На этих словах, сказанных с таким ярым убеждением, Аль-Муалим в мгновение ока оказывается передо мной, и я чувствую, как инородное влияние опадает с меня, будто тяжелый занавес.

Он одним резким порывом вытаскивает меч из ножен и тут же направляет его в мою сторону.

Я понимаю, что он жаждет битвы и моей смерти, и сначала меня удивляет, что наставник больше не использует порабощающее действие сферы, но затем я осознаю очень четко: он может применить её в любой момент, играя со мной, как кот с мышью.

Быстрое убийство не удовлетворит Аль-Муалима.

Он хочет насладиться истощением моих сил и агонией, прежде чем вгонит лезвие мне в сердце…

И надо отдать должное: это то, чему я в первую очередь у него научился, став человеком, проливающим кровь стольких, кого считал истинными врагами, не замечая в то же время того, что происходило все эти годы у меня под носом.

— Ты лгал мне. Называл злом цели каждой моей жертвы, каждого убитого тамплиера. Хотя у тебя были те же… — выплевываю я в его сторону, отскакивая на два шага назад и вскидывая клинок.

Меня слегка шатает после испытанных ощущений и отголосков боли, но я быстро прихожу в себя.

Круговыми движениями, как два хищника, мы обходим друг друга, выжидая и не решаясь напасть.

— Пока у людей сохраняется свобода воли, мира не будет! — восклицает Аль-Муалим, сжимая в руке шар и принимая боевую стойку. — Мне жаль так поступать с тобой, Альтаир, ведь ты был моим лучшим учеником, но… Похоже, мы в тупике.

— Нет, — с яростью шепчу я, устремляя на бывшего главу обители горящий взгляд. — Мы в конце пути.

Я не дам ему так просто растерзать себя.

Во имя братства.

Во имя светлого будущего всех людей.

Во имя того, во что я верю… Я буду биться до последнего вздоха.

Едва я договариваю, скрытый клинок с оглушающим звоном сталкивается с мечом наставника, и последнее, что отпечатывается сладким воспоминанием под моими веками, это разлетающиеся локоны каштановых волос и тёмно-изумрудные, по-кошачьи вытянутые глаза.

В которых застыла любовь…

========== Эпилог ==========

Семь месяцев спустя…

Сурайя

— Благодарю вас, — бормочу я торговцу в ответ, забирая из протянутых мозолистых ладоней мешочек с финиками.

Это стало своего рода ритуалом.

Они напоминают мне о нём…

И поэтому каждый раз по пути домой я останавливаюсь купить эти злополучные сладкие плоды и каждый раз давлю в себе восстающие воспоминания и чувства к человеку, о котором не получала новостей вот уже больше полугода. Который ворвался в мою жизнь, как разрушающий ветер, как песчаная буря, снося всё на своём пути. Забрав у меня меня. Ничего не обещав и более не дав о себе знать.

Если раньше я утешала себя мыслью, что не собираюсь бросаться грудью на амбразуру — не планирую навязывать своё общество Альтаиру, — то сейчас я злюсь от того, что всё-таки позволила себе рухнуть в этот омут с головой, каждый день ожидая от него хоть какой-то весточки, словно мы дали друг другу какие-то клятвы.

Невыносимо каждую вторую ночь видеть его во сне.

Невыносимо ощущать на коже его будто не остывшие до сих пор касания и поцелуи.

Невыносимо думать о том, что он вычеркнул меня из своей памяти.

Невыносимо…

Я прекрасно осведомлена о том, что произошло тогда в Масиафе. Всё братство, чьи ветви раскинуты по миру, как широкие крылья орла, закрывающие диск солнца, гудело после кощунственного предательства Аль-Муалима.

Я знаю — я обсуждала это с Рафиком в бюро ещё тогда, когда прошло всего пару дней после ужасного события, — что Альтаир остался жив и победил наставника, теперь уже бывшего, в сложнейшем бою.

Я снова воскрешаю в голове наш разговор, пока бреду по озарённому закатными лучами кварталу до дома:

— Мира тебе, дорогая Сурайя! — начальник бюро тепло поприветствовал меня, чуть разведя руки.

Я застала его за всё тем же привычным занятием: кисть ловко взбегала по поверхности глины, оставляя витиеватые узоры из разных цветов.

