Музыка тем временем наращивала темп, танцовщицы двигались все быстрее и быстрее, с каждым тактом будто приподнимаясь над сценой, тонкие мерцающие вуали слились в одно дрожащее полотно и вдруг, взметнувшись вверх, опали яркими лепестками на золотое блюдо. Музыка смолкла, оборвавшись на пике, погасли огни над помостом и свечи в стенных канделябрах, замершая в благоговейном молчании зала погрузилась в густую, бархатную темноту — и почти в то же мгновение в самой ее глубине вспыхнула крошечная алая искра. Дрожа и пульсируя, как живая, она становилась все больше и больше, и вскоре вытянувшие шеи адепты смогли разглядеть зависший над сценой многослойный шелковый кокон, напоминающий закрытый бутон огромного цветка. Полупрозрачные лепестки его были плотно сомкнуты, но алый свет, струящийся сквозь тонкие стенки, разгорался столь быстро и сильно, что уже через неполную минуту тьма отступила, явив взору публики высокий постамент в центре сцены и сбегающие от него вниз узкие лакированные ступени. Шелковый бутон венчал постамент королевским венцом.

— Похоже, — услышал Нейл негромкий голос Райана, — представление еще только начинается…

Закончить фразу адепт Рексфорд не успел. Почти в ту же секунду под оглушительный звон литавров сцену опоясало горячее огненное кольцо. А светящийся кокон чуть вздрогнул — и начал раскрываться.

Шелковый бутон не был пуст. Когда последний его лепесток опустился на постамент, глазам зрителей предстала закутанная в парчу женская фигура, освещенная алым светом фонаря, что держала в ладонях. Женщина сидела в центре распустившегося цветка, неподвижно, подогнув под себя одну ногу и выставив вперед вторую — склоненная голова, кольца иссиня-черных блестящих волос, змеящиеся по плечам, тонкие руки в золотых браслетах… Музыка стихла на долю секунды и полилась вновь — нежная, зовущая. Женщина на постаменте подняла голову. Улыбнулась, обвела взглядом больших миндалевидных глаз темную залу, поднялась, оставив алый фонарь за спиной, и сделала шаг вперед. Потом еще один. Узкая крошечная ступня коснулась первой ступени, мелодично зазвенели браслеты, золотой нитью вплетаясь в томную песнь флейты…

Не было больше живых картин, не было феерии красок и образов, а вскоре исчезла и сцена, и, кажется, сама огромная зала: осталась только музыка, пляшущее оранжево-красное пламя и она — изящная черноголовая змейка, окутанная воздушным струящимся пурпуром, словно облаком. Она скользила по сцене, будто вовсе не касаясь ее ногами, и каждое ее движение, будь то поворот головы или плавный изгиб тонкого стана, были исполнены такой невыразимой неги, такой затаенной страсти, что у всех, кто смотрел на нее, разом перехватывало дыхание. Золотые браслеты вспыхнули в свете огня, когда танцовщица вскинула кверху руки, замерцала в полутьме смуглая кожа точеных плеч — и пурпурная парча соскользнула с гибкого тела, оставив вместо себя алый шелк… Или оранжевый?.. Или уже охристо-желтый?..

Яркие одежды становились все бледнее и прозрачнее, облетая с ее плеч, словно листья с ветвей одинокого дерева. Они вились вокруг нее, плясали вместе с ней как живые и падали одна за другой на расцвеченную дрожащими огненными бликами сцену. Вот в свете пламени взвился вверх и словно растворился в воздухе последний покров — невесомый, почти неразличимый, и на танцовщице осталась лишь треугольная набедренная повязка, почти сливающаяся с кожей и такая крохотная, что с тем же успехом ее могло вовсе не быть. А женщина всё продолжала кружиться в танце — ослепительная в своей наготе, изящная как молодая лань, неукротимая и свободная, словно горячий восточный ветер. Звенели браслеты на тонких запястьях и щиколотках, вились по золотисто-оливковой коже тяжелые кольца волос цвета воронова крыла, на алых пухлых губах вспыхивала и гасла манящая полуулыбка…

Огненное кольцо вокруг сцены вздрогнуло. Взметнулись кверху дрожащие языки пламени, танцовщица замерла на мгновение, улыбнулась, вытянула руки, будто маня к себе, оглушительно зазвенели литавры — и притихшую залу вновь накрыла темнота.

Музыка смолкла. Разгоняя мрак, то тут то там начали вспыхивать желтые огоньки свечей, зашуршали шальвары обслуги, звякнул один бокал, другой. Преставление кончилось.

