– Пап?

– Чего?

– Тебе сколько лет?

– Тридцать три.

– А Джеронимо было пятьдесят четыре.

– Как? Всегда?

Ему было пятьдесят четыре, когда была сделана фотография. А казался много старше. Он выглядел гневным и грустным. Рот скобкой книзу, как печальная мультяшная рожица. Глаза блестящие, черные. Нос крупный. Интересно, почему он такой грустный. Наверное, предчувствовал, что с ним произойдет. Нога его на фотографии казалось была похожа на девчачью: ни волосинки, ни желвачка. Он был в сапогах. Вокруг росли кусты. Я прикрыл пальцем длинные волосы апача, и он сделался похож на старуху. На древнюю печальную старуху. Тогда я убрал руку, и Джеронимо превратился обратно в Джеронимо. Фотография была черно-белая, так что я перекрасил его рубаху в синий. Заняло целую вечность.

Я нашел в книге еще одну картинку: Джеронимо со своими воинами на огромном поле. Джеронимо стоял посередине, в куртке, с полосатым платком на шее. Он снова казался одновременно старым и молодым. Плечи старые, а ноги молодые.

Картинки в этих книжках совсем не походили на кадры из фильмов про индейцев. Под одной была подпись: «Индейцы из племен сиу и змей на тропе войны». У главного парня на картинке волосы были собраны в хвост на затылке, а остальное выбрито, и голая голова сияет, как яблоко. Он ехал на лошади пригнувшись, чтобы вражеская стрела не догнала. Лошадь, заметно испуганная, косила на всадника глазом. Это была настоящая картина, очень она мне нравилась.

Была еще одна неплохая – индеец убивает бизона. Бизон подсунул голову под брюхо лошади. Убивать бизона нужно очень быстро, а то он собьет лошадь с ног. То, как индеец держался на лошади, его прямая спина, вытянутая рука с копьем – подсказывало, что победа за ним. Как бы то ни было, картина называлась: «Последний бизон». Остальные индейцы с краю картины мчались в погоне за целым стадом бизонов. Поле было усеяно черепами, и вокруг лежали мертвые бизоны. Увы, книжка была библиотечная, картинку не вырежешь, на стену не повесишь. Мы с па ходили в библиотеку в Балдойле. Там один зал был для взрослых, другой для детей.

Папка постоянно вмешивался. Свои книги сдаст-возьмет, и ко мне приходит. А еще он никогда нормально книги на полку не ставил.

– Вот эту я читал в твоем возрасте.

Знать не желаю, что он там читал в моем возрасте.

Разрешалось брать только две книги. Папка посмотрел на обложку.

– «Индейцы Северной Америки».

Вытащил книжную карточку и сунул в мой читательский билет. Вот вечно он так. И стал разглядывать вторую книжку.

– «Даниель Бун, герой». Молодец, хороший выбор.

Я читал в машине. Если головой не мотать, меня даже не укачивало. Даниель Бун – один из величайших первопоселенцев Северной Америки. Но, как и большинство первых американцев, он не очень хорошо умел писать. Вот что Даниель вырезал на дереве, после того, как удачно поохотился на медведя:

«Д Бун убил здесь Мидведя в годе 1773».

Писал он хуже, чем я, даже хуже, чем Синдбад. Я бы никогда не сделал ошибку в слове «медведь»! И вообще, зачем взрослому выцарапывать что-то на дереве?

На картинке Даниель Бун был кретин кретином. Он спасал жену и сына от напавшего на них индейца с топором. У индейца были жесткие черные космы и какая-то розовая занавеска на бедрах, а больше ничего. Он смотрел на Буна, выворачивавшего ему руки, с непередаваемым ужасом. Ростом индеец недотягивал Буну до плеча. На Даниеле Буне была зеленая куртка с белым воротником и какой-то бахромой на рукавах, а еще меховая шапка с красным помпоном. Он был похож на продавщицу из кондитерской лавки в Рахени. Собака явно лаяла. А жена Буна выглядела так, словно ей донельзя надоел весь этот шум вокруг. Она была в открытом платье и с длинной, аж до самой попы, черной косой. У собаки был ошейник и медальон с кличкой. И все это происходило в лесу. По телевизору Дэниел Бун тоже мне не нравился. Чересчур уж милашка.

