Лионн, Теллье, Фуке, которые знают, что я люблю знать обо всем, – обещали мне сообщить подробности о первых советах, на которых его величество будет летать на собственных крыльях. Это наполнит несколько листов в моей тетради: я хочу, чтобы в ней было все. В старости я буду забавляться этой смесью политических обзоров и любовных приключений, воинственных подвигов и литературных новостей, очерков, набросанных утром при дворе, а вечером где-нибудь в маленьком домике. Ни что, мне кажется, не может лучше рисовать с тысячи сторон как эта амальгама вещей серьезных и смешных, геройских подвигов и слабостей, громких слов и ничтожных действий; ничто не будет более французским как этот резкий переход от проповеди к эпиграмме, от парламентского декрета к мадригалу, от панихиды к песне.

Я вчера представлялась вдовствующей королеве, которая со времени смерти Мазарини переселилась в Пале-Ройяль. Я всегда была высокого мнения о могуществе Ришльё при виде этого здания, которое этот министр воздвиг как бы на удивленье потомства[11].

Анна Австрийская проводит большую часть дня в своей молельни: очень мрачной комнате, единственное окно которой расписано изображением Магдалины у подножия креста. Графиня Моттвиль ввела туда госпож Люин, Навайль и меня. Королева, стоя на коленях перед распятием, навешенным на черном бархатном щите, казалось не заметила нашего прихода и продолжала молиться, пока не окончила счета зерен на своих деревянных четках. Ее величество, туалет которой мы имели время рассмотреть, была одета в тонкое саржевое платье темного цвета и без всяких украшений, сделанное под шею. Прическа чрезвычайно простая. Нигде ни малейшей драгоценности. Наконец королева поднялась; она приветствовала нас ласковой, но грустной улыбкой, которая едва скользнула у нее по губам.

– Слышали вы, медам, последнюю проповедь отца Сенно? спросила она, обращаясь преимущественно ко мне.

– Ваше величество, отвечала я в смущении: – признаюсь; что с моей стороны…

– А вы, госпожа Люин?

– Я обязана сознаться…

– Значить только госпожа Навайль…

– Я хотела ехать к обедне, когда меня удержала служба…

– Медам, – сказала строго Анна Австрийская: – вы пренебрегаете вашими обязанностями… Вы грешите, очень грешите, и мне прискорбно видеть, что двор распущен, подобным образом. Графиня, кто ваш духовник? спросила она, обращаясь ко мне.

– Я решилась выбрать отца…

– Как! перебила ее величество, вы еще только намерены каяться? Я уверена, что госпожа Люин…

– Осмелюсь отвечать за графиню и за себя, отвечала, не колеблясь, госпожа Люин: – что мы еще не достигли того возраста, когда душа нуждается в постоянном покаянии, и ваше величество соблаговолите припомнить время своей молодости.

Королева не отвечала, а герцогиня Навайль, взор которой упрекал соседку, что та не говорила и от ее имени, избавилась от вопроса, которого должна была опасаться не менее нас.

– Вы очень смело отвечали королеве, – сказала госпожа Моттвиль госпоже Люин, провожая нас.

– Потому что кроме некоторых личных счетов, я не позабыла, что вы и госпожа Шеврез рассказывали мне о молодости вдовствующей королевы.

– Тс! неосторожная! Могут услышать…

– Приезжайте, мадам, – сказала смелая герцогиня, обращаясь к герцогине и ко мне: – провести несколько часов у меня в отеле. Мы приподнимем завесу прошлого, лет тридцать назад, и вы увидите, отчего ее величество не отвечала на мою откровенность.

Помешали ли герцогине Навайль ее служебные обязанности, боялась ли она неприятных последствий, только вежливо отказалась от приглашения госпожи Люин. Я сгорала нетерпением провести параллель между молодостью и старостью Анны Австрийской и поехала к подруге. Мы заперлись в ее уборной и приготовились слушать.

– Не думайте, милая графиня, – обратилась ко мне рассказчица: – что я хочу выставить в неблагоприятном поведении прошедшую жизнь вдовствующей королевы; в этом случае я воздержусь от суждения, которого, еще не смела произнести, я желаю только показать, что память Анны Австрийской короче выказываемого ею благочестия.

