В выпускном классе многие его одноклассники играли в игру «Какая круче». Кори, который к этому времени стал красавцем и наконец-то переселился в тело, которое принадлежало ему, а не казалось взятым напрокат в каком-то сомнительном месте, шел по вестибюлю, и тут Джастин Котлин схватил его за рукав и спросил:

– Пинто, играешь? В «Какая круче».

Кори повернулся и увидел, что у стенки рядом выстроились парни. Каждый раз, когда подходила девочка, мальчишки, сгрудившись, выставляли ей каждый свою оценку, а потом Брэндон Монаган складывал числа на своем попсовом калькуляторе и выводил среднее – его торопливо записывали на листке бумаги и показывали всем. Кристин Веллс получила восьмерку (оценку ей снизили за то, что дурища), а Джессика Роббинс, страшно религиозная, ходившая в безликих свитерах и в черных туфлях с пряжками, – двойку.

– Да, давайте, – согласился Кори.

И тут заметил краем глаза, что в их сторону идет Грир Кадецки. Хотя они оба попадали во все продвинутые классы, он, на деле, уже сто лет как с ней не говорил. При этом постоянно ее видел: после уроков она подрабатывала несколько дней в неделю на катке в торговом центре, где все сотрудники ходили в нелепых одежках и одинаковых шляпах, однако критически он на нее еще не смотрел ни разу. А тут взглянул. Симпатичное, но не идеальное лицо, черные джинсы и узкая футболка, натянувшаяся на маленькой груди, в каштановых волосах – ярко-синяя прядка. Но он только сейчас, впервые за все эти годы, заметил, что тихая и невероятно трудолюбивая Грир еще и свежая, собранная, серьезная и особенная – и, может быть, даже в чем-то красивая. Столько лет не замечал, а тут его вдруг озарило.

Мальчишки с ним рядом сгрудились над калькулятором, точно бухгалтеры в сезон отчетности, и вот наконец появилась цифра, кривовато нацарапанная на листке бумаги: 6.

Грир Кадецки оценили на шестерку. Нет, это неправильно, подумал Кори; она не заслуживает шестерки, это слишком мало, а если и не мало, ее такой результат все равно бы обидел. Он даже не подумал, прежде чем вырвать листок у Ника Фука, которого почти всегда звали Ник Фак и только иногда – Ник Пук.

– Ты че, Пинто? – обратился к Кори Фук, потому что тот перевернул тетрадку, превратив шестерку в девятку.

Кори спас Грир от публичного унижения, при том что она даже не смотрела в их сторону. Обернись, Грир Кадецки, хотелось ему ее окликнуть. Обернись и посмотри, что я для тебя сделал.

Но она была обращена к мальчишкам своей узкой спиной, а тут прозвенел звонок и все заторопились. Кори смял листок в кулаке и пошел прочь, и тут Ник будто случайно вытянул ногу, поставив ему подножку. «Падла», – прошептал Ник, когда Кори рухнул на пол, зацепившись щекой за край гардеробного ящика, на котором отстала металлическая окантовка. Он содрал клочок кожи и знал, что теперь нужно идти к медсестре и в ближайшем будущем его ждет «неоспорин»[11]. Впрочем, боль была не такой уж сильной, а в мыслях крутилось одно: он спас и восславил Грир, а теперь еще и ранен из-за нее, а она так ничего и не знает. В тот же день, в автобусе, он сел прямо за ней, заклеенная царапина на щеке слегка пульсировала, он же рассматривал ее затылок. Голова у нее, заметил он, очень красивой формы. Явно не на шестерку.

У Грир не было ничего общего с женщинами из «Боверамы» и со всех этих сайтов, кроме того, что под ее стандартной одеждой старшеклассницы скрывалось ладное тело со всеми теми дырками, какие есть у всех девушек. Если сосредоточиться на мысли, что у всех девушек под одеждой есть дырки, можно и с катушек слететь. Дырки, которые самою своей пустотой говорят о том, что их можно заполнить, причем заполнить их можешь ты. Он превратил шестерку в девятку; вместе две цифры составляли число 69, о котором даже и думать было стыдно, и все же ему тут же представились две головы, подскакивающие на кровати, – два отдельных буйка в океане.