– Фесс Паркер, – прочел папка имя автора. – Что за имя такое?..

Мне нравились индейцы, нравилось их оружие. Я сам смастерил палицу, как у апачей: положил в носок стеклянный шарик, гвоздем прибил носок к палке и сверху воткнул перышко. Оно забавно жужжало, когда я вращал палицу, но довольно скоро выпало. Я ударил палицей по стене; откололся кусок штукатурки. Надо было выбросить второй носок, а то ма нашла его:

– Значит и второй далеко не ушел. Посмотри под кроватью.

Я поднялся к себе и заглянул под кровать, хотя знал, что искать нечего, а мама за мной не пошла. И все-таки полез под кровать. Нашел солдатика – немец времен Первой мировой, в заостренном шлеме.

Еще я читал про Вильяма[28]. Все тома прочел, а их было тридцать четыре. У меня на полке стояло всего восемь, остальное пришлось брать в библиотеке. Самая лучшая оказалась «Вильям-пират». «Скажу я вам! – ахнул Вильям. Впервые вижу такого умного пса. Эх, скажу я вам! – ахнул Вильям. – Чудо что за собака. Тоби, ко мне! Тоби! Ко мне, мой хороший!» Тоби был ласковый, дружелюбный песик. Подбегал к Вильяму, играл с ним, притворно рыча и весело перекатываясь с боку на бок.

– Можно мне собачку на день рождения?

– Нет.

– А на Рождество?

– Нет.

– А один подарок за два праздника?

– Нет.

– Ну ведь и за день рождения, и за Рождество!

– Ты что, напрашиваешься, чтобы я тебя отшлепал?

– Нет.

С тем же вопросом я пристал к маме. Она сначала тоже все «нет» да «нет», но когда я предложил, что за два дня рождения и два Рождества, ответила: «Посмотрим».

Уже что-то.

Вильямова компашка – сам Вильям, Джинджер, Дуглас и Генри – называли себя «Изгои». Настала очередь Джинджера толкать тележку, и он принялся за дело с решительностью и мощью.

– Мощь, – повторял я. – Мощь! Мощь, мощь, мощь!

Целый день мы звали себя племя «Мощи». Фломастером Синдбада написали каждому прямо на груди заглавную букву «М». Было зябко. Фломастер щекотался. Крупные черные буквы М. От бока к соску, оттуда – вниз к пупку, к другому соску и вниз к боку.

– Мощь!

Кевин кинул колпачок фломастера в самую прибрежную грязь. Первым делом мы пошли в магазин к Тутси и по команде задрали футболки.

– Раз-два-три…

– Мощь!

Она даже не обратила внимания. И ничего не сказала. Мы выскочили из магазина. Кевин нарисовал громадный хер на столбе возле дома Кирнанов. Мы убежали, но потом вернулись за Кевином: он дорисовывал брызги. Мы убежали второй раз.

– Мощь!

Кирнанов было только двое – мистер Кирнан и миссис Кирнан.

– У них что, умерли дети? – спросил я у мамки.

– Нет! Просто нет у них детей.

– А почему?

– Бог знает, Патрик.

– Глупо как-то.

Кирнаны были не старые, оба ездили на работу. В машине. Миссис Кирнан тоже водила. А пока они были на работе, мы лазили к ним на задний двор. Дом был угловой, стена выше обычного, так что там можно было хоть вечность играть незамеченными. Самый большой риск и самый блеск было выбираться обратно. Особенно здорово было лезть вторым, первым слишком страшно. Вдруг там твоя мамка гуляет с коляской. Выглядывать заранее запрещалось; такое было правило. Надо было сразу лезть, не глядя, есть ли там кто-нибудь. Ни разу нас не поймали. На бельевой веревке висели трусы миссис Кирнан. Я выдернул шест, на котором держалась веревка, и она опустилась ниже. Не сговариваясь, мы схватили Эйдана и стали тыкать его лицом в трусы. Он изображал, что его тошнит.

– Радуйся, что они не грязные.

Я вернул шест на место. Мы по очереди разбегались и прыгали, пытаясь дотянуться до трусов. Потрясающе. Сто лет мы так развлекались. С веревки мы их так и не сняли.