— Грейнджер попросила меня быть её спутником, — говорю я, дёргая себя за пальцы до хруста.

Лицо Бреннера светится, как будто он и Молли Уизли наконец-то достигли своей цели. Я смеюсь.

— Я отказался, Бреннер.

Его лицо вытягивается.

— Почему?

— Ей вручат чудесную маленькую награду и признание за весь этот героизм. Думаю, ей не нужно, чтобы Пожиратель смерти оттенял этот момент.

— Чушь! — нехарактерно бурно вскрикивает Бреннер.

Я смотрю на него шокированным взглядом.

— Простите?

— Вы один из самых глупых и раздражающих клиентов, которые у меня когда-либо были. Вы это знаете? — говорит он, недоверчиво нахмурившись. — Неужели вы ничего о ней не узнали? Я не консультант по семейным взаимоотношениям, но мне хочется думать, что у меня счастливый брак, так что, прошу, прислушайтесь к моему совету. Слушайте её. Перестаньте считать, что вы лучше знаете, что для неё хорошо, а что нет. Услышьте её. Если она позвала вас, вы не думали, что просто нужны ей в этот момент?

У меня отвисает челюсть. Уже не в первый раз Бреннер приводит отличный аргумент.

— Ну, я просто… У меня есть планы, — хватаюсь за первое, что приходит в голову. — Я читаю на открытом микрофоне.

Теперь очередь Бреннера терять дар речи.

— Что вы читаете?

Громко сглатываю.

— Ну, это все ваши дурацкие хобби… я начал болтать с одним парнем в кофейне, и он посоветовал мне прочитать кое-что из моих работ на вечере открытого микрофона. Я пока точно не подтвердил участие, но предварительно вписал своё имя в список.

Широкая улыбка расползается по лицу Бреннера, и он смеётся.

— Звучит как подтверждение участия.

Хмуро смотрю на него.

— Я могу отказаться, если захочу.

— И вы собираетесь отказаться?

Я на минуту задумываюсь об этом. Трудно отказаться от того, что на самом деле не рассматривал на полном серьёзе. На днях, выходя из туалета, я внёс себя в список, только потому, что он попался мне на глаза. Это не значит, что я дал непреложный обет или что-то в этом роде.

— Возможно.

— Можно мне прийти? — Бреннер говорит это так небрежно, что я давлюсь слюной.

Широко распахнув глаза, я восклицаю:

— Конечно, нет! Вы в своём уме?

— Но почему? Я хочу посмотреть на успех, которого вы добились. И я люблю кофе.

Что может быть хуже того, что он станет свидетелем моего позора? Это было бы невыразимо унизительно.

— Слизеринцы обычно не приглашают кого-то стать свидетелями их унижения.

— Было бы неплохо, если бы рядом был друг, — с надеждой говорит он. Но, когда мой хмурый взгляд остаётся неизменным, он пробует ещё. — А что, если я пообещаю никому и никогда не говорить об этом? Я не буду упоминать ничего из того, что вы прочтёте, до конца наших сеансов!

Я подозрительно смотрю на него, в ответ он скрещивает пальцы в маленьком крестике и сверлит меня взглядом, полным надежды. По непонятной мне причине я смягчаюсь.

— Ладно. Но вы должны сидеть за задним столом. И ни звука. Не хлопайте, не кричите, просто сидите тихо. А потом уходите, и мы не вспомним об этом никогда.

Бреннер закатывает глаза и дарит мне самую широкую свою улыбку.

— Звучит как план.

***

За окном непрерывно льёт дождь. Нога нервно стучит по полу, с лёгкостью подстраиваясь под его ритм. Сижу и жду, пока Эд откроет это дурацкое шоу. Так. Я просто должен, чёрт возьми, уйти. Вот что я должен сделать.

По факту какая польза от чтения стихов вслух? Это ужасно унизительно. Вообще не могу понять, почему подписался на это.

Я ухожу. Всё, точно. Но не успеваю подняться на ноги, как по комнате разносится голос Эда. Дрожь беспокойства распространяется по всему телу.

О чём, чёрт возьми, я думал?

Колокольчик над дверью постоянно звенит, но я не смотрю. Бреннер уже сидит напротив меня, хотя изначально я сказал ему, что его место на задних рядах. Когда он вошёл в кофейню, я почувствовал, что мне отчаянно нужно дружеское лицо в толпе, и, слегка нахмурившись, жестом пригласил его за мой столик.

