— Это может быть весело, — пытается она. — Я имею в виду… Мы были бы там вместе… и было бы просто здорово быть рядом с…

— Я просто не могу, — выпаливаю я. Паника обрушивается на мои плечи. Безжалостно — как будто я пытаюсь встать под водопад, который хочет затащить меня под воду.

Её хмурое лицо, словно нож в сердце; и я прерывисто выдыхаю, когда она бросает салфетку на тарелку.

Я снова разочаровываю её, хоть и поклялся, что этого больше никогда не случится. Но я не понимаю, как я должен войти в Большой зал под руку с девушкой—героиней в качестве спутницы.

Как будто не я почти убил Дамблдора. Как будто не я дезертировал в последнюю минуту. Как будто не я стал причиной смерти матери.

Я не могу быть тем, кем она хочет меня видеть.

— Я понимаю, — лжёт она, и её лицо краснеет от смущения. Она бросает взгляд на часы, которые противно тикают на стене, и откашливается. — Я действительно должна идти. У меня завтра очень важный день. Но мы ещё увидимся?

Встав, она направляется к моей двери, подхватывает плащ и набрасывает его на плечи.

Просто так. Всё рухнуло и сгорело. Потому что я ничего не мог для неё сделать.

Что, чёрт возьми, со мной не так?

— Спасибо, что пришла, — мямлю я, глядя себе под ноги.

— Спасибо за ужин. Было весело, — ещё одна ложь.

Она приподнимается на цыпочки и касается губами моей щеки, прежде чем быстро развернуться к двери и выйти, не оглядываясь.

Я бьюсь лбом о закрытую дверь. Осознание обрушивается на меня.

Я снова всё испортил.

Комментарий к 25. Крепость

Кульминация не за горами, ребята.

К следующей главе лучше запастись платочками. На всякий случай, вдруг понадобятся)

========== 26. Невозможное ==========

Tell them all I know now

Shout it from the rooftops

Write it on the skyline

All we had is gone now

Tell them I was happy

And my heart is broken

All my scars are open

Tell them all I hoped would be impossible

Impossible

James Arthur (originally by Shontelle) — Impossible

***

Солнце бьёт в окно «Грязного молота», нагревая моё любимое место до раскалённого состояния. Стянув с себя джемпер, я бросаю его на сиденье напротив, достаю ручку из переплёта блокнота и продолжаю выводить слова, которые крутятся у меня в голове.

Я не видел Грейнджер с нашего отвратительного ужина.

Нет, я заходил в книжный магазин, но она носилась со своей будущей бывшей начальницей и на бегу с вежливой улыбкой торопливо сказала, что скоро напишет мне.

Эта ситуация, в которой мы оказались, сбивает с толку. Я не знаю, насколько далеко я могу зайти, и всё ещё слишком напуган, чтобы спросить. Пытаясь отвлечься от её вежливого снисходительного пренебрежения, сосредотачиваюсь на словах, появляющихся на листе передо мной.

Я, конечно, не поэт, но кое-какие стихи рождаются. Слова пришли в голову, когда я уставился на деревянную дверь после того, как Грейнджер внезапно ретировалась с нашего ужина. И теперь, когда я обрёл свою музу, кажется, она неустанно пытается заставить меня излить на бумагу слова, застрявшие в черепе.

Запястье устало от писанины, но я не останавливаюсь, пока кто-то не садится в кресло напротив. Напряжение расползается по моим плечам, и я поднимаю глаза, ожидая увидеть девушку из-за стойки; но это Джон, парень с вечера открытого микрофона.

— Над чем работаешь? — спрашивает он с весёлой улыбкой, кивая на мой теперь уже закрытый блокнот.

Я несколько раз моргаю, пытаясь собрать мысли в кучу.

— Ни над чем.

Его улыбка становится почти сочувственной.

— Ну, конечно, очень похоже. Почему бы тебе не почитать на следующем вечере?

А? Так просто, да? Почему бы мне также не разрезать ножом живот и не выставить свои внутренности на всеобщее обозрение?

— Не в моём стиле, — говорю я, сжав губы в тонкую линию.

Джон, задумывается, устремив взгляд в мои глаза, и, наклоняясь вперёд, он говорит:

— Я тебя не знаю. Но и знаю, кажется. И если ты хоть немного похож на меня, тебе стоит попробовать. Я буду здесь, если решишься.

