Он шептал ей на ухо нежные слова. Он был осторожен. Слишком острожен. Медлителен, нерешителен… А когда-то показывал ей самые грязные ассирские штучки.

Магия… Ее магия отравляет.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть его раскрасневшееся от напряжения лицо… И почему-то увидела ясно и четко, будто он стоял перед ней, нахально улыбающегося Артура. Она представила, что руки Натаниэля — это руки Артура. Что дыхание на ее шее — дыхание сэра Догейна. Что ее ногти впились не в спину сенеашля, а в крепкую и твердую спину рыцаря. Стало жарко от этих мыслей… Невыносимо жарко.

Артур!..

Она с трудом сдержалась, чтобы не выкрикнуть его имя.

Она предпочитала молчать. Он тоже.

Позавтракав с ним в полной тишине, Катрина уходила к себе в комнату, где от скуки бралась за шитье. До тех пор, пока не наступало время обеда. Обеда, за которым они снова молчали.

Потом — опять шитье. Иногда она бродила по коридорам замка, но ее раздражали звуки шагов, стерегущего ее пленителя.

Первую пару дней она шила одна — Хозяин послушно уходил из комнаты пленницы по ее просьбе, оставляя девушку наедине с собой. Позже он перестал слушаться. А она не решалась настаивать.

Опустив голову и стараясь не оглядываться, Катрина сосредотачивалась на работе и на мгновение даже забывала, что страшный фейри сидит рядом и наблюдает за ее быстрыми слаженными движениями. Наблюдает с интересом и спокойствием.

Он давал о себе знать очень редко. Дышал невероятно тихо, почти не двигался, будто бы обращаясь ледяной статуей. Иногда вздрагивал, если Катрина случайно укалывала палец, чуть слышно усмехался, когда нити вдруг образовывали знакомое ему изображение. Порой — спрашивал: «Что ты вышиваешь?». Катрина каждый раз отвечала одно и то же: «Розы».

На его вопрос, почему она выбрала именно розы, пленница не отзывалась. Только замирала задумчиво, напрягалась, словно бы от боли.

Она вспоминала Лансера. И тут же сжималось ее сердце.

Замечал ли это Хозяин, леди Догейн наверняка не знала. Однако всегда, не получив ответа, фейри замолкал и еще долго не обращал на себя ее внимание.

«Он не такой, ты должна была заметить», — слова той странной девушки-видения то и дело проносились в голове Катрины. Она вглядывалась в фейри, пытаясь распознать в нем доброту, о которой говорила незнакомка, однако… Не видела в нем ничего. Разве иногда он казался леди Догейн ужасно, отчаянно одиноким.

Впрочем, это не оправдывало его. Это не оправдывало гибель похищенных им девушек, Бенжена… Это не оправдывало и пленение Катрины.

И она все еще злилась, все еще жаждала всем сердцем сбежать, найти выход из холодного замка, спастись… Но чем дольше оставалась здесь, тем сложнее было сопротивляться.

Леди Догейн чувствовала, как медленно покидают ее силы, как она чахнет, словно цветок под натиском мороза. Ей хотелось сопротивляться, сопротивляться, что есть мочи… Но вся спесь выветрилась, все надежды медленно растворялись в апатии и опасном, всепоглощающем смирении.

И Хозяин вел себя так, будто не замечал изменений. Будто Катрина никогда и не сопротивлялась. Будто всегда принадлежала ему.

Неужели… Неужели так было со всеми девушками?

Она не могла не признать, что тишина замка, его безлюдность действовали словно яд. Проводя дни в компании одного лишь фейри, видя одно только его бледное точеное лицо, слыша лишь его неизменно тихий спокойный голос, сложно было не подумать, будто в мире не осталось больше никого. Будто существует только жесткий он, беззащитная она и вечная зима.

Катрина заставляла себя вспоминать Лансера, Артура, отца. Вспоминать всех, кого любила. Вспоминать всех, кого встречала. Всех, кто радовал ее или злил. Всех, кто так или иначе появлялся в ее жизни.

Ведь если не делать этого — она пропадет. Встречи и расставания — главы в книге жизни. Без них будут лишь пустые страницы.

Казалось, фейри незаметно, но невероятно умело стирал из повествования о ней все сцены, оставляя лишь одно место действия — холодный замок. И лишь одного героя — его самого.

Катрина не хотела, чтобы Хозяин Зимы остался последней и единственной главой в ее жизни.

