Ее волосы мотнулись; она подняла глаза в притворном смятении оттого, что он отвесил ей комплимент таким допущением.

– Завтра добуду тебе…

– Ты чего меня не подождала? – сказал Бобби из дверей. – Мама сказала, нам сюда надо вместе… Блин, ты тут почти все вычистил.

Джун подергала плечами, на что Бобби не вполне закрыл глаза, но и не откликнулся. Вместо этого сказал:

– У тебя на шее эта штука. Такая же. – Он показал блестящий браслет.

– Ага, – улыбнулся он. – Небось не расскажешь мне, где взял свою.

Бобби удивился сильнее, чем он ожидал:

– Маме с папой я сказал, что просто нашел.

Джун надулась:

– Зря ты это носишь.

Бобби заложил руки за спину и хмыкнул, словно этот обмен репликами повторялся в их спорах то и дело.

– Почему он зря это носит?

Бобби ответил:

– Она думает, если носить, с тобой случится ужасное. Боится. Свою сняла.

Джун прожгла его взглядом.

– Знаешь, что я думаю? – сказал Бобби. – Я думаю, с теми, кто сначала носил, а потом снял, случится еще страшнее!

– Я не снимала.

– Снимала!

– Не снимала!

– Снимала!

– Она была не моя! И нечего было говорить, что нашел. Наверняка с теми, кто их крадет, случается совсем страшное.

– Я не крал!

– Крал!

– Не крал!

– Крал! Уй-й!.. – Она завершила этот антифон, в сестринском бешенстве всплеснув руками.

Он снова укусил мяклый хлеб; проглотил, запив теплой колой: зря. Вернул на стул и то и другое.

– Я пошел домой, – сказал Бобби. – И ты пошли. Нам велели вместе. – И удалился за дверь.

Она ждала. Он смотрел.

Ее рука шевельнулась в складках юбки, потянулась было вверх. Потом она подняла голову.

– Может, лучше тебе…

– Ой, да он на разведку пойдет. – Презрение?

– Зачем тебе искать… Джорджа?

Она поморгала. Слово потерялось во вдохе.

– Я… я должна. Я хочу! – Ее руки тщились подняться, одна, затем другая, и обе удерживали друг друга по очереди. – Ты его знаешь?

– Видел.

Пепельный блонд, глазки светлые – но какой жар во взоре.

– Ты просто… живешь на улице?

– Ага. – Он вгляделся в ее лицо. – Мне пока не нужно было… – Жар жаром, но прояснял он мало что. – Я тут совсем недавно – не то что ты. – Он заставил себя опустить плечи: они сдвинулись, готовясь отразить то, что он даже не осознал как атаку. – Надеюсь, ты его найдешь. – Не атака; только этот жар. – Но конкурентов у тебя навалом.

– Что?.. – И едва он это понял, весь жар угас. – Ты чего хочешь? – Говорила она устало, а выглядела так, будто если повторит, голоса вообще не будет. – Ты зачем… сюда пришел?

– Прибраться… не знаю зачем. Может, на нервах поиграть. Давай я приберусь? А ты иди лучше вниз. – Он подобрал еще кусок бумаги и сложил, рокоча ею и хлопая, до приемлемого размера.

– А… – И она вдруг снова стала очень юной девочкой, и все. – Ты просто… – Она пожала плечами; и ушла.

Он одолел бумагу, унес обнаруженный под ней хлам в кухню, поднял и поставил еще какую-то мебель, а между тем размышлял об этой семье.

Они заполняли его мозг, когда он наконец протиснулся в забитую комнату; раздумывая о них, он сделал бесчисленные выводы – и все растерял среди скребущих ножек стульев, подкашивающихся столов для бриджа, ящиков, которые не лезли в свои шифоньеры. Одна мысль, однако, не ушла на глубину за все время, что понадобилось, дабы перенести пять предметов в подметенную гостиную: попытки сохранить здравость рассудка в таком вот безумии сводят нас с ума. Он поразмыслил, не записать ли это в тетрадь. Но ни одному слову (а он даже вытащил ручку) недостало веса пригнуть его кисть к бумаге. Мысль исчезла в петельном скрипе, когда он впихивал выдвижную доску в письменный стол с крышкой. Кто сгрузил сюда всю эту рухлядь? (Порыв? Нажим? Усилие?.. но оно было чрезмерно, когда он двигал вокруг бюро поставленную на попа тахту.) Подмышки скользкие, шея грязная – он вкалывал, раздумывая о часах и жалованьях. Но не поймешь, сколько времени просквозило, пока ты тасовал и раскладывал столько пустопорожних реплик.