Его тяжёлый и почти навязчивый взгляд заставляет меня немного нервничать. Но теперь, когда Бреннер разрушил мои стены, я не обороняюсь.

— Я не могу поделиться этим, — сглатываю, и внезапно слова в блокноте приобретают новый вес.

— Я понимаю, — соглашается он. — Но мне это помогло. Это просто слова на бумаге, пока ты не вдохнёшь в них жизнь, — его губы кривятся в понимающей ухмылке, — Позади тебя висит список. Буду рад, если впишешься, — его ухмылка становится шире, и я не могу не задаться вопросом, как маглы демонстрируют такое слепое дружелюбие — очевидно, они никогда не встречались с Люциусом Малфоем.

— Когда следующий открытый микрофон?

Джон подносит бумажный стаканчик к губам и морщится, когда горячая жидкость обжигает ему рот.

— Второго мая.

***

Чай остыл. Нахмурившись, я помешиваю на дне чаинки. Праздная болтовня в Норе плывёт фоновым шумом, пока мои мысли блуждают в дюжине разных мест.

— Драко? — мурлычет Молли со своего места у камина. Довольная улыбка играет на её губах. — Может, сыграешь нам что-нибудь? Это старое пианино только пыль собирает, а ты так прекрасно играешь.

Рон фыркает, но все остальные молчат.

— О, не знаю… — неуверенно мямлю я, и Молли встаёт с кресла, чтобы взглянуть на меня полными надежды глазами. Я поджимаю губы и, тихо смеясь, ставлю чашку на блюдце и поднимаюсь на ноги.

По привычке протираю скамейку и сажусь. Нога устраивается на педали, пальцы зависают над клавишами, когда я пытаюсь придумать, что сыграть.

Помню, как сидел за роялем в маминой гостиной с видом на розовый сад. Расположившись в бархатном кресле с откидной спинкой и скрестив ноги, мама попросила меня сыграть ей что-нибудь красивое. Теперь, сидя на этой пыльной маленькой табуретке в окружении затаившейся семьи во главе с Молли, напевающей неясный мотив в своём громоздком кресле, мои губы растягиваются в улыбке.

Пальцы начинают наигрывать тревожную мелодию, заставляющую предплечья покрытыми мурашками. Мне нравится то, как драматично и почти зловеще эта композиция начинается, а после превращается в нежное сопрано.

В комнате воцаряется тишина, когда я достигаю кульминации.

Пальцы движутся неосознанно, опираясь на мышечную память. Мысли блуждают.

Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мама обнимала меня. По-настоящему обнимала. Ненавижу себя за то, что не могу вспомнить её последнее прикосновение, хотя помню даже нежный изгиб её губ, когда играл для неё тем весенним днём.

Песня стихает, и я поднимаюсь с лавки, натянуто улыбаясь Молли.

— Знаешь, я могла бы слушать, как ты играешь, всю ночь, — она улыбается мне, а в глазах стоят слёзы. — Спасибо.

Мне удаётся только кивнуть и тихо объявить, что мне нужно немного проветриться.

Толкнув заднюю дверь и выйдя в сад, я глубоко вдыхаю тёплый вечерний воздух.

Не так давно я ничего не чувствовал; всякий раз, когда какая-нибудь эмоция пыталась вырваться из меня, я заглушал её чем-то более сильным, пока она не отступала обратно в тёмную бездну. Но Бреннер и его интеллектуальные игры отняли у меня это, и теперь я, чёрт возьми, ощущаю всё.

Моя душа открыта, каждая мысль подобна соли в открытой ране.

Дверь скрипит и с грохотом захлопывается, и я резко оборачиваюсь, пытаясь разглядеть в темноте незваного гостя.

— Здравствуй, Малфой, — у меня пересыхает в горле. Поттер делает шаг вперёд, засунув руки в карманы, — Есть минутка?

Отвали, Поттер. Вот куда инстинктивно тянет меня разум, но я сдерживаюсь. В конце концов, он в моём списке, и, возможно, если я не сделаю это сейчас, то никогда больше не смогу с ним поговорить. Хоть это и маловероятно. Я поднимаю подбородок в знак согласия. Он пересекает двор и встаёт в нескольких футах от меня.

Тишина, которая тянется так неловко, оглушает, что я морщусь, глядя на листву деревьев. Я знаю, что должен что-то сказать. В конце концов, я должен извиниться. Ведь если он есть в моём чёртовом списке, то я должен за что-то извиниться, верно?