Литературно-художественное издание

Редактор: Сергей Дедович

Верстальщики: Леон Меликьянц, Александра Яшаркина

Полное или частичное копирование материалов книги без разрешения правообладателя запрещено

chtivo.spb.ru

Пятого июня пошёл дождь.

И больше не прекращался.

С утра ветер был слабым, только вяло гнал низкие тучи, но к полудню, когда из редких брызг дождь превратился в ливень, стал ураганным. Даже внутри дома, за закрытыми окнами и входной дверью был слышен его вой. Как самолёт, думалось Валентине, сидящей в полумраке в старом кресле; а дальше разыгрывалась фантазия: приземляется на поле за забором большой белый лайнер, из него выходят красивые молодые стюардессы и, выстроившись шеренгой, ждут командира экипажа. И он спускается по трапу, ослепительный, белозубый, загорелый – мужчина-плакат, форма на нём сидит, словно влитая, и походка летящая; кажется, сам возьмёт и взмоет в небо. Дальше она размышляет, стоит ли всем этим красивым людям тратить время на неё, на старуху. С другой стороны, ведь прилетели, значит, неспроста. Значит, так нужно. Нужно. В полумраке она улыбается. Взгляд её падает на бесшумно возникшего в дверном проёме Барсика. Кот, как только начался дождь, вернулся в дом, теперь вот дожидается, когда можно снова ощутить себя хозяином положения. Всё тут его. И дом, и огород, и вся пустая земля вокруг. Весь мир.

В общем, говорит капитан воздушного судна: «Валентина…» Закипевший чайник прервал его, и, сделав обиженное лицо, мужчина в форме исчез. Валентина поджала губы. Наверное, он хотел предложить ей улететь в дальние края, к солнцу и смеху, туда, где нет дождей и всякой другой мерзости.

Чайник свистел на плите, требуя внимания. Она встала из кресла и пошла на кухню, шаркая ногами в стоптанных тапках. Барсик рванул куда-то вбок, чтобы наблюдать за хозяйкой с безопасной дистанции.

Выключив газ, Валентина взяла прихватку, схватила чайник за нагретую ручку, подняла и наполнила половину кружки кипятком. Пакетик с чаем кувыркнулся, закрученный струёй воды. Ещё чуть-чуть, и ярлычок утянуло бы через край. Валентина медленно поставила чайник обратно, вернула прихватку на место и стала наблюдать, что происходит в кружке. Из пакетика, крутясь и смешиваясь, выходили, словно змеи из нор, тонкие коричневые струйки. Если воду не тревожить, они ещё долго будут отчетливо видны, пока, повинуясь невидимым течениям, не сольются в одну тёмную массу. Маленькая, Валентина любила делать то же самое – сунет нос в кружку, чувствуя, как жар трогает кожу, и смотрит; и мама, усмехаясь, говорит, не хочет ли она получить ожог; волдырь хочешь? Валентина не хотела. С чего бы ей, счастливой и легкой, хотеть чего-то плохого? Даже понимать, что это, она не могла. Тогда.

Валентина помешивала чай ложкой и слушала, как дождь бьётся о шиферную крышу, а ветер вторит его безумной песне. Здесь, в поле, ему было, где разгуляться, и он носился, не выбирая направления. То на одно окно наляжет, да так, что створки скрипят, то на другое. Или, разбежавшись как следует, набросится на стену, бьёт, точно тараном, – и тогда уж весь дом начинает дрожать от страха. В такие моменты и Валентина в страхе замирает, ожидая худшего. Часто кажется ей, не только в мутных предутренних снах, а и наяву, что ураган разрушает дом, начинает с крыши, потом, в ярости сорвав её и разметав обломки, принимается крушить стены. Виктор, бывало, шутил над этой её навязчивой идеей. «Крепкий дом, – говорил он, – простоит ещё сто лет, ничего не сделается». Говорил… Валентина обернулась к столу, застеленному клетчатой клеёнкой. На том месте, у стены спиной к холодильнику, всегда сидел её муж. Курил. Чесал нос большим пальцем, шмыгал носом, смотрел в окно, словно ища там то, чего и не было никогда; говорил что-то смешное, навскидку, точно и остро, про кого-нибудь из знакомых или родственников. Выдавал громкое «Ха!» и затягивался, потом сбрасывал пепел в старую-престарую, ещё от деда, керамическую пепельницу. Как легко это представить сейчас, во всех деталях. Ещё так свежо.

Валентина отошла от примкнутого к газовой плите стола, приблизилась к пустующему стулу; глядя на него с подозрением и недоверием, перевела взгляд на пепельницу. Там всё ещё лежал окурок. Валентина вспомнила: муж оставил его вчера утром. Она могла бы описать во всех подробностях, как Виктор, отодвинув тарелку, закурил. Он всегда курил перед утренним чаем, и взгляд его становился задумчивым, тёмным, словно он обдумывал проблему. Не обычную каждодневную, а иного разряда, из мировых. Давным-давно он ей и понравился таким, непохожим на других, и Валентина мечтала узнать, какие секреты он хранит внутри себя. Но, увы, свой внутренний мир Виктор так и не раскрыл ей до конца. Вероятно, не считал нужным. Или просто там не было ничего интересного. И собаки бывают задумчивыми, и кошки, и коровы: если разобраться – всё только обман, иллюзия.

От подобных мыслей становилось горько, появлялось ощущение, что её обманули и заперли в клетке, хотя и обещали свободу; но она одёргивала себя: «Хватит, дурные мысли на старости лет ничего хорошего не принесут…»

Валентина провела рукой по клеёнке, на которой всегда лежали мужнины локти, потом взяла тряпку и как следует протёрла это место. Решив не останавливаться, привела в порядок стол целиком. Потом взяла пепельницу и замерла в нерешительности. Зачарованно глядя на окурок, Валентина медленно вернула пепельницу на место. Почему-то ей показалось, Виктор рассердится. К некоторым вещам он относился с большой щепетильностью и не разрешал их трогать даже ей.

Громадная плеть дождя хлестнула по стене дома, по кухонному окну, так что на несколько мгновений весь мир за стеклом пропал в массе бурлящей воды. Валентина приблизилась к подоконнику и наклонилась, щуря тяжёлые веки. Окно выходило во двор. Был виден старый сарай справа, поленница, накрытая куском толя, далее – забор, часть которого покосилась и готовилась упасть. В прошлом году Виктор купил доски для починки, строил планы, готовил инструменты, стоял, думал, точно полководец, курил рано утром, сунув руки в карманы штанов. Но что-то помешало Виктору взяться за работу, и забор остался кривым. Валентина вопросов не задавала. Она тоже слышала этот странный, едва различимый шум из-за горизонта, то ли гул, то ли скрежет, то ли пение хриплых труб. Виктор всё понял, как поняла ещё раньше Валентина, и угрюмо молчал. Сквозь это молчание, точно сквозь волшебное стекло, ей виделась их дальнейшая судьба, приговор, вынесенный высшей силой, который нельзя отменить. В утро, когда муж впервые не заговорил о починке забора и не вышел покурить на крыльцо, Валентина осознала: конец близок. Оставалось только ждать назначенного часа.