— Господам понравился танец? — прожурчал над ухом Райана Рексфорда чей-то голос. Молодой человек вздрогнул. Давешний подавальщик подошел неслышно, и пусть говорил он тихо, голос его прозвучал для еще не вполне пришедших в себя адептов что гром среди ясного неба.

— Танец… — протянул Райан, не сводя взгляда со сцены, уже вновь окутанной опустившимся парчовым балдахином. — Понравился — это еще мягко сказано. Такое даже евнуха, пожалуй, равнодушным не оставит!

Подавальщик тонко улыбнулся:

— Мы рады, что смогли вам угодить. Желаете заказать еще что-нибудь? Фруктовой воды? Свежий шаашир?

Адепт Рексфорд медленно покачал головой.

— Боюсь, единственное, что мы можем желать, ваше заведение не предоставляет. Но если прямо сейчас нам к крыльцу подадут экипаж, я лично буду вам очень благодарен!

Тот понимающе прикрыл глаза.

— Разумеется. Желаете рассчитаться?

Получив в ответ утвердительный кивок, подавальщик исчез. А Райан, скользнув взглядом по раскрасневшимся лицам товарищей, коротко хохотнул и толкнул Нейла локтем в бок.

— Очнись, мечтатель! — весело сказал он. — Врать не буду, сам под впечатлением, но пора ковать мечи, пока всю сталь не раскупили.

— Что? — тряхнув головой, Нейл заморгал, сбрасывая с себя блаженную одурь. — Какие мечи? Ты о чем?

— Об этом самом, — водворяя свой шаашир на столик, сказал Райан и поднялся. — Мы же «Золотую хризантему» планировали?.. Оглянись вокруг, старина! Думаешь, нас одних так разобрало?

Адепт эль Хаарт посмотрел по сторонам. Еще несколько минут назад такая тихая зала ожила, а большинство гостей, оставив диваны и подушки, торопливо расплачивались за ужин и в нетерпении поглядывали на резные двери.

— Голову даю на отсечение, что веселые дома Береговой «Парче» исправно платят, — вполголоса обронил Рексфорд. — Еще бы! После такой-то феерии любого на сладкое потянет… А столик в «Хризантеме» заказать — не то же самое, что пылкую красотку. Шевелитесь, дурачье! Иначе только пить и останется, под звон своих… несбывшихся надежд. Поднимайтесь, говорю, поехали! Ведь всех до последней юбки через час разберут!

Нейл, наконец уразумев, куда все вокруг так спешат, шевельнулся, намереваясь встать, и щеки его залил предательский румянец — помянутая другом «феерия» бесследно для него не прошла. Хотя судя по задумчивому лицу Азата и по вышитой подушке у него на коленях, проблема была общая — молодой здоровый организм и юношеская впечатлительность, помноженные на недавно увиденное, дали свои плоды… А веселить окружающих вздыбленными на причинных местах балахонами мало кому захочется.

— Райан, — отведя глаза, сказал адепт ан Нахир, — да мы пока соберемся, пока расплатимся… Может, ты первый поедешь? А мы нагоним через полчасика!

— И правда, — ухватившись за это предложение, как за последнюю соломинку, воспрял духом адепт эль Хаарт. — Поезжай, Райан! Уж тебя-то в «Золотой хризантеме» все знают, поверят на слово, что нас будет четверо и компания нужна соответствующая. Выбери девушек на свой вкус, угости их чем-нибудь, чтоб не скучали, а там уже и мы подтянемся.

Адепт Рексфорд, скосив глаза на стратегическую Азатову подушку и оценив полыхающие щеки Нейла, громко фыркнул.

— Ясно всё с вами, — с усмешкой проговорил он. — Ну, сидите тогда, горемыки! Поехали, Зигги! Тебе-то уж, я надеюсь, ходить ничего не мешает?

Зигмунд де Шелоу поднял на друга осоловевший взгляд.

— Я в порядке, — слегка невнятно отозвался он и попытался встать. Удалось ему это только со второй попытки — прелести жемчужины «Парчи», пусть Зигги и оценил их в полной мере, вчистую проиграли кувшину вина. А шаашир, как бедняга и предсказывал, только завершил дело — адепта де Шелоу развезло так, что хоть плачь. Райан крякнул.

— Вот ведь повезло с компанией!.. — горестно пробормотал он. — Сиди уж, демон с тобой. Еще растрясет сейчас по дороге, нас вообще ни в один веселый дом не пустят. Нейл, экипаж не берите. Пешком тут недалеко, заодно все трое проветритесь… Встретимся в «Хризантеме»!