой
дома как в гостях
сложно-бессоюзный
старый холостяк
Укладывая милых
то в люльки, то в гробы,
я слышу: бьётся в жилах
густая кровь судьбы
и поздно или рано —
сегодня, через год —
законопатит рану.
До свадьбы заживёт.
23 февраля
Прощайте, было мило – спасибо, thank you,
merci, – летать вокруг светила, вращаться
вокруг оси. Нерейсовый автобус, в проходе —
сосновый гроб. Целую школьный глобус
в прохладный высокий лоб.
Лучшие стихи пишешь,
когда не можешь обнять.
Наилучшие —
когда не сможешь
уже никогда.
Пристань. Лодочник. Обол.
Раковины рококо.
Кто остался, кто ушёл
навсегда, недалеко?
Кто, хлебнув «Вдовы Клико»,
кличет мужа, горько пьян?
В раковине на ушко́
всхлипывает океан.
24 февраля
Бабушка с дедушкой
жили в Отрадном,
я – во Внуково.
После того, как дедушку
похоронили в Домодедово,
бабушка переехала в Останкино.
На табло отлёта
в Иркутском аэропорту: «Мама».
Заброшенный полустанок «Космос»,
недалеко от Домодедово,
на котором не останавливается
ни один поезд.
Причитать не нужно,
мёртвых поминая.
Ласкова, послушна
музыка ручная.
Простота хорала
по душе иконе.
… я её играла
ворочающемуся в коме.
25 февраля
«Изобразить зло композитору легко. И очень трудно написать о светлом, но по-новому. Описать то, что ты любишь. Когда я думаю о своей музыке, прикрывая глаза, то чувствую, что она не только звучит, но ещё и светится. Это не значит, что нет трагических тем. Их полно. Но через весь этот трагизм возникает некое надмирное нездешнее свечение. И за это я очень ценю свою сегодняшнюю музыку». Иван Вишневский, 1960–2018. Ванечка, однокурсник, баловень женщин и судьбы, моя вторая первая любовь, сказавший мне однажды «Я боюсь тебя полюбить, тебя нужно любить всю жизнь», угасший за несколько дней в сельской больнице, пока врачи тщились поставить диагноз.
Выплёвывая гвозди,
голодная земля
обгладывает кости
любимых, ненагля —
Как львица, как тигрица,
рыча, мыча, урча,
рискуя подавиться
колечком обруча.
26 февраля
Навестила Стива, постояла поодаль – снег по пояс, к могиле не подойти. Молилась. Читала стихи. Хотелось лечь на синий подсолнечный снег и сделать ангела.
Хладнокровие икон,
певчих серенада:
Выйди, Отче, на балкон,
выведи из ада,
посочувствуй, яроок,
нашему неверью.
Аллилуйя. Огонёк
за балконной дверью.
Тут пока полежи.
Приют для родного гроба —
верхние этажи
подземного небоскрёба.
Радость моя, прости
замешкавшуюся. Мне бы
вместе с тобой скрести
сосновую крышку неба.
Тут, земли на краю,
небо становится ближе.
Видишь меня? Стою
на залитой солнцем крыше.
27 февраля
Сплю рядом с живым.
Вижу во сне мёртвого.
Люблю обоих.
Открыла почту – и окаменела:
все письма на экране были от Стива.
Не сразу поняла,
что почта своевольно (или нет?)
открылась на последней странице.
Что Стив хочет со мной поговорить.
Стала читать. Не могла оторваться.
Отвечала каждому: я тебя тоже люблю.
Поняла: моя любовь к Стиву
умножает мою любовь к Коле.
Впадает в неё. Или все любови —
притоки одной реки́,
ре́ки, впадающие в одно море?
Страстный дуэт затих,
высох любви мёд.
Можно любить двоих,
если один мёртв,
первым покинул дом,
спрятался в шар земной,
если второй о нём
плачет вместе со мной.
28 февраля
принимать людей
не только такими,
какие они есть,
но и такими,
какими они
никогда
не будут
Тающий снег
пахнет морем.
Книга – ковчег.
Обустроим
парусный дом.
Каждой твари
место найдём
в рифмопаре.
29 февраля
Переверну. Смахну пылинку.
Звукосниматель опущу
на допотопную пластинку
долгоиградующую.
Звукоснимательница боли,
дождливых дней параплюи,
музы́ка, лекарь поневоле,
моя печали утоли.
Страшно дочери, жене,
тёще рыбака:
лёд трещит, и в полынье
тают облака.
А рыбак с ведром плотвы
семенит домой,
мокрый с ног до головы,
весь, насквозь живой.
