Дежурный напиток вечера назывался «Райланд-флинг», тускло-розовый, цвета дешевого лимонада, но на Грир, которая весила меньше пятидесяти килограммов, а поужинала всего несколькими грустными кучками чего-то съедобного из салат-бара, он мгновенно произвел могучий оглушающий эффект. Обычно ей нравился этот приятный прилив ясности, но сейчас она знала, что ясность вернет ее в несчастье, а потому в один глоток выхлебала первую порцию приторно-сладкого «Райланд-флинга» из пластмассового стаканчика с острым шипом на донышке и сразу встала в очередь за второй. Две порции, плюс выпитое в Доме Испании, немедленно подействовали.

Вскоре они с двумя ее приятельницами уже отплясывали в кругу зрителей, будто развлекая некоего шейха. Зи танцевала отлично – описывала бедрами круги и работала плечами, остальные же движения были сведены к заученному минимализму. Хлоя выписывала с ней рядом фигуры руками, ее многочисленные браслеты звенели. Грир двигалась как получится и с непривычной раскованностью. Выдохшись, они плюхнулись на пухлый черный кожаный диван, от которого шел легкий запах жареной рыбы. Закрыла глаза, а вокруг все разрасталась хип-хоп песенка Пуньяшуса:

– Отличная песня, – сказала Хлоя в тот самый момент, когда Грир начала произносить: «Отвратная песня». Она осеклась – не хотелось осуждать Хлоин вкус. Хлоя начала подпевать – голоском нежным и проникновенным, прямо херувимчик из хора.

Над ними спускался по великолепной широкой лестнице Даррен Тинзлер. Пока еще не выяснилось, что это – Даррен Тинзлер, он еще не успел прославиться, а был лишь очередным студентом, стоявшим на фоне аметистового витража верхней лестничной площадки: с развитой грудной клеткой, густой шевелюрой и широко посаженными глазами под сдвинутой на затылок бейсболкой. Он окинул взглядом помещение и, поразмыслив, направился к их троице и сгустившемуся там духу женственности. Хлоя попыталась не подкачать и всплыть на поверхность, подобно русалочке, но сесть прямо ей так и не удалось. Зи, когда он без особой уверенности начал разглядывать ее, закрыла глаза и подняла руку, будто захлопнув дверь у него перед носом.

Осталась одна Грир, а она, понятное дело, была занята. Они с Кори были спаяны воедино, но даже если бы и нет, она знала, что такая умница-скромница не нужна этому красавцу, при том что присутствовала в ней довольно нестандартная привлекательность: она была маленькой, компактной и целеустремленной, точно белка-летяга. Волосы – прямые, темные, блестящие; яркую полосу она добавила еще дома, в одиннадцатом классе, с помощью набора, купленного в аптеке. Нагнулась над раковиной в ванной наверху, перепачкала синим всю сантехнику, ковер и занавеску для душа – часть помещения стала похожа на сцену убийства на какой-то другой планете.

Ей тогда казалось, что эта полоска станет временным новшеством. Но когда в выпускном классе у них с Кори внезапно начался роман, ему очень понравилось дотрагиваться до этой вспышки цвета, поэтому она ее сохранила. Каждый раз, в начале, когда он сидел, глядя на нее долгим взглядом, она то и дело инстинктивно наклоняла голову и скашивала глаза. Кончалось тем, что он произносил: «Не отводи глаз. Вернись ко мне. Вернись».

И вот Даррен Тинзлер перевернул свою бейсболку и, глядя на Грир, приподнял, будто цилиндр. А поскольку могучие «Райланд-флинги» здорово замутили Грир голову, она встала, приподняла руки до уровня талии, будто подобрав юбки в реверансе, и кивнула головой.

– Экие церемонии, – пробормотала она себе под нос.

– Чего? – осведомился Даррен. – Ну ты, Синепрядка, и налакалась!

– На самом деле, нет. Всего лишь нализалась.

Он бросил на нее любознательный взгляд и увел в угол, где они поставили свои стаканы на сваленные кучей настольные игры – «Морской бой», «Риск», «Звездные войны», «Фуллхаус» – истрепанные, явно давно не использовавшиеся.

– Их что, спасли после Большого наводнения в студклубе в 1987 году? – поинтересовалась она.

Он посмотрел на нее.

– Чего? – протянул он наконец, будто рассердившись.

– Ничего.

Она сказала, что живет в Вули, и он ответил:

– Сочувствую. Там страшный депрессняк.

– Да уж, – ответила она. – И стены выкрашены в цвет слуховых аппаратов, верно?