— Мира и покоя, Рафик… — робко ответила я, всё ещё обдумывая, стоит ли вообще начинать с ним беседу об Альтаире и тем самым выдавать себя.

Он видел, как я замялась на входе, теребя в пальцах край чёрного никаба.

Теперь к тёмной, полностью закрытой одежде я относилась иначе: надевая её, мне словно хотелось угодить Альтаиру, не видевшему это, тем, что моё тело скрыто от чужих глаз и доступно, знакомо только ему одному.

Какой неуместной сейчас мне кажется моя преданность…

— Ты ведь слышала последние новости из Масиафа, не так ли? — с улыбкой безобидного сплетника спросил начальник бюро, выйдя из-за стойки и направившись к столику с кувшинами.

— Краем уха… — уклончиво ответила я.

Ещё как слышала.

Я уже знала всё в подробностях от других информаторов братства, служащих в Дамаске, и я жаждала получить детали именно о судьбе лишь одного интересующего меня человека — этим меня в повествованиях обделили.

— Альтаир… Как он? — тихо спросила я, принимая из рук Рафика чашу с прохладной питьевой водой.

— О, ты же знаешь, он прыткий, как ящерица. Не пропадёт, — беспечно махнул рукой он в ответ, наливая себе вина. — Как бы я к нему ни относился, я не удивлен, что он смог одолеть Аль-Муалима. И сейчас наверняка все дела братства пали на плечи нашего неугомонного героя, так что…

Герой…

Я повторила про себя несколько раз это слово, ощущая прилив гордости за Альтаира, ведь он действительно спас не только гильдию и верных ей от раскола, но и всё человечество.

Одним небесам известно, чем бы обернулась безоговорочная власть, обретенная Аль-Муалимом с помощью артефакта, который оказался ничем иным, как легендарным яблоком Эдема.

— Что, кстати, он сделал с полученной реликвией? С частицей Эдема? — пригубив воду, я отвела взгляд от Рафика, чтобы он не разглядел в моих зрачках бесконечную тоску по Альтаиру.

— Он позаботился о том, чтобы её нынешнее местоположение осталось в строжайшей тайне. Это единственное, что я знаю, — пожал плечами начальник бюро. — Альтаир не стал бы использовать этот артефакт, как планировал то Аль-Муалим, поэтому, думаю, он принял верное решение. Подобные вещи должны храниться подальше от алчных людских стремлений и грязных помыслов.

Договорив, Рафик внимательно всмотрелся в меня, пытаясь что-то вычитать в моем, как мне казалось, не дрогнувшем лице.

— Я вижу, что тебя что-то гложет, Сурайя, — привычный плутовской блеск исчез из его глаз, уступив место странному сочувствию и отцовской заботе. — Ты… Скучаешь по нему?

— Нет, — слишком быстро и обрубленно ответила я, подтвердив тем самым догадку Рафика. — Не скучаю. Я прекрасно осознаю, какая доля выпала Альтаиру… Теперь хлопоты всего братства и обитель в Масиафе под его ответственностью, так что это вполне предсказуемо, что он не вспоминает о… старых товарищах в других городах.

Рафик медленно растянул губы в кроткой улыбке и проговорил с философским подтекстом:

— Ты можешь лгать мне, Сурайя, или скрытничать, я не буду в обиде. Но прошу тебя, дорогая, не лги самой себе. Так будет только хуже.

Я поджала губы и резко кивнула, не знаю зачем. В уголках глаз стало щипать от слёз, и я тогда поспешно покинула бюро.

В последующие разы, когда я навещала его или приходила по делам других ассасинов, присланных в Дамаск, мы оба избегали говорить об Альтаире — Рафик, думаю, в силу своей тактичности по отношению ко мне; я же… Просто не хотела бередить рану. Снова.

Не проходило и дня, чтобы мои мысли не возвращались к нему. Я оправдывала Альтаира тем, что ему просто некогда дать о себе знать с учётом кардинально изменившейся жизни и замещения Аль-Муалима, но…

Мои попытки разбивались о свои же следующие контраргументы: «если бы ты была дорога ему, он нашёл бы время…»; «не так уж и трудно черкнуть на пергаменте пару строк и отправить ястребом…»; «прошло много месяцев, и его занятость навряд ли так затянулась…»