Но тут меня пронзила острая, как удар ножом, боль и глаза защипало. И вместо того, чтобы озвучить эти свои мысли, я жалобно пискнула, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я так устала!

Даже по его силуэту можно было сказать, что он оцепенел. Я знаю, что это не редкость для людей – интуитивно чувствовать, что женщина находится на грани эмоционального срыва. В последние несколько недель наших отношений Жак был похож на одну из тех змей, которые могут почувствовать землетрясение. Он напрягался всякий раз, когда я начинала эмоционировать, а затем говорил мне, что нам нужно что-то в магазине, и выбегал за дверь.

Мой сосед ничего не сказал, но и не убежал. Он просто неловко стоял и смотрел на меня из кромешной тьмы. Мы стояли напротив друг друга всего пять секунд, ожидая, что случится первым – я разрыдаюсь или он убежит.

А потом снова заиграла музыка – потрясающая песня Карли Рей Джепсен, которую при других обстоятельствах я бы с удовольствием послушала. Ворчун вздрогнул. Он оглянулся, посмотрел в глубь комнаты через раздвижные двери, а потом снова взглянул на меня. Кашлянул, прочищая горло.

– Я их выгоню, – сказал он тихо, затем повернулся и исчез внутри. Его встретил единодушный хор голосов: «Эверетт!» Я видела, как все гости собрались на кухне.

Казалось, они были готовы поднять его на стол и заставить пить «штрафную», но я видела, как он наклонился и крикнул что-то блондинке, а через мгновение музыка смолкла. Что ж, в следующий раз, когда мне потребуется произвести впечатление, лучше будет пойти простым путем и заявиться к его порогу с тарелкой домашних печений.

Я проснулась с пульсирующей головной болью, от звука эсэмэски. Это от Ани: «Эй, привет! Хотела убедиться, что ты получила мое письмо и прочитала про мое восхищение твоими текстами. Так тебя устраивает тот крайний срок, а именно лето, за которое надо закончить роман?» Упоминание об этом отозвалось в моем черепе похоронным звоном.

Свое первое настоящее похмелье я испытала в двадцать четыре года, на следующее утро после того, как Аня продала мою первую книгу «Поцелуй, поцелуй, желание, желание» редакции «Сэнди Лоу». Чтобы отпраздновать это событие, Жак купил свое любимое французское шампанское, и мы пили его прямо из бутылки, пока шли по Бруклинскому мосту, ожидая восхода солнца. Каким же романтичным нам казалось все это! Позже, лежа в ванной, я поклялась, что скорее упаду на острый нож, чем позволю своему мозгу снова почувствовать себя яйцом, жарящимся на камне под солнцем Канкуна.

И вот опять я лежала, уткнувшись лицом в подушку, а мой мозг шипел в кастрюле черепа. В какой-то момент я решительно встала и срочно побежала в ванную на первом этаже. Вообще-то рвотных позывов у меня не было, но я надеялась, что притворюсь и мое тело поддастся на это, чтобы очистить организм.

Я бросилась на колени перед унитазом и подняла взгляд на картину в рамке, висевшую на ленте на стене позади него. Папа и та женщина стояли на пляже, одетые в ветровки. Он обнимал ее за плечи, ветер трепал ее белокурые волосы и прижимал его слегка поседевшие локоны ко лбу, они улыбались.

А затем более сдержанная, но не менее веселая шутка Вселенной. Рядом с туалетом я заметила журнальную стойку. На ней лежали журнал «Опра» двухлетней давности, экземпляр моей третьей книги «Северное сияние» и это проклятое «Откровение», в твердой обложке, с автографом автора. Я открыла рот, и меня вырвало прямо в унитаз. Затем я встала, прополоскала рот и повернула картину лицом к стене.

– Больше никогда, – сказала я вслух. – Неужели это первый шаг к жизни без похмелья?

Вероятно, это было бы возможно, если бы не дом, который заставляет вас пить. Мне придется искать способы преодоления. Может, начать гулять на природе?

Я вернулась в гостиную, выудила из сумки зубную щетку, взяла губку и почистила раковину на кухне. Следующим важным шагом для меня, чтобы продолжать существовать, был кофе крепостью IV.

