– Откуда ты знаешь, что меня это волнует?

Гас с улыбкой покачал головой и откусил еще кусочек.

– Ух ты, какой кошмар!

– Пончики или этот разговор? – спросила я.

– Этот разговор, конечно. Пончики очень вкусные. Кстати, и я тебя погуглил. Тебе следует подумать о том, чтобы взять еще более редкое имя.

– Я подумаю, но ничего не могу обещать, – сказала я. – Там полно всякой бюрократической волокиты и прочего маразма.

– «Южный комфорт» звучит довольно сексуально. Тебе нравятся южные парни? Они заводят тебя?

Я закатила глаза:

– Я склонна думать, что ты никогда не был на юге и, возможно, не смог бы найти юг даже по компасу. Кроме того, почему ты думаешь, что все стараются сделать женскую прозу полуавтобиографической? Обычно романисты предполагают, что их читает одинокий белый мужчина, а чаще женщина…

– Сексуально озабоченный, – вставил Гас.

– Как ты? – не растерялась я.

Он задумчиво кивнул, не сводя с меня темных глаз.

– Лучший за этот вечер вопрос, – произнес он. – Ты серьезно полагаешь, что я сексуально озабоченный?

– Определенно.

Мой безапелляционный ответ, казалось, позабавил его, и он скривил и без того кривые губы. Я выглянула в окно.

– Если Пит не планировала использовать в обсуждении ни одну из наших книг, то как же она забыла сказать нам, что сейчас читают в этом клубе? Я имею в виду, если бы она хотела, чтобы мы просто присоединились, то могла бы дать нам шанс действительно прочитать обсуждаемые книги.

– Это не было случайной забывчивостью, – сказал Гас. – Это была преднамеренная манипуляция. Она знала, что я ни за что не пришел бы сегодня, если бы знал, что там будет на самом деле.

Я фыркнула:

– И какова же была конечная цель этого гнусного плана? Стать эксцентричным второстепенным персонажем в очередном романе Августа Эверетта?

– Что именно ты имеешь против моих книг, которые ты якобы даже не читала? – спросил он.

– А что ты имеешь против моих книг, – сказала я, – которые ты, конечно, не читал?

– Почему ты так в этом уверена?

– Твои отсылки к пиратам и оборотням намекали.

Я покопалась в клубничной глазури и продолжила:

– Я не пишу подобное. На самом деле мои книги даже не стоят на полках с любовными романами. Они расцениваются скорее как женская литература.

Гас откинулся назад, почти проминая ткань кабинки, вытянул свои худые руки над головой и повертел запястьями, которые тут же отчетливо хрустнули.

– Я не понимаю, зачем нужен целый жанр, который будут читать только женщины.

Я усмехнулась. Вот он, этот гнев, который держат всегда наготове. Гас как будто ждал от меня каких-то оправданий.

– Да, нужен, но ты не единственный, кто этого не понимает, – сказала я. – Я знаю, как рассказать историю, Гас, как связать предложения и увязать их в текст. Если ты просто поменяешь всех моих Джессик на своих Джонсов, то знаешь, что ты получишь? Вымысел. Просто выдумку, которую прочитает с удовольствием кто угодно. Но, будучи женщиной, которая пишет о женщинах, я действительно исключила половину населения Земли из своих потенциальных читателей. И знаешь, я не стыжусь этого. Я просто злюсь, что такие люди, как ты, будут считать, что мои книги не стоят вашего времени. В то время как вы с подобным материалом могли бы выступать в прямом эфире, и «Нью-Йорк Таймс» хвалила бы ваши смелые проявления человечности.

Гас серьезно смотрел на меня, склонив голову набок, а между его бровями пролегла жесткая линия.

– Теперь ты можешь отвезти меня домой? – спросила я. – Я чувствую себя хорошо и совсем протрезвела.

Гас выскользнул из кабинки, и я последовала за ним, забирая с собой коробку пончиков и пластиковый стаканчик с остатками дрянного кофе. Дождь прекратился, но теперь густой туман клочьями висел над дорогой. Не говоря больше ни слова, мы сели в машину и поехали прочь от «Пончиков». Это слово еще долго светилось бирюзовым светом в зеркале заднего вида.