Она вспомнила, что в ответ на эти слова Кори рассмеялся и сказал: «Я тебя люблю». Даррен же только бросил на нее еще один сердитый взгляд. Ей даже показалось, что на лице его мелькнуло отвращение. Однако потом он опять улыбнулся, так что, возможно, ей показалось. Человеческое лицо способно на множество выражений, и они постоянно сменяют друг друга, будто на слайд-шоу.

– У меня вообще все не блестяще, – созналась она. – На самом деле, я не собиралась сюда, в Райланд. Но так уж оно вышло, пусть и по ошибке, а теперь ничего не изменишь.

– Серьезно? – удивился он. – Что ли, собиралась в другой колледж?

– Да. Гораздо лучше этого.

– Вот как? И в какой же?

– В Йель.

Он хохотнул.

– Лихо.

– Правда собиралась, – ответила она. Потом, с возмущением: – И поступила.

– А то как же.

– Правда поступила. Вот только ничего из этого не вышло, но это сложная история. Теперь я тут.

– Теперь ты тут, – произнес Даррен Тинзлер. Он хозяйским жестом протянул руку и расправил пальцами воротник ее рубашки, а она вздрогнула, не зная, что делать, поскольку происходило нечто неуместное. Вторая его рука в порядке эксперимента нырнула ей под рубашку и поползла вверх, и Грир на миг замерла, опешив, рука же отыскала выпуклость ее груди и обхватила ее, при этом он в упор смотрел ей в глаза, не моргал, просто смотрел.

Она отшатнулась и произнесла:

– Ты чего делаешь?

Он же не отпускал, стискивал ей грудь крепко и сильно, сминая плоть. Когда она отстранилась всерьез, он схватил ее за запястье и рывком притянул к себе со словами:

– В каком смысле – что я делаю? Ты тут стоишь и гонишь, что поступила в Йель.

– Отпусти, – потребовала она, но он не отпустил.

– Тут никто больше не согласится тебя трахнуть, Синепрядка, – продолжал он. – А я трахну, я добрый. Радуйся вообще, что я обратил на тебя внимание. И не выделывайся. Не такая уж ты сексуальная.

После этого он выпустил ее руку и отпихнул ее в сторону – как будто это она к нему приставала. По ходу дела лицо у Грир раскраснелось, а во рту пересохло, словно она жевала тряпку. Грир почувствовала, как ее захлестывает привычное чувство – неспособность сказать, что именно она ощущает. Комната поглощала ее – комната, вечеринка, колледж, ночь.

Похоже, никто не заметил, что произошло – по крайней мере, никто не удивился. При этом сцена разворачивалась у всех на виду: парень засунул руку девушке под одежду, сжал ей грудь, потом отпустил. Она была столь же малозаметной, как тонущий Икар в углу картины Брейгеля – той, что разбирали на первом занятии. Это колледж, это студенческая вечеринка. Шла игра «Приделай ослу хвост», несколько человек скандировали: «Давай, Кайла, давай», подначивая девицу с завязанными глазами, которая держала бумажный хвост и неуверенными шажками продвигалась вперед. В другом углу какой-то паренек тихо блевал в фетровую шляпу. Грир подумала, не сбежать ли в медкабинет – там можно будет полежать на койке, а рядом будет другая койка, на которой, возможно, уже лежит та девица из Вули, с поносом: у обеих студенческая жизнь начинается одинаково бесславно.

Впрочем, туда Грир было не нужно, нужно было только сбежать отсюда. Она слышала за спиной негромкий смех Даррена, пока стремительно пробиралась сквозь толпу, выходила на веранду с постанывающим гамаком, в котором, тесно сплетясь, лежали двое, и дальше на лужайку – через подошвы ботинок она ощутила, что трава еще хранит летнюю упругость, но по краям уже подсохла.

Меня никогда еще так не трогали, думала Грир, нетвердым, но стремительным шагом двигаясь в сторону общежития. В безжалостно темной ночи, наедине с самой собой в этом незнакомом месте, она пыталась осмыслить случившееся. Да, мальчики и мужчины не раз отпускали в ее адрес грубые или грязные замечания – но так бывало везде и со всеми. В одиннадцать лет она слышала, как ее обсуждали байкеры, торчавшие в Макопи у продуктового магазина. Однажды летом, когда она пошла в тот магазин за любимым мороженым, «Клондайкским шоколадным», к ней подошел в упор мужик с длинной всклокоченной бородой, смерил ее взглядом – на ней были шорты и топик без рукавов – и вынес заключение: «Лапушка, у тебя титек – ноль».