Но вместо этого перед глазами оживает другая картина.

Школьный туалет, и трое старшеклассников зажимают меня, тянут вниз штаны, ржут. А мне лет десять-одиннадцать, не могу точно вспомнить, и страх сковывает тело. Липкий, холодный страх. И ещё откуда-то из давно заколоченного подвала подсознания, из преисподней памяти лезет что-то смутное, размытое, похожее на тёмную тень…

Что за херня вообще?!

Я дёргаюсь. Отпинываюсь от этой дряни. Но ногу ловят и сжимают в руках.

Открываю глаза.

Передо мной на коленях сидит Асакава. Он держит ногу и прижимает её к щеке. И смотрит на меня с какой-то проникновенной, терпеливой добротой.

Неужели я настолько жалок? Неужели настолько видно, что я боюсь?

— Нацуно, я не знаю, что случилось у тебя, — тихо говорит Асакава. — Не знаю, почему ты так боишься этого. Но поверь мне: я ничего плохого тебе не сделаю. Правда. Просто расслабься. И доверься мне, как я доверился тебе, когда мы прыгали с высоты. Расслабься. Прошу…

Я сглатываю ком и судорожно перевожу дыхание, пытаясь успокоить его. А Асакава скользит щекой вверх по ноге. Когда он останавливается и касается губами внутренней стороны бедра, я вздрагиваю.

— Что… что ты делаешь?

— Ничего, — шепчет он и снова целует мою ногу, с каждым поцелуем подбираясь всё ближе к паху. — Тебе же приятно? Закрой глаза, Нацуно.

Нет. Глаза я закрывать не хочу. Девушку всё равно не получается представлять, так пусть я хотя бы вижу, что это делает Асакава, а не кто-то там из гнусных, непонятных воспоминаний. Но когда Асакава стягивает с меня бельё, я отворачиваюсь. Не могу на это смотреть. Не могу. Хочется провалиться, вдавиться в этот чёртов диван, исчезнуть отсюда.

Кажется, у меня снова учащается дыхание и пульс. Только на сей раз не от страха. Я завожусь. Возбуждаюсь. Возбуждаюсь от того, что руки Асакавы бережно ласкают мой член. Мужские руки. Мужские!

Проклятье!

Когда влажный язык касается головки и начинает вылизывать её, я судорожно глотаю ртом воздух. Это приятно, чертовски приятно. И хочется большего. Неосознанно пихаюсь навстречу, и губы тугим кольцом обхватывают мой член, а язык принимается ласкать с удвоенной силой.

Я откидываюсь на спинку дивана, запрокидываю голову, отдаюсь наслаждению, которое сладким жаром волна за волной растекается по всему телу, затопляет меня, вырывается наружу вместе со стоном…

На смену оргазму приходит расслабленность, а потом осознание, что я кончил. Кончил от того, что мне делал минет парень. Парень!

Сжимаю зубы и закрываю лицо ладонью.

Как мне теперь смотреть на него? Как себя вести? Что вообще делать? В голове полный сумбур и стыд.

Мне стыдно за самого себя. Я себе отвратителен.

— Нацуно?

Асакава заботливо протягивает салфетки. Не глядя на него, я поспешно обтираюсь, натягиваю бельё, запахиваю юкату и, резко вскочив, шагаю к двери.

Не могу смотреть Асакаве в глаза. Просто не могу. Хорошо, что уже всё, выход.

Но выйдя из комнаты, я столбенею. Потому что нас встречает очередная комната. Комната, обставленная под гостиничный номер. Комната с двуспальной кроватью.

Нет. Этого не может быть. Я не верю. Не верю…

— И снова я рад приветствовать вас, мои друзья, — раздаётся из динамиков голос Юмэхару. — Спасибо за чудесное зрелище. Как и вы, я получил поистине удовольствие наблюдая за вами. Смею надеяться, что недопонимание осталось в прошлом, поэтому не буду тянуть со следующим заданием. В комнате есть всё необходимое для того, чтобы подготовить своего партнёра. Пока только подготовить. Ну и раз вы сами распределили свои позиции, то так и продолжаем: Асакава — актив, Нацуно — пассив.

— Постойте, господин Юмэхару!

Голос Асакавы звучит будто бы издалека, сквозь какой-то гул, который буквально заполняет меня.

— Мне кажется, такое распределение неразумным. Пассивом могу быть я.

— Нет, Асакава, моё решение неизменно, поэтому…

Он говорит что-то ещё, но я уже не слышу, ярость прёт из меня прямым напором.