Когда он вышел на балкон, небо уже было каменно-темное. Носовую полость жгло. На земле вроде бы что-то шевельнулось. Но, взявшись за перила и нагнувшись посмотреть, он увидел только дым. И предплечья ныли. Он зашел в квартиру. Доел сэндвич. Допил колу – теперь не только теплую, но и выдохшуюся.

Работать до заката в городе, где никогда не видно солнца? Он засмеялся. Эти пускай нахуй идут – он не поволочет столько барахла в подвал! Сопя, он прошелся между комодами, мягкими креслами, тахтами и буфетами. Посетила мысль переставить все это в другую квартиру на том же этаже. Потом следующая мысль: а чего нет-то?

Великаном он развернулся в мебельном лесу высотой ему до пупа. В здании, по сути, никого больше нет. Кто узнает? Кто расстроится? В мочевом пузыре вдруг стало жарко; он зашагал по коридору.

Ванную в глубине ниши отмечал проблеск плитки над порогом. Внутри он щелкнул выключателем; свет загораться не пожелал. Но, развернувшись, он голенью долбанулся о стульчак.

Темно хоть глаз выколи, но он подумал: ну а что такого?

Особый звук собственной влаги, а также внезапная и горячая сырость под ногой дали понять, что он промахнулся. Он сдвинул прицел, но плеск воды в воде не воспел его успех. Оборвать струю? Воспоминание о желтом взрыве боли в основании пениса… Потом подотрет. И он предоставил моче течь.

Он вывалился из темноты и сказал:

– Ёпта!

Мокрая нога оставила растекшийся отпечаток на тетради, лежавшей за дверью. Прокралась за ним следом, в грязи захотела вываляться? Нет; он вспомнил (гамма черно-белая; бесцветная… точно во сне), как прихватил ее с собой, намереваясь что-то записать. А когда свет не включился, бросил ее под дверью.

– Это я, Шкедт.

– А, ой, секундочку.

Упала цепочка. Открылась дверь.

За спиной Джун на столике с телефоном мерцали свечи. Свет из гостиной кидался зыбкими тенями на коврик. Из двери дальше по коридору вытек дрожащий оранж.

– Заходи.

Он следом за Джун вошел в гостиную.

– Что ж. – Мистер Ричардс выглянул поверх «Вестей», сложенных в квадратик. – Вы, я вижу, и после заката сильно задержались. Как делишки?

– Нормально. В дальней комнате была куча битого стекла. Туалетный столик перевернулся.

– Убрали мебель? – крикнула миссис Ричардс из кухни.

– Всё в гостиной. Завтра дальние комнаты разберу и освобожу. Там несложно.

– Это хорошо. Артур?..

– А, точно, – сказал мистер Ричардс. – Мэри выложила вам полотенце. Идите примите ванну. Электробритвой пользуетесь?

– Нет.

– У меня есть, если хотите. Но я вам безопасную выложил. Лезвие новое. Мы хотим пригласить вас остаться на ужин.

– Ой, – сказал он, желая уйти. – Это очень мило. Спасибо.

– Бобби, ты в ванной свечи поставил?

Бобби поверх своей книжки ответствовал:

– Умгм.

– Жизнь при свечах, – сказал мистер Ричардс. – Ничего себе, да?

– Хотя бы газ не отключили, – опять возвысила голос миссис Ричардс. – Тоже неплохо. – И шагнула в дверь. – Бобби, Артур, оба! Слишком темно читать; глаза испортите.

– Бобби, убери книгу. Ты слышал, что сказала мать. Ты и так слишком много читаешь.

– Артур, слишком много чтения не бывает. Но глаза. – И она снова удалилась в кухню.

В книжном шкафу у кресла мистера Ричардса (ни он, ни Бобби читать не перестали), между «Потерянным раем» издания «Классического клуба» и какой-то томиной Миченера[15] стояла книжка потоньше, белые буквы по черному корешку: «Паломничество / Новик». Он выудил книгу с полки. Свечи окропили обложку светом.

– А миссис Браун в итоге пришла?

Он перевернул книжку. Черные керамические львы в шкафу смотрели мимо и поблескивали. В аннотации на задней обложке – всего три строчки, не говорящие ничего. Он снова посмотрел на переднюю: «Паломничество» Эрнста Новика.