Она надеялась, что дождь вскоре закончится, но ошиблась. Становилось только хуже. Небо стало низким и тёмным, громадная чернильная туча почти касалась жирным мохнатым брюхом лесной опушки. «Ужас», – подумала Валентина и в тот же миг втянула голову в плечи. Удар грома, последовавший сразу за молнией, был такой силы, что закачался дом. Она закрыла руками уши, села на лавочку возле окна. Маленькой девочкой Валентина убегала от грозы и пряталась в спальне, забиралась в старый, пахнущий нафталином шкаф, находила себе убежище среди зимней одежды и сидела, не шевелясь. Эта мысль, дикая – не спрятаться ли, посетила её и сейчас. Ведь шкаф до сих пор там, он ничуть не постарел за эти годы. Да. Зато она, глупая и старая, уже совершенно не похожа на себя. После недавнего выхода на пенсию как-то враз осунулась, сгорбилась; теперь с каждым днём всё неохотнее смотрит на себя в зеркало, зная, что ничего хорошего там ей уже не увидеть – только смерть, затаившуюся в морщинках у глаз.

Прошёл испуг, но сердце ещё вздрагивало. «Видимо, дождь не кончится никогда», – подумала Валентина, снова заглянув в окно. Ветер дул, неся с собой грязь, траву и мелкие ветки. Его вой, точнее, рёв, уже не навевал мыслей о самолёте, нет, теперь Валентина думала о разъярённом великане, бегущем по земле; и вой этот рвётся из его громадной глотки, а яростные глаза разыскивают жертву; кого увидит великан – раздавит ножищей.

Она вернулась к столику у плиты, вынула чайный пакетик, выжала его, положила в чай две ложки сахара. Размешивая, представляла себе, что делается в деревне. Её дом стоял на отшибе и никогда не был в зоне затопления, когда река выходила из берегов по весне, но соседи страдали от паводков довольно часто. Если так пойдёт и дальше, уровень воды поднимется достаточно, чтобы добраться до жилищ. Снова начнётся эвакуация, суета, призывы о помощи, и, как всегда, поселковые власти будет кормить обещаниями и отсиживаться на своём благополучном берегу. Валентина добавила кипятка в кружку и сделала два глотка. Если случится наводнение, мост опять смоет. То, что соорудили после весеннего паводка, держалось на честном слове. Как всегда.

Валентина придвинула к себе корзинку, где в полиэтиленовых мешках лежал хлеб, чёрный и белый. Поискала печенье, нашла две штуки, причём одну почти раскрошенную. Сто лет в обед печенью, уже зачерствело, почти как хлеб. Виктор всё собирался на другой берег, в магазин, ждал, когда Варлам освободится, чтобы вместе; не успел. Ссыпав крошки от печенья в рот, Валентина запила их чаем. Страх медленно рос в ней, тревога сообщала всему её телу тошнотворную слабость, от которой подламывались ноги. Опустив взгляд, Валентина увидела, что раскрошила вторую половину печенья. Ссыпав крошки на ладонь, она отправила и их в рот и снова запила большим глотком чая, а потом решительно отодвинула от себя корзинку с хлебом.

Так, слушая рёв бури, она ещё минут двадцать сидела в густых сумерках и представляла себе Виктора. Ей было страшно, и причин для страха нашлось бы немало, вздумай она их перечислять; однако особенно Валентину страшило будущее. Отгоняя от себя сумрачные мысли, она всё равно возвращалась к ним, отгоняла и возвращалась, и чувствовала, как последние силы утекают из неё. Что-то случится через час, что-то уже вечером, потом наступит ночь – и ливень продолжит мучить землю, и ночные часы, сомкнув мрак над её головой, принесут страшные сны; и утро будет окрашено в серый цвет безнадёжности.

Валентина заглянула в пустую кружку и вдруг с пугающей отчётливостью увидела себя со стороны. Одинокая старуха в хлипком домишке посреди поля. Её плечи, когда-то гладкие наощупь, покрытые редкими веснушками, а теперь просто кости, обтянутые жёлтой кожей, всё сильнее сгибаются под тяжестью одиночества. Лицо же, изуродованное временем, превращается в зловещую маску ведьмы.