Всякий раз при работе над очередным черновиком я не вылезала из жутких штанов, которые даже прозвала штанами уединения. Поэтому кроме коллекции столь же ужасных спортивных штанов я с собой практически ничего не взяла. Я даже просмотрела несколько видеороликов лайфстайл-блогеров о «капсульных гардеробах», желая максимизировать количество «луков», которые я могла «сформировать» из пары неприлично коротких шорт, которые в основном носила дома во время приступа нервной уборки, и коллекции потрепанных футболок с лицами знаменитостей – наследие моей бурной юности.

Я натянула мрачную черно-белую Джони Митчелл, засунула свое отекшее от выпивки тело в джинсовые шорты и надела расшитые цветами ботильоны.

У меня есть слабость к обуви, будь она очень дешевой и безвкусной или очень дорогой и эффектной. Как оказалось, мой выбор обуви совершенно несовместим со всей концепцией капсульного гардероба. Я упаковала только четыре пары и сомневалась, что кто-нибудь сочтет мои блестящие теннисные туфли из «Таргет» или сапоги Стюарта Вейцмана[10] выше колена, на которые я хорошо потратилась, классическими.

Я схватила ключи от машины и уже собиралась выйти на ослепительное летнее солнце, когда услышала, как мой телефон прожужжал из-под диванных подушек. Сообщение от Шади: «Страстно целовалась с Зачарованной Шляпой». И куча маленьких значков-черепов.

Спотыкаясь, я все-таки вышла на улицу и тогда напечатала в ответ: «Немедленно обратись к священнику».

По дороге к своей машине «Киа» я старалась не думать о вчерашней унизительной стычке с соседом, но это только высвобождало мои мысли, из-за чего они вновь переключались на мою самую нелюбимую тему.

Папа. В последний раз, когда мы вместе катались на лодке, он отвез нас на этой самой машине к искусственному озеру и сказал, что подарит ее мне. В тот же день он сказал мне, что я должна, просто обязана переехать в Нью-Йорк. Жак уже учился в медицинском колледже, и мы часто мотались между городами, чтобы я могла быть с мамой. Папе приходилось много путешествовать по «работе». Даже если я в конечном счете верила в свою собственную историю, какая-то часть меня все еще боялась оставлять маму одну. Как будто мое отсутствие каким-то образом освободит место для грозного заболевания, которое вернется в третий раз.

– Она в порядке, – заверил папа, когда мы сидели на холодной темной парковке.

– Оно может вернуться, – возразила я. Я не хотела пропустить ни одной секунды с ней.

– Все может случиться, Яна.

Да, именно так он и сказал.

– Все может случиться с мамой или со мной, или даже с тобой, в любой момент. Но сейчас ничего не происходит. Сделай хоть что-нибудь для себя, малыш.

Может быть, он думал, что мой переезд в Нью-Йорк для совместной жизни с моим бойфрендом станет для меня тем же самым, чем для него самого стала покупка второго дома, где он прятался со своей любовницей? Я бросила аспирантуру, чтобы помогать маме во время второго курса химиотерапии, вложила все, что могла, в оплату медицинских счетов. А где он был тогда? Пил «Пино-нуар» в ветровке на пляже с этой женщиной?

Я отогнала от себя эту мысль и скользнула в машину. Кожа кресла обожгла мои бедра, и я отъехала от тротуара, опустив на ходу стекло. В конце улицы повернула налево, подальше от воды, и направилась в город. Залив, тянувшийся вдоль правой стороны, бросал искрящиеся лучи света в мое окно, и горячий ветер ревел у меня в ушах. На мгновение мне показалось, что жизнь вокруг меня перестала существовать. Я просто плыла мимо кучки плохо одетых подростков, которые толпились вокруг киоска с хот-догами слева от меня, мимо родителей и детей, выстроившихся в очередь у дверей магазина мороженого справа, и группы велосипедистов, едущих навстречу мне в сторону пляжа.

Я ехала по главной улице, где здания теснились все ближе и ближе, пока не оказались прижатыми друг к другу. Там был крошечный итальянский ресторанчик с увитыми виноградом террасами вровень с магазином для скейтбордистов, втиснутым в ирландский паб по соседству. Затем встретилась старомодная кондитерская и, наконец, кафе под названием «Кафе Пит». Прошу не путать с вывеской «Кофе Пита»[11], хотя трудно отказаться от мысли, что людей специально пытались запутать.