Нормально ли, что ей так сильно нужен Кори? Что бы сказала на это Фейт Фрэнк? Любовь, похоже, необходима всем, пусть даже не все в этом признаются. Грир поняла это, когда позволила Кельвину себя поцеловать, так вот, слегка. Ее передергивало, когда друзья заводили речь о длительности ее отношений с Кори, будто усматривая в этом какой-то подвиг.

– Балдею я от вас, ребята, – как-то сказала Зи. – У меня ни одни отношения не длятся больше двух месяцев.

Только Кори она и хотела видеть по утрам, а не буйную толпу соседей по общаге и не соседку по какой-нибудь квартирке у железной дороги. Совместный съем жилья был в моде. Находить тех, с кем можно поселиться вместе, со всеми этими вебсайтами и досками объявлений стало просто, люди съезжались, помечали свои пакеты с молоком в холодильнике, писали записки, если другой сделал что-то, что тебе не по нраву. Одна приятельница, закончившая колледж год назад, вспомнила, что так и обмерла, когда прочитала: «Слушай, выбрасывай коробки из-под суши В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР. На следующее утро воняет, ГРЕБАНЫЙ КОТ, как на рыбной фабрике».

«Слушай» звучало убийственно. Грир и Кори никогда не написали бы «слушай». Собственные их коробки из-под суши, в которых они станут приносить для него тунца и угря, а для нее – авокадо, можно будет хоть выбрасывать, хоть нет, и если в призрачной их квартирке будет стоять запах рыбной фабрики – ну и ладно. Любовь – настоящая рыбная фабрика, любовь, со всей ее слизью и вонью. Нужно очень любить человека, чтобы согласиться с ним жить или вообще подойти к нему близко.

– Скоро, – говорил Кори, – скоро.

Ему хотелось, чтобы время шло быстрее – этого часто хочется в молодости. Потом – Грир это знала – когда они наконец поселятся вместе и станут принимать за данность мелкие подробности жизни, проведенной бок о бок, в смешении их ДНК, хаосе смятого постельного белья, суете дней и ночей, она будет думать: помедленнее, помедленнее. Но сейчас, еще не закончив учебу, на пути к общему будущему, оба думали: побыстрее.

При рождении Кори получил имя Дуарте-младший, но звучало оно по-иностранному, а родители его были иммигрантами, говорившими с акцентом, поэтому перед самым переездом из Фолл-Ривер – ему тогда было девять лет – он заявил, что хочет поменять Дуарте-младший на что-нибудь другое. И выбрал как можно более американское имя. Это имя носил главный герой сериала «Юноша познаёт мир», который Дуарте-младший взахлеб смотрел много лет подряд. Имя «Кори» казалось таким востребованным, убедительным и нормальным. Чтобы родители так его называли, их пришлось уговаривать, а отец отказался вовсе.

– Дуарте – и мое имя, – сказал он.

Мама поначалу тоже сопротивлялась, но потом сдалась из любви к нему.

– Тебе это важно? – спросила она, а когда он кивнул, добавила: – Ну ладно.

Вскоре после того, как новое имя окончательно за ним закрепилось, он понял, что носить имя персонажа телесериала тоже не сахар. Но к этому моменту Дуарте-младший уже окончательно стал Кори, мальчиком-американцем, ничем не отличавшимся от других мальчиков-американцев в школе. В Макопи он, безусловно, прижился: общительный, толковый, не по годам рослый. В Фолл-Ривер жило довольно много португальцев. В Макопи дело обстояло иначе. Когда Дуарте-старший с Бенедитой пришли на школьную выставку научных достижений, мама его встала перед аппаратом, который демонстрировал конденсацию, и громко, без стеснения осведомилась:

– Что такой делают?

На следующий день Кори услышал, как мальчик, который придумал этот аппарат, говорит кому-то еще с маминым акцентом: «Что такой делают?» – после чего раздалось хихиканье.

Кори все это бесило; он мучился и злился, но изо всех сил пытался не обращать внимания, отвлекал всех от своих родителей тем, что оставался толковым, сильным, шутливым, способным и общительным. Видимо, эти свойства, старательно выставленные напоказ, были противоядием от того, чтобы в нем видели человека, на других не похожего. Только вернувшись вечером домой из школы, скинув с плеч лямки рюкзака и опустив его на пол в прихожей, он понимал, что больше не должен никому ничего доказывать. Знал, что дома может быть собой, и его никто не осудит.