Убить. Разломать здесь всё. Добраться и убить.

Поднимаю тумбочку и шарахаю её об стену, она разваливается у меня в руках. Швыряю обломки на пол и сжимаю кулаки.

— Я разнесу здесь всё, если не выпустишь нас отсюда немедленно. Понял?

В ответ я слышу печальный вздох.

— А я-то думал, что мы друг друга поняли и недоразумений больше не возникнет. Что ж, раз вы продолжаете сопротивляться, то мне придётся пойти на крайние меры. Я не хочу этого делать, но вы не оставляете мне выбора.

Секундная пауза — и Асакава вскрикивает от боли, падает на колено, трясётся.

Я бросаюсь к нему.

Что, чёрт возьми, происходит?!

— Шокер, — говорит Юмэхару, и Асакаву перестаёт конвульсивно трясти. — Он в браслете. Не смертельно, но весьма болезненно.

Браслет? Вот ублюдок!

Я хватаюсь за браслет Асакавы, пытаюсь расстегнуть застёжку, но пальцы пробивает разрядом, и я отдёргиваю руку.

— Даже не пытайтесь снять, — продолжает вещать Юмэхару. — Браслет запрограммирован так, что до окончания квеста снять его невозможно. При любой попытке сломать, он бьёт током.

— Чего ты добиваешься, сволочь? — шиплю я, Асакава часто дышит и, кажется, не в состоянии говорить.

— Вашей благоразумности, — отвечает Юмэхару. — Он будет мучиться до тех пор, пока ты не согласишься со своей ролью.

Асакаву снова скручивает боль. Его трясёт, бьёт током.

Ублюдок Юмэхару. Паразит. Ему же больно! Ему реально больно!

— Хватит! — кричу я. — Прекрати! Я согласен.

И глядя, как боль отпускает Асакаву, как прекращается трясучка, беззвучно повторяю:

— Сог… ласен…

========== 6. Асакава: Прикоснуться к мечте ==========

— Хватит! — сквозь прожигающую боль слышу я голос Нацуно. — Прекрати! Я согласен. Сог… ласен…

Боль тут же прекращается. Глотая ртом воздух, смотрю на Нацуно и не верю. Не верю в то, что происходит. Этого не может быть. Он не мог этого сказать, ведь он… Он натурал. Гомофоб. Но он согласился на это, чтобы спасти меня.

Дядя, какая же ты сволочь. Не зря меня предупреждала мама, чтобы я с тобой не общался. Наверное, ты и правда связан с какой-нибудь группировкой якудза. А может, сам входишь в неё. У тебя всегда были деньги и связи, а ещё ты никогда не гнушался никакими методами. И сейчас я сполна это распробовал.

Ты сволочь, дядя. Но я не лучше. Я такая же сволочь. Потому что не могу отказаться от такого подарка. Просто не могу!

Возможно, завтра я пожалею об этом. Наверняка пожалею. Когда закончится игра и мы вернёмся в реальный мир, Нацуно оборвёт все связи, не захочет меня видеть, и я останусь ни с чем. Да, наверняка всё так и будет. Но это будет завтра. А сейчас…

Сейчас я прикоснусь к своей мечте, к Нацуно. Хотя бы раз. Один-единственный раз. Обниму его, зацелую до изнеможения, до исступления. Сделаю всё, чтобы Нацуно забыл, на каком он свете, чтобы растаял от моих ласк. Я сделаю всё, чтобы ему понравилось.

Ведь и минета он поначалу боялся, зажимался, дрожал, а потом завёлся. Несмотря на то, что гомофоб, несмотря на то, что считает это мерзостью, завёлся, возбудился. Я помню, как часто он дышал и как сам пихался мне в рот. Ему понравилось.

Может, понравится и это?

Облизываю пересохшие губы и сглатываю.

Нацуно продолжает напряжённо смотреть на меня.

Это не удивительно. Ведь он согласился пойти на то, чего боится всеми фибрами души.

Да, он боится. Это не отвращение и уж тем более не кичливое пренебрежение, коими меня наградило семейство. Природа его ненависти — страх. Что породило в нём этот страх, как глубоко он сидит — ничего этого я не знаю. Но как же хочется узнать, как же хочется излечить Нацуно от этого страха. Чтобы он не смотрел на меня загнанным волком.

Как же я хочу обнять его и сказать: «Я люблю тебя».

Но он не услышит. Сейчас не услышит.

— Спасибо, — говорю я охрипшим голосом. — Спасибо тебе.

Нацуно нервно дёргает щекой.

— Ты… как? — тихо спрашивает он.