Его старательное преднамеренное постижение сексуальной сущности Грир Кадецки неуклонно продвигалось вперед. Прошло всего три недели с того дня, когда Грир Кадецки оценили, Кори поставили подножку и он порезал щеку о край ящика, а он уже решил, что пора установить контакт с девочкой, о которой он теперь думал сосредоточенно и непрерывно. И вот, когда они выходили из автобуса, он повернулся к ней и сказал что-то малозначительное про контрольную по физике у Ванденбурга – что там все «нечестно». А потом беспечно зашагал вслед за Грир по дорожке к дому Кадецки – с этого все и началось.

Его двоюродный брат Саб почти сразу же уловил в нем перемену, потому что в последнее время, когда Пинто приезжали в Фолл-Ривер, Кори отказывался смотреть порнографию.

– Да ладно, чо ты мнешься, как баба. Лучше пошли на реальных баб глянем, – приглашал Саб.

Но Кори больше не хотелось, и Саб обозвал его слюнтяем. Саб и сам переменился – стал злым и вредным, а с друзьями занимался черт-те чем. Тяжелые наркотики. Темные делишки. Когда они встречались, повисало долгое холодное молчание. Но Кори успел далеко уйти от Саба: он отдалялся от него, как и от всей своей семьи.

– Когда вы поступите в колледж, я к вам в гости приеду, – сказал как-то раз Альби, уже четырехлетний, когда Грир зашла к Пинто и они все сидели в гостиной. – Привезу свой супергеройский спальный мешок и устроюсь на полу у вас в комнате.

– Стоп, Альби, ты кого из нас навещать собрался? – спросил Кори: запустив руку Грир в волосы, он лениво поглаживал ей голову. – В смысле, если мы с Грир не поступим в один колледж, как пока надеемся. Желательно в «Лигу плюща», – добавил он с небрежным тщеславием.

– Тогда я сперва к Грир, а потом к тебе, – рассудил Альби. – А потом вы как-нибудь ко мне в колледж приедете.

– И я тогда буду спать в своем супергеройском спальном мешке, – добавил Кори.

– Нет, – серьезно ответил Альби. – Ты глупости говоришь. Когда я поступлю в колледж, тебе будет… тридцать два. Не захочешь ты спать в мешке. Тебе с твоей женой нужна будет кровать.

– Вот именно, – поддакнула Грир. – Тебе, Кори, с твоей женой нужна будет кровать.

– Грир может стать твоей женой, – заметил Альби. – Только ей придется перейти в католицизм, мы же католики.

– Ты откуда знаешь про переход в католицизм? – удивился Кори.

– Прочитал.

– Где, в «Золотой книжечке про крещение»? Ты меня пугаешь, Альби. Притормози, братишка. Рановато тебе знать все на свете.

– Вот и не рановато. Задай любой вопрос, я тебе отвечу.

– Ладно, – сказал Кори. – Когда вымерли динозавры?

Альби хлопнул себя по лбу.

– Это-то просто, – сказал он. – Шестьдесят пять миллионов лет назад.

– Он не подкачает, когда доберется до «Путей воображения», – заметила Грир. – Промчится по ним галопом.

– Да, и по ходу дела даст пенделя Тарин из Толедо.

– К тому времени, когда он пойдет в школу, – сказала Грир, – Тарин из Толедо будет сидеть у себя на крыльце, вспоминая о лучших временах своей жизни, когда она была маленькой и попала в Книгу рекордов Гиннеса.

– На самом деле, она уже небось помрет, – откликнулся Кори. – Токсичные химикаты из бутылок вызовут у нее рак.

– Кто там помрет? Задай еще вопрос! – встрял Альби, радостный и возбужденный.

Кори подумал.

– Ладно, – сказал он и улыбнулся Грир. – Вот тебе вопрос. Дай определение любви.

Альби встал на пластиковый чехол дивана – тот захрустел у него под ногами. На нем был поношенный красный свитерок с надписью «Пауэр-рейнджер» – он перешел к нему от Кори и уже был маловат, картинка и буквы наполовину стерлись и выглядели загадочно.

– Любовь – это когда чувствуешь: ой-ой, сердце болит, – сказал Альби. – Или когда видишь собаку и очень хочется погладить ее по голове. – Он посмотрел на Грир. – Как вот Кори тебе сейчас голову гладит.

Рука Кори замерла, просто застыла у нее в волосах.

– Ого, – тихо произнес Кори, убирая руку. – Ты у нас прямо Далай-лама, дружище. Страшно тебя на улицу отпускать. Кто-нибудь поймает, отвезет в другую страну и заставит жить во дворце за забором.