Было еще светло. Кевин зажег спичку. Мы с Лиамом следили, не идет ли кто. Больше с нами никого не было: Эйдан был у тетки, Синдбад лежал в больнице – ему удаляли гланды. Кевин сунул спичку под ящик, подождал, пока бумага затлеет, и бросил спичку. Вместе мы смотрели, как огонь пожирает картонку. А потом удрали.

У меня со спичками вечно были проблемы. То спичка сломается, то не зажжется, то чиркаешь-чиркаешь, а оказывается, не по той стороне коробка, а уж если она загоралась, то я слишком быстро ее бросал.

Мы ждали за домом, а как только появился сторож, бросились бежать. Вот и забор, наш путь к спасению. Кевин говорит, что если не поймали на самой стройке, то всё, ничего уже не смогут нам сделать. Если поймают на дороге, да еще и ударят – запросто в суд можно подавать. Нашего костра мы почти не видели. Выжидали. Это был еще не дом, одни стены. Шесть домов встык. Здесь строила дома Корпорация. Еще немножко подождали. Я забыл свитер.

– Ой, ой!

– Чего «ой»?

– Ой, чтоб меня!

– Чего чтоб тебя?

– Тревога! Тревога!

И мы поползли вдоль стены. Не всю дорогу, конечно, так было бы слишком долго. Где-то здесь стояла бочка, а свитер я спрятал рядом. Тут я побежал, спрятался за бочкой и с трудом перевел дыхание для последнего рывка. Оглянулся. Кевин встал прямо, оглянулся по сторонам и опять пригнулся.

– Порядок! – сказал он шепотом.

Я сделал глубокий вдох и выскочил из-за бочки. Никто даже не кричал в мою сторону. Я издал звук, похожий на взрыв бомбы, подхватил свитер с кирпичей и опять спрятался за бочку.

Костер наш разгорелся что надо, дым валил клубами. Я схватил камень и пульнул прямо в огонь. Кевин снова высунулся и огляделся в поисках сторожа. Горизонт был чист. Он дал мне сигнал возвращаться, и я снова пополз вдоль стены. Кевин похлопал меня по плечу. Похлопал меня по плечу и Лиам.

Я обвязал рукава свитера вокруг пояса, сделал спереди двойной узел.

– Ну, мужики, пошли.

Кевин выбежал из укрытия, мы – за ним, и пустились вокруг костра в пляс:

– Ву-ву-ву-ву-ву-ву!.. – выкрикивали мы индейский клич, шлепая по губам ладонями.

– Хи-йя-йя-йя-йя!..

Тут Кевин пнул костер в мою сторону, и он развалился. Горело уже несильно. Я перестал танцевать, а за мной и Кевин с Лиамом. Кевин потащил Лиама к огню.

– Отвянь!

Я стал помогать Кевину, но Лиаму явно было не смешно, и мы перестали. Потные, мокрые, стояли мы у гаснущего костерка. Тут мне пришла в голову мысль.

– Сторож ублюдок!

Мы трое кинулись за дом, хохоча и крича:

– Сторож ублюдок! Сторож ублюдок!

Вдруг нам что-то послышалось, точнее Кевину что-то послышалось. Удирали мы зигзагами через бывшее поле, пригнувшись, чтобы спастись от пуль. Я упал в канаву. Потом началась драка – не драка, а так, толкотня. Лиам метил мне в плечо, а попал по уху. Жутко больно. Так что ему пришлось подставить свое ухо для удара. Чтобы не начать отбиваться, Лиам спрятал руки в карманы.

Из канавы мы вылезли, потому что на лицо стали садиться мошки.

Синдбад не хотел набирать полный рот горючего от зажигалки.

– Это же рыбий жир, попробуй, – убеждал я его.

– Нет, не рыбий жир, – ныл мелкий и отчаянно извивался. Но я удержал его. Мы были в сарае на школьном дворе.

Рыбий жир мне нравился. Раскусываешь пилюлю зубами, и жир обволакивает язык и нёбо, пропитывает, как чернила промокашку. Теплый такой, приятно. И сама пилюля вкусная.