Эд представляет первых участников, и я клянусь грёбаным Салазаром, что миллион сердитых сов взлетают в моей груди. Меня сейчас вырвет только что выпитым мокко фраппучино на стол.

Фольклорный дуэт заканчивает свою песню, и следующей выходит на сцену девушка с монологом о своём первом менструальном цикле или разбитом сердце, а может быть, и о том, и о другом. Я не слушаю.

— Чёрт возьми, — бормочу я себе под нос. Бреннер ловит мой пристальный взгляд. Так не должно быть, но это успокаивает меня.

— Я действительно горжусь вами, Драко. Знаю, что это не так уж много значит для вас, но просто хотел это сказать, — говорит он и смотрит на меня поверх удивительно чистых очков своими ясными, бледно-зелёными глазами. Я хочу признаться, что его мнение действительно каким-то образом стало иметь значение за последние несколько месяцев, но я не могу… не сейчас.

Сейчас мне нужно сосредоточиться на том, чтобы меня не вырвало.

Мой палец постукивает по деревянному столу, другая потная рука сжимает блокнот на бедре.

— Следующим на эту сцену выйдет… — кричит Эд в микрофон, подглядывая в свой листок. — Так, новичок на нашей сцене! Наш горячо любимый Драко Малфой, давайте устроим ему тёплый приём!

Кофейня разражается дружными аплодисментами, а я смотрю широко раскрытыми от ужаса глазами на Бреннера. Он кивает в знак солидарности.

— Вы можете, — успокаивает он.

— А что, если это больше причинит боль, чем поможет? — спрашиваю я, хотя моё горло борется с каждым словом.

Его рука ложится на моё предплечье, сжимая его один раз. Это простое прикосновение немного отрезвляет меня.

— Что, если это произойдёт?

— Тогда вы пройдёте через это. Как и через всё остальное. Вы можете это сделать, — его слова подобно зелью приятно оседают в моём животе, облегчая боль, которая была там несколько мгновений назад.

На дрожащих ногах я пробираюсь к сцене; бросаю быстрый взгляд на зал, полный маглов, но не задерживаюсь там. Открываю блокнот на странице, которую перечитывал сегодня сотню раз, и делаю глубокий вдох.

— Это может показаться полной чепухой, — предупреждаю я. — Но это моя чепуха.

Сквозь годы мечется, порхает

Туда-сюда, то там, то здесь;

Осколки памяти крепко сжимает —

Фрагментов дикой боли смесь.

Она уверена, что мы не видим,

Считает, что не можем знать,

Что слабости её возненавидим,

Заставим впредь о них молчать.

Я делаю вдох, чтобы успокоиться, и закрываю глаза. Мне больше не нужно это читать.

Но вот что получается в итоге,

Осколки, что крепко держит она,

Совсем не обломки её личной боли.

Она нашей тоскою заражена.

Ей нужно просто остановиться,

Понять, принять, исцелить свою боль,

Ведь не за наши шрамы ей надо молиться,

А взять над своими контроль.

И если есть в этом мире огромном

Всё то, что можно назвать совершенным,

То я без малейшей доли сомненья,

Кричал бы вовсю её имя смиренно.

Я почти дошёл до последней строфы. Мои глаза распахиваются и на мгновение останавливаются на Бреннере, ища поддержки. Он с улыбкой кивает в сторону двери.

Я раньше почти умирал и не знал,

Что самым родным для меня в жизни станет…

Гермиона.

Она стоит здесь в потрясающем тёмно-синем вечернем платье, которое обнажает изящные плечи и длинные линии шеи. Её кудри закручены назад. Она ошеломительно красива. Но всё это меркнет перед потрясённым выражением её лица. Я сглатываю, прежде чем выдавить последние строчки из лёгких.

Я раньше почти умирал и не знал,

Что самым родным для меня в жизни станет,

Мой яркий, сверкающий, нежный кристалл.

Она — всё моё, только к ней меня тянет.

Молчание в зале тянется слишком долго. Мы с Грейнджер остаёмся запертыми в своём зрительном интимном трансе. Её глаза ничего не выдают, пока волна аплодисментов не прерывает этот момент.