(Здесь мы пропускаем краткий рассказ, который был бы повторением того, что читателю известно из более подробного описания).

Первый совет под председательством короля. – Речь его была ему подсказана. – Несколько слов о Кольбере. – Придворные празднества. – Женитьба Монсье. – Новобрачная предпочла бы старшого младшему. – Портреты Людовика XIV, Генриетты Английской и герцога Орлеанского. – Вечера госпожи Соассон и пале-рояльские. – Знаменитые оргии. – Разбития окна, побитые буржуа. – Ночные прогулки. – Геркулес Сокур. – Предполагаемые отношения короля к Мадам. – Реформатор Кольбер. – Шоколад и парламент. – Великий деятель утром, соблазнитель в полдень, танцор вечером. – Девица Ла Валльер на сцене. – Предохраненная голова Монсье. – Передняя Мадам. – Портрет девицы Ла Валльер. – Любовь к ней короля. – Объяснение. – Парк. – Любовная сцена: буря; умирающая добродетель. – Бескорыстная любовь. – Опытные фрейлины. – Кончено. – Маленькая болтушка.

Мазарини не ошибся: Людовик XIV обещал быть твердым и самовластным государем. Подождем – сбудутся ли другие предсказания кардинала. Его величество уже не раз председательствовал в совете, и если какой-нибудь министр мечтает продолжать своей особой звание первого министра, тот ошибся. «Господа, сказал им государь первый раз, когда явился в заседание: – я собрал вас для того, чтобы сказать вам, что до сих пор я предоставлял ведение дел кардиналу; но пора мне заниматься самому. Вы будете помогать мне вашими советами, когда я у вас их потребую; но я вас прошу и приказываю вам, господин канцлер, не распоряжаться от моего имени, а вас, государственные секретари, не подписывать даже простого паспорта без моего повеления. Поручаю вам отдавать мне ежедневно отчет во всем. Сцена театра изменяется; я усваиваю другие принципы, нежели кардинал в управлении государством, в распоряжениях финансами и внешними сношениями. Вы слышали мою волю, теперь вам, господа, предстоит исполнять ее».

Члены совета поклонились и замолчали в присутствии государя; но они возроптали по выходе. «В этой королевской речи много уверенности, говорили они: – он заявляет план весьма твердо обдуманный для двадцатидвухлетней головы. Не у ног любовницы, не на следах дикого кабана встречаются с подобными внушениями; есть за занавеской какое-то скрытое честолюбие, какой-то личный интерес, замаскированный красивым подобием общественного блага и который освещает и направляет начало царствования, за которое Людовик XIV принимается с твердым положением «я так хочу»!

Так говорил мне вчера министр Телье, и мне кажется это справедливым, исключая честолюбивых видов третьего лица.

Вы припомните этого первого чиновника, который, сидя у маленького столика в коридоре между гардеробом и спальней умирающего кардинала, записывал подобно швейцару имена особ, являвшихся к его эминенции по требованиям этикета. С этим-то человеком государь советуется обо всем: здесь его величество доказывает, что он обладает главным качеством государей, т. е. умеет выбирать доверенные лица. Истинное достоинство никогда не остается в неизвестности; общественное уважение сумело отыскать Кольбера в его скромной должности, а Мазарини, понимавший отлично людей, горячо рекомендовал этого слугу, прямота которого равнялась способностям. «Я вам всем обязан, государь, сказал кардинал в последние минуты: – но думаю, что поквитаюсь некоторым образом с вашим величеством, оставляя вам Кольбера.

Последний при своем великом начальнике изучил все нужды государства; он видел вблизи все злоупотребления, открыл все средства, помогающие горю, но которые первый министр употреблял, лишь соображаясь со своими личными выгодами. Эта опытность, созревшая в тиши кабинета и возмущенная обманами кардинала, предвещает нам счастливую судьбу, если Людовик ХIV будет продолжать следовать советам Кольбера и согласится иногда сдерживать свою суровую волю.