– Это счастливый конец, – неожиданно сказал Гас, выезжая на главную дорогу.

– Что? – спросила я, и мой желудок сжался. И жили они долго и счастливо. Снова, – подсказала мне память.

Гас откашлялся:

– Дело не в том, что я не воспринимаю всерьез дамский роман как жанр. Мне даже нравится читать о женщинах. Но у меня есть трудности с написанием… счастливых концов.

Его глаза настороженно блеснули в мою сторону, а затем вернулись к дороге.

– Трудности? – повторила я, как будто это могло придать смысл моим словам. – Тебе, наверное, нелегко даже читать хеппи-энды?

Он потер изгиб своего бицепса – нервный жест, которого в годы учебы я не помнила.

– Наверное.

– Но почему? – спросила я, больше смущенная, чем обиженная.

– Жизнь это череда хороших и плохих моментов вплоть до самого момента смерти, – произнес он тихо. – Что, возможно, уже плохо, и любовь этого не изменит. У меня трудности в том, чтобы преодолеть мое неверие. Кроме того, ты можешь вспомнить хоть один роман, который бы в реальной жизни закончился так же, как этот чертов «Дневник Бриджит Джонс»?

Вот он, тот самый Гас Эверетт, которого я знала. Тот, кто считал меня безнадежно наивной. И даже если бы у меня были какие-то доказательства его правоты, я не хотела позволить ему уничтожить то, что когда-то значило для меня больше, чем все вместе взятое. А именно сам жанр, который держал меня на плаву, когда у мамы случился рецидив болезни и все наше воображаемое будущее исчезло, как дым на ветру.

– Во-первых, – сказала я, – чертов «Дневник Бриджит Джонс» – это непрерывный сериал с кучей событий. Это самый худший пример, который только можно выбрать, чтобы доказать свою точку зрения о несерьезности жанра. Этот роман, по сути, антитеза принятому сейчас и чрезмерно упрощенному, то есть не соответствующему сложности жизни, стереотипу жанра. Но там все именно так, как я хочу, чтобы было в моих романах. Этот дневник заставляет читательниц чувствовать себя понятыми. Эти истории для них узнаваемы, ведь это почти их собственные истории. Женские истории тоже имеют право на существование. А во-вторых, ты это честно говоришь, что не веришь в любовь?

Я чувствовала легкое отчаяние. Как будто, если я позволю ему выиграть эту битву, это станет для меня последней каплей, и я не смогу вернуться к себе, к своей вере в любовь и видеть мир и людей в нем чистыми и прекрасными, как прежде. Не смогу вернуться к своему творчеству.

Гас нахмурился, его темные глаза метнулись от меня к дороге с тем пристальным, поглощающим вниманием, которое мы с Шади так долго пытались выразить словами и не смогли.

– Конечно, любовь в жизни случается, – сказал он наконец. – Но лучше быть реалистом, чтобы ничто другое не летело тебе в лицо. А если любовь и прилетит к тебе, то она принесет вечное счастье. В жизни если тебе не причиняют боль, то ты сам причиняешь боль кому-то другому.

– Вступать в отношения – это где-то на грани с садомазохизмом, – продолжил он. – Особенно когда вы можете получить все, что хотели бы от романтических отношений и от дружбы, не разрушая ничьи жизни.

– Получить все? – спросила я. – И секс?

Он выгнул бровь:

– Тебе не нужна даже дружба, чтобы заняться сексом.

– И что, это никогда не оборачивалось для тебя чем-то большим? Как ты можешь быть таким отстраненным?

– Если ты реалистка, – объяснил он, – то тебе нужна стратегия. Это не превращается в нечто большее, если происходит только один раз.

Ух, ты! «Срок хранения», который в колледже составлял четыре недели, сократился до одного раза!

– Видишь? – сказала я. – Ты просто похотливый маньяк, Гас.

Он искоса взглянул на меня и улыбнулся.

– Что?

– Ты уже второй раз сегодня называешь меня Гасом.

Мои щеки вспыхнули. Да, обращение «Эверетт», кажется, было моим предпочтительным за эти дни.

– Ну и что?

– Ну же, Яна.

Его взгляд вернулся к дороге, где два копья фар тянулись над асфальтом и ловили в свой конус проносящиеся мимо вечнозеленые деревья.