Был понедельник. Хенно дежурил во дворе, но в основном болтался на другой стороне, смотрел, как мальчишки играют в гандбол. Ненормальный у нас был учитель все-таки. Если бы он заглядывал время от времени в сарай, то многих бы застиг на месте преступления. А если учитель поймает пятерых, например, за курением или за каким-нибудь хулиганством, ему дают прибавку к зарплате. Так говорил Флюк Кэссиди, а у Флюка Кэссиди родной дядька был учитель. Но Хенно интересовал только гандбол, и время от времени он скидывал куртку и свитер и сам выходил на поле. Играл он отлично. Бросит мяч, и вы его даже не видите, летит как пуля, пока не ударится о стену. У него даже на машине была наклейка: «Живи дольше, играй в гандбол».

У Синдбада уже не было видно губ, так сильно он сжимал их. Никак мы не могли заставить его открыть рот. Кевин прижал капсулу с горючим прямо к его губам – без толку. Я ущипнул Синдбада за руку. Тоже бессмысленно. Ужас какой-то, с собственным младшим братом не могу справиться, и все это видят. Я дергал его за волосы над ухом, поднимал его от земли. Мне хотелось сделать ему побольнее. Мелкий зажмурился, но слезы все равно лились и лились. Я зажал ему нос, и он тут же разинул рот, и Кевин всунул капсулу, а Лиам поджег ее спичкой.

Мы решили – я и Кевин, – что зажигать будет Лиам, а то вдруг еще нас поймают.

Получился огнедышащий дракон.

Все-таки я больше любил увеличительные стекла, а спички не любил. Каждый день мы развлекались тем, что поджигали пучки сухой травы. Мне нравилось смотреть, как трава меняет цвет, как по ней ползет пламя… С увеличительным стеклом как-то больше возможности для контроля, проще как-то, хотя умение требуется. Если солнце долго не прячется за тучку, можно поджигать бумагу, даже не прикасаясь к ней руками, надо только положить камушки по углам, чтоб ветром не сдуло. Мы устраивали соревнования: поджег-погасил, поджег-погасил. Победитель прижигает проигравшему ладонь. Еще мы рисовали на бумаге человека и прожигали в нем дыры – сначала в руках и в ногах, как у Иисуса. Рисовали ему длинные волосы. Пипиську оставляли напоследок.

Еще прорубали просеки в крапиве. Ма все спрашивала, что это я в такой погожий денек иду гулять в пальто и в перчатках.

– Крапиву рубим, – солидно говорил я.

Крапива была густая, высокая, прямо великанская. Ожоги от нее были огромные и очень долго зудели. Почти весь пустырь за магазинами зарос. Ничего другого не росло. Одна она. Сначала мы рубили крапиву палками и клюшками для хёрлинга[4], потом топтали. Стебли сочились зеленой жижей. Каждый прорубал свою дорогу, избегая соседской палки или клюшки, потом наши пути встречались, крапива исчезала, и пора было идти домой. Клюшки зеленели от сока. На лице у меня было два ожога. Я снял балаклаву, потому что вся голова чесалась.

Я рассматривал в увеличительное стекло крошки. Па протянул руку. Я отдал стекло без разговоров. Он стал разглядывать волоски у себя на руке.

– Кто тебе дал стекло?

– Ты сам.

– А, точно.

Папа вернул мне стекло.

– Хороший мальчик. – Он прижал палец к кухонному столу и сказал: – Отпечаток видишь?

Я не очень понял, что он имел в виду.

– Ну, отпечаток пальца.

Я придвинул стул поближе и начал изучать место, где па прижал палец. Оба мы нависли над увеличительным стеклом. Я видел только красные и желтые крапинки на столешнице, которые были больше, чем обычно.

– Ну, видишь что-нибудь? – спросил опять папка.

– Не-а.

– Идем-ка.

Я пошел за ним в гостиную.

– Куда это вы? Ужин уже готов, – сказала ма.

– На секундочку, – ответил ей папка и положил руку мне на плечо.

Мы подошли к окну.

– Вставай сюда. Сейчас увидишь. – И он придвинул к окну кресло, чтобы я залез. – Вот.

Он поднял жалюзи, в шутку обратившись к ним:

– С дороги прочь! Пусть гусь увидит кролика!

Шнур па придержал, чтобы жалюзи случайно не упали, и прижал палец прямо к оконному стеклу.

– Смотри.

Отпечаток состоял из линий и завитков.

– Ну, давай ты, – сказал папа.

Я прижал подушечку пальца к стеклу. Па держал меня, чтобы я не свалился с кресла. Посмотрел.

– Ну что, одинаковые?

– Твой больше.

– А еще?

Я молчал, потому что не знал, что ответить.

– Отпечатки пальцев все разные, – объяснял па. – Одинаковых просто не существует. Ты знал об этом?