12 февраля
Чёрный крепдешин.
Водка. Овощи.
Пробка из машин
скорой помощи.
Не до слёз врачу
укоризненных.
Пир во время чу.
Мало избранных.
Мастер леса́ ладит,
разворачивает чертежи на столе.
Жизни как раз хватит
вырубить храм в скале,
ангелам берлогу.
И во сне, на заре,
сдав работу Богу,
лечь костьми в алтаре.
13 февраля
Рим, термы Диоклетиана. Откровенная фалличность надгробий воинов Нерона. Неотличимость ванн и гробов. Правда, в ваннах есть дырки для стока. Но и в гробах время тут и там сделало отверстия. И отредактировало статуи – отсекло то лишнее, что оставил скульптор, – головы, руки, – сделав их ещё прекрасней. Но прекрасней всего было дерево, закованное в железный корсет, держащееся за землю одним тоненьким корешком. Висящий в воздухе огромный пень. Подняла глаза – зелёные ветки. Вечнозелёные. Заплакала. Обняла. Сказала: «Стивушка, это ты?» Целовала холодную кору.
Напечатать R. I.P.
Фото разместить.
Колокол охрип
по родным звонить.
Позвонить не сметь
близким. Строчки лить.
Пользователь Смерть.
Кликнуть УДАЛИТЬ.
14 февраля
В папин последний день
в здании Гинцветмета
не было никого,
кроме папы и охранников,
которые не пускали к нему
бригаду скорой помощи —
требовали выписать пропуск.
Невечерний звон.
Птиц за окном лакримозы.
Муза плача, вон!
Муза улыбки сквозь слёзы,
подскажи слова,
сказать помоги умершим,
что любовь жива,
что мы высоту удержим.
15 февраля
В ящике стола
очешник умершего —
гробик для очков.
Дорогая оправа.
Для чтения. +1.
Часики на счастье
подарил мне ты —
время на запястье
носить для красоты,
уповать на чудо,
встречу торопя,
и считать минуты
и годы без тебя.
16 февраля
Часики Tissot,
куплены в Montreux,
шли десять лет
на одной батарейке —
и встали, как только я
написала этот стишок.
Работник «Ремонта часов»
в Атриуме на Курском
был как две капли воды
похож на Стива.
Вычитаем в уме,
складываем в сердце
тех, кто матери-тьме
возвращает тельце,
забывая живых,
улыбаясь вдовам.
Ты же выкормишь их
молоком грунтовым?
17 февраля
я воспою заранее
в каждом стихотворении
мировое умирание
в пятое измерение
там в унисон с иконами
станут все без изъятия
фотоснимки объёмными
и раскроют объятия
Боже, прости святотатца. Откуда бедняге
знать, что нечего и пытаться молчащих
перекричать. Живётся ему не очень. Укол.
Валидол. Обол. Молчанием позолочен неба
тяжёлый подол.
Rallentando subito.
Я за своих постою:
доиграю Шуберта,
Лермонтова допою
и назло усталости
под наблюденьем зеркал
расскажу о старости
тем, кто её не узнал.
18 февраля
Ушла печь блины. Целую, Света
Ушла вязать. Целую, Нина
Ушла пить вино. Целую, Юля
Ушла спать. Целую, Наташа
Ушла бродить. Целую, Анна
Ушла пить чай. Целую, Лера
Ушла валять дурака. Целую, Лёка
Ушла медитировать. Целую, Женя
Ушёл попробовать жить. Целую, папа
Ушла читать «Тихий Дон». Целую, Лера
Ушла вышивать. Целую, Лена
Ушла беседовать с другом. Целую, Олеся
Ушла думать о тебе. Целую, Л.
Ушла дописывать роман. Целую, Таня
Ушла покупать билеты. Целую, М.
Ушла созерцать незримое. Целую, Лиля
Ушла в себя. Целую, А.
Ну спускай со ста́пелей
памяти ковчег:
детство косолапое
ело спелый снег,
шла любвеобильная
юность на аборт,
ниже ватерлинии
погружая борт.
19 февраля
опустивши голову
тягловая сила
по асфальту голому
саночки влачила
материнство мыкая
женский конь вынослив
заглушая хныканье
скрежетом полозьев
Ветер под ковёр облаков
заметает след самолёта.
Пассажир Иван Дураков
верит в мудрость автопилота.
Сэндвичи стюард раздаёт.
С лёгким отвращеньем жуёт их
эукариот, патриот
инфратипа челюстноротых.
20 февраля
Империя: клеточные.
Надцарство: эукариоты.
Царство: животные.
Без ранга: вторичноротые.
Тип: хордовые.
Подтип: позвоночные.
Инфратип: челюстноротые.
Класс: млекопитающие.
Подкласс: звери.
Инфракласс: плацентарные.
Отряд: приматы.
Подотряд: сухоносые обезьяны.
Парвотряд: узконосые обезьяны.
Надсемейство: человекообразные обезьяны.
Семейство: гоминиды.