Она закончила вышивать очередной лепесток благородного цветка. Еще одна роза была уж почти закончена. Оглянув ее тоскливо, леди Догейн не сдержалась и тяжело вздохнула.

Тут же она замерла напряженно, ощутив на себе угнетающий взгляд. Не нужно было поднимать глаз, чтобы ледяной взор Хозяина пронзил насквозь. Порой Катрине чудилось, что взгляд этот такой же вещественный, как острый кинжал. Он вонзался в плоть с той же силой и стремительностью. И хотя не причинял боли… Был столь же холодным, как сталь.

— Ты все еще думаешь о нем, не так ли? — послышался голос фейри.

По-прежнему бесстрастный, по-прежнему спокойный, но, впрочем, никогда не равнодушный.

Неуловимые ноты, чуть заметные интонации давали точно понять, что Хозяин заинтересован в ней… Только распознать, что он хочет: причинить ей страдания или осчастливить, — не смог бы определить ни один человек.

— Думаю… О ком? Кого ты имеешь в виду? — она сделала вид, будто не поняла.

Фейри ухмыльнулся как-то болезненно, обиженно.

— Ты знаешь, о ком я. О том твоем принце… Линдусе?

— Лансере, — поправила Катрина, нервно хватаясь за иглу.

— Лансере, — повторил он, наблюдая, как пленница дрожащей рукой пытается продолжить работу и делает вид, будто от звучания его имени сердце не вздрагивает.

Хозяин раздраженно постучал тонкими, но сильными пальцами по ручкам кресла. И что же… Что же она в нем нашла?! В напыщенном юнце, который едва ли страдал в своей жизни, а значит — не знал цены счастья! Не знал цены любви.

— Если бы ты только дала мне шанс… Катрина! — он вдруг подался к ней.

Леди Догейн вздрогнула: давно Хозяин не делал таких резких движений, не повышал голос, не подходил к ней так близко и не заглядывал в глаза с такой отчаянной искренностью.

— Первое впечатление, первое чувство… Оно может быть обманчиво. Я знаю… Я понимаю, что этот твой принц был первым, кто вызвал трепет в твоем сердце, — присев на край скамьи, где она сидела, Хозяин схватил ее за ладонь и крепко сжал. Небеса! Какими же холодными были его руки! Впрочем, Катрина почему-то не выдернула свою, не отстранилась. Как загипнотизированная, она уставилась на него, заглянула прямо в глаза и в них, за собственным отражением, начала видеть нечто новое… Нечто такое, что скрывалось за жесткостью и самоуверенностью, нечто мягкое, тонкое и… Несчастное. Быть может, об этом говорила девушка-мираж? — ты не можешь представить, как меня злит, как выводит из себя то, что именно он оказался рядом с тобой. Что именно он затронул твою душу. Что именно он поселился в твоих мыслях. Я бы отдал все, все на свете, лишь бы оказаться на его месте! — она нахмурилась недоверчиво. Отдал бы все? Наверняка он говорил это всем девушкам, которых забирал из дома против воли, всем, кого пленил, всем, кто сейчас лежал в хрустальных саркофагах в холодной и одинокой усыпальнице. Словно прочитав ее мысли, Хозяин воскликнул убедительно, — ты особенная, Катрина. Я знаю, как это звучит, как это выглядит, — фейри опустил голову. Серебряные локоны, соскользнув с плеч, заискрились перламутром на свету. Хозяин поник, вдруг как-то осел, выпустил ее руку и отстранился.

Катрина оглянула его недоуменно. Сердцебиение участилось. Отчего-то ей стало страшно. Что… Что он собирался делать? К чему эти разговоры? Эти сожаления?

Повисла тугая тишина.

Отвернувшись, он судорожно искал за что зацепиться взглядом. Пальцы согнулись сами собой и ногти с силой вонзились в обитое мягкой тканью сидение скамьи. Он не мог понять, зачем начал этот разговор и не представлял, как его закончить.

— Я похитил многих девушек. Это правда. Я убеждал их поверить мне, хотя знал, что их ждет… Что жизнь рядом со мной изменит их навсегда, — прохрипел он, все еще не оглядываясь, — я мог бы оправдаться. Сказать, что являюсь таким же пленником, как и они, что не смог бы вернуть их домой, даже если бы захотел. Ведь так оно и есть, но… Правда заключается в том, что мне никогда не хотелось этого сделать. Для людей зима длится долго. А для меня — невыносимо ожидание зимы. И мне безумно… Безумно одиноко, Катрина.