Барсик, напряженный, с поджатыми ушами, запрыгнул на лавочку возле окна. Мяукнув, посмотрел на хозяйку. Валентина перевела взгляд на своего любимца, протянула руку, чтобы погладить, почти не осознавая, машинально. Барсик придирчиво обнюхал пальцы с жёлтыми старушечьими ногтями и позволил почесать себя за ухом. Валентина улыбнулась коту, но Барсик не оценил её гримасы, а снова мяукнул. Он ждал объяснений, хотел знать, что происходит в доме, спрашивал её, почему она сидит и ничего не делает. Чего она ждёт. На что надеется. Всё его тело, каждая мышца, звенели от напряжения. В зелёных глазах тлел огонь страха и недовольства существа, привыкшего поступать вопреки обстоятельствам; Барсика бесило то, что он заперт внутри, а ещё сильнее бесило стойкое чувство, что отныне всё будет иначе, ибо случилось непоправимое. Зло мяукнув и не добившись от хозяйки ответа, кот спрыгнул на пол и тут же ринулся прочь, испугавшись грохота; в комнате под напором ветра распахнулись створки окна. Валентина испугалась не меньше. В первый миг ей почудилось, что в дом влетело какое-то большое склизкое существо, и это оно, а не бешеный ветер, разбрасывает со стола старые газеты и бешено дёргает занавески. Она поспешила в комнату, где на неё тут же набросился мокрый вихрь. Ударил в лицо, мигом промочил волосы, вцепился в одежду невидимыми руками. Напор был таким сильным, что опрокинулся стул, а газеты, ещё раньше сорванные со стола, закружились, как белые птицы.

Наклонив голову, Валентина выставила руки вперёд, добралась до створок и навалилась на них всем телом. Бешеный ветер сопротивлялся, плевал ей в лицо холодной водой, бросал сорванные травинки. Она хотела позвать Виктора, но вспомнила, что не может. И это отчаяние придало ей сил. Валентина закрыла створки, задвинула шпингалеты сначала на внешних, потом на внутренних.

Посидев на диване, Валентина сходила на кухню, вытерла лицо, волосы полотенцем, проверила остальные окна. Не заходила только в спальню, где темно и спертый воздух, и молчаливое напряжение смерти, такое плотное, что хоть топором руби.

Наконец, она вернулась на кухню и села за стол. Не хотелось ни есть, ни пить, всю её охватило сонное безразличие, даже мысли куда-то пропали. Взгляд Валентины остановился на стене, в миллионный раз проходя маршрутами по сети трещинок, загогулин и пятен. Где-то там, в хаосе своего одиночества, она теперь вынуждена путешествовать.

Кот выбрался наконец из своего убежища и запрыгнул Валентине на колени.

Стрёкот мотоцикла проклюнулся сквозь шум дождя.

Валентина подняла голову, неудобно лежавшую на сложенных локтях, и поморщилась; даже не заметила, как Барсик спрятался под стол – наблюдать из безопасного места.

Человек, одетый в куртку с надвинутым капюшоном, слез с мотоцикла, подошёл к двери сарая, открыл одну створку, а потом затолкал свой снабжённый коляской рыдван под крышу. После этого широкими шагами направился к крыльцу; грохнул сапогами по ступенькам и замер на миг, когда открылась дверь.

– Приехал. Приехал, – это было всё, что Валентина могла сказать. Дальше слова не шли, кто-то словно схватил её за горло.

– Ага, – ответил высокий мужчина. С его куртки лилась вода. Заметив это, он вопросительно взглянул на Валентину.

Та замахала: ничего, ничего. Поманила внутрь, спешно, словно боялась, что ветер сдует гостя с крыльца.

Варлам, младший брат Виктора, несмотря на годы, проявлял всё ту же юношескую застенчивость. По привычке замялся в прихожей, начал снимать резиновые сапоги. Наклонившись и шмыгая носом, стянул их, поставил в угол, рядом с сапогами брата. Валентина молча сняла с него куртку, повесила на отдельный крючок и повернулась в ожидании.