Ах, как грустно! Как грустно!
26 [февраля 1907 г.]. Понедельник
Вечером.
Вчера все-таки не выдержала и ушла днем в театр. Встретили все радушно, кроме Кореневой, она как-то оставалась в стороне. Василий Иванович издали увидал меня в зрительном зале – кричит: «Здрасьте, Алиса Георгиевна, как здоровье?» – и несмотря на то, что Николай Григорьевич [Александров] спешно тащил его куда-то, – остановился, крепко пожал руку и еще раз спросил, совсем ли выздоровела. Хорошо поздоровался Владимир Иванович [Немирович-Данченко]: «Ну, как здоровье?» – «Ничего, Владимир Иванович, понемногу». – «Поправились?» – «Да…» – «Совсем или почти?» – «Почти…»
Все-таки в этих расспросах проскальзывала какая-то заботливость. Было приятно.
Приставали и другие с расспросами. Кто из вежливости, кто из искреннего хорошего чувства.
В общем, никто не забыл, все отнеслись с сочувствием.
Было приятно.
Вечером пошла на «Горе от ума». Перед III актом Василий Иванович подошел и крепко-крепко пожал руку; не сказал ничего. Во время акта подошел к нашему столу, где мы пьем чай, поболтал, посмеялся, рассказал, что у Кореневой произошел инцидент с Грибуниным, и когда я спросила: «Что?» – говорит: «Я вам потом расскажу…» Так просто, просто…
Перед IV актом я во время перестановки декорации перебегала через сцену, вдруг выходит Василий Иванович, ему тоже кого-то нужно было на сцене, встречается со мной, обнимает меня обеими руками и сердитым голосом говорит: «Уходите вы, дорогая, отсюда, здесь сквозняки везде…» Больше мы не говорили, и только когда я поднималась на лестницу к выходу, он крепко-крепко стиснул мою руку, когда помогал подняться…
Братушка [С. С. Киров] говорит, что он все время расспрашивал его о моей болезни и посылал мне поклоны.
27 [февраля 1907 г.]. Вторник
Днем.
Занималась с Марией Александровной [Самаровой] Раутенделейн… Она говорит, что «это будет моя коронная роль». Конечно, не верю ей266…
Страшно очень… Трудность прямо непосильная…
Василия Ивановича не видела – ни вчера, ни сегодня. Вечером – «Бранд» – утешение…
Хотя, может быть, к лучшему, что я редко вижу его – не мешает работать.
Позднее.
Боже мой! Как страшно за отрывки… Теперь все полно ими.
Особенно за Раутенделейн – жутко…
Господи! И вдруг после всех этих разговоров – провал, с треском… Мне кажется, я не переживу… Или застрелюсь, или брошу сцену, уйду совсем из театра… Если бы не эти разговоры, что я – невесть какой талант и прочее…
А вот именно после всех этих восхвалений – страшно, страшно, страшно… Безумно!
Вся надежда на Господа! Он не оставит…
Только бы не растеряться, не упасть духом.
Ой, как жутко. И время-то еще много – пять недель! Пять недель – мучения, сплошного мучения и лихорадки!
Ужасно… ужасно!
28 [февраля 1907 г.]. Среда
Вечером.
Тяжело, тяжело мучительно!
Горев сказал Вендерович, что очень не любит меня, и охарактеризовал меня, как-то смешно повертев перед носом рукой – жест, выражающий что-то очень неопределенное…
За что можно меня не любить?
И вот я пристально взглянула на себя со стороны… И… ужаснулась! Какая я неинтересная! Боже!
[Большая часть листа оторвана] движений, жестов, лишних слов. И все это жалко, смешно, а главное – неинтересно.
Ой как неинтересно!
Теперь я только понимаю, что я – никакая. Нельзя про меня сказать – какая я… Ничего не разберешь.
[Большая часть листа оторвана] и протянула руку [лист оборван] крепко пожал [руку] и, не выпуская, пошел рядом со мной, а другой обнял меня, защищая от толчков декораций и всякой штуки… Спросил – про здоровье, еще о чем-то… Смотрел так любовно, ласково… И опять я чувствовала, что он меня любит.