Мама с самого рождения любила его с полной самоотдачей, любви своей, в отличие от отца, не скрывала и постоянно покрывала сына легкими поцелуями, будто осыпала лепестками роз. Он вырос с уверенностью, что заслуживает такого отношения, и постепенно пришел к выводу, что когда-нибудь его так же полюбит и девушка. В этом он был твердо убежден все свое детство, не утратил убеждения и на следующем, тягостном этапе, когда сделался таким тощим и долговязым, что напоминал деревянную куклу-марионетку в народном стиле. Он не растерял уверенности в себе, даже когда тень усиков начала мучнистой росой расползаться над верхней губою, хотя все остальное в нем оставалось мальчишеским, а грудь – впалой. А потом он вдруг перестал быть марионеткой и превратился в мифическое существо вроде кентавра. Вот только вместо получеловека-полулошади Кори стал полумальчиком-полумужчиной и навеки завис в этом мучительном неприкаянном состоянии.

Тем не менее, его уверенность в себе никуда не делась, ведь он всю жизнь прожил с родителями, которые постоянно его хвалили и называли Первым Гением, или Gênio Um. Его братишка Альби стал Вторым Гением, или Gênio Dois. Обоих мальчиков баловали одинаково, от них только и требовалось, что оставаться умными и трудолюбивыми. Им никогда не предлагали помочь по дому – эта работа считалась женской. Им нужно было только учиться, получать хорошие оценки – и награда не заставит себя ждать.

Однажды, в седьмом классе, когда они поехали отмечать Рождество к родственникам в Фолл-Ривер, его двоюродный брат Сабио Перейра, или Саб – в детстве они крепко дружили – поманил Кори наверх. Из самых глубин своего шкафа Саб с гордостью извлек журнал, который назывался «Боверама».

– Откуда он у тебя? – спросил Кори, опешив, но Саб только передернул плечами и надулся от гордости, что у него есть такая крутая порнуха. Женщины на фотографиях выглядели податливыми и открытыми как в буквальном, так и в переносном смысле.

– Я вот эту оттрахаю до полусмерти, – бодро произнес Саб; они сидели, поджав ноги, на его кровати, по обе стороны от журнала, точно возле согревающего костра. – Я вот возьму и кончу ей прямо в морду. Она захочет еще и еще. Просто умолять меня будет.

– Тебе тринадцать лет, – не удержался от замечания Кори.

К этой карусели порнокартинок мальчики возвращались всякий раз, когда Кори приезжал с родителями в гости, и со временем картинки шокировали все меньше. Они разглядывали каждую очень внимательно, чтобы потом использовать в собственной жизни. Целый месяц их будоражила одна, с подписью: «Она тебе даст жару! Зажигай!» – на ней девушка капала свечной воск парню на обнаженное тело. Бывало, что Кори и Саб сидели рядышком и читали тексты – их в «Бовераме» было немного, они терялись среди картинок. Журнальный консультант Стояк Стэнли писал:

Научитесь по-быстрому отыскивать ее клитор. Попросите показать, где он – ей понравится! Парни, если вы сумеете сделать так, чтобы она кончила, она та-а-а-ак обрадуется, что потом все для вас сделает. В буквальном смысле все. Не преувеличиваю!

– Как думаешь, что он имеет в виду под «все»? – спросил Кори у Саба. Его двоюродный брат передернул плечами. Ни одному из них пока не хватало воображения даже представить себе, что для него может сделать девушка, какими она обладает скрытыми достоинствами, под демонстрацию которых ты готов подставить свое обнаженное тело. Но в итоге, шаря в Интернете, чтобы удовлетворить повседневные порнографические потребности, они все выяснили. В этих видео мужчины кричали женщинам нужные слова, а женщины кричали в ответ. «Я сделаю так, чтобы ты кончила!» – сулили мужчины. «Да, да! – откликались женщины. – Давай!»

Одноклассницы Кори такими умениями не обладали. Впрочем, они умели ходить по гимнастическому бревну и строчить друг другу эсэмэски со скоростью света. Парочку из них он приглашал на свидания, свирепо их целовал и трогал, а позднее с двумя девушками зашел и дальше, испробовав на деле те слова, которые выучил за долгие часы наедине с порнографией.