А потом, когда мы с Семеновым искали уголок для занятий, – предложил нам свою уборную. Родной мой!
Да, вот и всегда так: сегодня я чувствую, что он меня любит, а завтра, послезавтра – опять тупое равнодушие.
Что такое?
2 [марта 1907 г.]. Пятница
После утреннего «Горя от ума».
Да, я не ошиблась. Сегодня уже чувствую себя отвратительно: Раутенделейн – не клеится, насморк, физиономия скверная по сему случаю, с Василием Ивановичем хотя и говорила на спектакле, но немного и малоинтересно, все больше о насморке…
А в общем – томительно.
Что делать с отрывками. Боюсь очень за «Потонувший колокол».
Боже мой, Боже мой, что делать? Как быть?
Вечером.
Не лучше… Тревожно… Нервы напряжены, и хочется плакать… А слез нет… Сейчас что-то раздумалась о Петербурге – что-то там будет, как сложится жизнь267.
4 [марта 1907 г.]. Воскресенье
Мрачно…
Отчаянно…
Должна была ехать с Сулером на бега – и не попала – насморк, лицо ужасное, не хотелось показываться в таком виде.
5 [марта 1907 г.]. Понедельник
Днем. I неделя поста.
Вчера была на Ермоловой.
Разбудоражилась очень.
Изумительная актриса, необыкновенная. Какая глубокость, какой нерв!
Много думала о ней. Что она переживала вчера… Бедная.
Я поставила себя на ее место… И ужас как лед сковал душу.
Оторвать все, чем жила, в чем тонула душа268… Господи…
Ведь это что-то… я не знаю.
Вечером.
Несколько дней не видала Василия Ивановича. (Сейчас вот хочется писать о нем, только о нем, и вместе с тем – не хочется повторять все одно и то же.) А как мне необходимо много и часто говорить про него. И не с кем, только в этой тетрадочке не стыдно ничего…
Вечером.
Днем сегодня была в театре. Ничего нет. Пусто. Репетиции начинаются с завтрашнего дня. Вечером завтра «Чеховский чай»269. Будет ли Вас.? Как хочется увидать его – шутка ли, почти пять дней не видала. И работать надо… Пора, пора… Скоро – 2 ½ недели осталось270. Боже, Боже, помоги!
Днем.
И скверно, и хорошо на душе – все вместе.
Перво-наперво – не клеится Раутенделейн – сегодня читала отвратительно.
[Четыре строки вымарано.]
Ну а с другой стороны – мне хорошо, так хорошо, как давно не было. Сейчас напишу все подробно.
Пришел Василий Иванович на репетицию. Мы стояли с Сулером у стенки, разговаривали. Подошел. – «Столько лет, сколько зим!» – крепко взял за руку. «А ты, Сулер, что-то очень напираешь на Алису Георгиевну». – «Нет, мы все о занятиях говорим». Потом Сулер отошел. «А у вас с Сулером какие-то очень близкие отношения…» Я засмеялась: «Я очень люблю Леопольда Антоновича». Потом вдруг Василий Иванович таинственно берет меня под руку и ведет за собой. «Я вот хотел спросить Вас, Алиса Георгиевна, ко мне многие обращаются с просьбой – рекомендовать преподавательницу, что вы скажете насчет Марии Александровны Самаровой?»
Я сказала ему все откровенно, что об ней думаю.
Ходили долго. Подошел Сулер. – «Господа, пойдем в буфет чай пить». – «Пойдемте, Алиса Георгиевна», – предложил Василий Иванович. Пошли, уселись. Сулер опять исчез. Я воспользовалась моментом и начала расспрашивать про учениц Адашева. Меня очень занимало его мнение об Абресковой271. Людмилка говорила, что он к ней хорошо относится. Он сам первый упомянул о ней. По его мнению, она самая интересная и обаятельная. «Есть в ней какой-то шик»… Про Людмилку сказал, что она очень кислая…
