Молли, улыбаясь и напевая тихую мелодию, вытаскивает цыплёнка из духовки. Её взгляд становится серьезнее, когда она замечает меня.

— Послушай меня прямо сейчас, Драко Малфой. Ты не должен резать эту потрясающую птицу по меньшей мере в течение пятнадцати минут. Ты меня понял?

Я заканчиваю застёгивать пуговицы на небесно-голубой рубашке, которую, я знаю, любит Грейнджер. Кончики моих губ слегка приподнимаются.

— Не резать курицу в течение пяти минут, — говорю я. Её челюсть дёргается, и я не могу удержаться от улыбки. — Ладно, ладно. В течение пятнадцати.

Взгляд Молли слегка расслабляется, и она на мгновение втягивает воздух, приближаясь ко мне.

— Ты стал ещё красивее, когда поправился, — констатирует она, поправляя мой воротник. Я, улыбаясь, смотрю на неё сверху вниз. — Сегодня у тебя всё будет хорошо. Ты стал другим. Прежний ты канул в Лету. Хорошо?

— Да, хорошо.

— К тому же этот цыплёнок должен быть волшебным. Теперь ты должен мне ужин — я отдала тебе свою курицу.

Моя ухмылка становится шире, из груди вырывается тихий смех.

— Спасибо, Молли.

Она цокает языком и направляется к камину.

— Отблагодари меня парой внуков, ладно? — исчезает в пламени, подмигнув мне.

***

Раздаётся стук в дверь. Моё сердце сжимается до размера бейсбольного мяча. В последний раз сдувая несуществующие пылинки со своей одежды, я открываю дверь.

Вот и она.

Было ли вообще время, когда я не считал её потрясающе красивой? Как я мог думать о чём-то другом?

Гермиона — осень в октябре и весна в мае. Она смотрит на меня сквозь густые чёрные ресницы. Не могу поверить, что она здесь. Разве она не помнит, как несколько месяцев назад я лежал в собственной блевотине и моче?

Она тихо кашляет, привлекая моё внимание. Ах, да! Едва ли не вскрикивая, я отступаю в сторону, чтобы дать ей войти.

— Пахнет восхитительно, — замечает она, сбрасывая с плеч лёгкий плащ. В горле пересыхает.

Да ничего особенного. Просто маленькое платье. Платье, которое едва прикрывает её колени и обнажает сливочную кожу шеи. Мой член дёргается, когда разум подкидывает яркие моменты всех моих снов.

Я сглатываю липкое ощущение на языке.

— Ты прекрасно выглядишь.

— О, — она приглаживает пышную юбку своего маленького голубого платья такого же оттенка, как и моя рубашка. — Спасибо. Ты и сам постарался.

Мои губы растягиваются в ухмылке, но я изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие. Невозможный подвиг.

— Вина?

Все её тело напрягается. Глаза блестят, бегло осматривая меня. Всегда ищет трещину в фундаменте.

— Я купил тебе бутылку на случай, если ты захочешь выпить. Если нет, можешь взять её с собой — или я отдам её Джорджу. Он с ума сойдёт от такого хорошего вина, — стараюсь держаться легко, даже несмотря на то, что неуверенность, бушующая во мне, грозит поглотить меня полностью.

— Хорошо… — она борется сама с собой, гадая, может ли она просто насладиться бокалом или это отправит меня за грань.

— Я в порядке.

Её шоколадные глаза поднимаются. У неё такая же тревожная маленькая жилка на шее, как и у меня.

— Правда, обещаю, — я пытаюсь показать… чёрт, я пытаюсь показать ей изменившегося себя. Я могу это сделать.

Она сглатывает. Нервничает.

Я наливаю ей бокал и ставлю бутылку обратно в холодильник. Чувствую небольшую зависть, когда она отпивает, и её глаза закрываются от удовольствия.

Я пытаюсь почувствовать запах роз. Пытаюсь вспомнить тот дурацкий луг с цветущим кустом.

Когда вы здесь, вы сильны.

Я проглатываю подступающие к горлу позывы и смотрю на часы; прошло тринадцать минут, а мне хочется уже порезать эту чёртову курицу. Но я уверен, что, если я хоть пальцем её трону, Молли Уизли сразу выйдет из моего камина, чтобы содрать кожу с меня.

— Как прошёл твой день? — спрашиваю якобы непринуждённым тоном. Эти слова и действия — будто мимолётное знакомство, хотя мы знаем друг друга очень близко — утомительны. Чего я действительно хочу, так это упасть на колени и сказать ей, как чертовски я ошибался всё это время. Но момент ещё не пришёл. Пока нет.

— Хорошо! А твой?

— Хорошо, — отвечаю я ровным голосом, сжимая губы. — Я уволился с работы.

— Ты что?! — Гермиона вскрикивает, её ладони ударяются о стол с громким звуком, от которого я подпрыгиваю. Она быстро осознаёт свою ошибку и берёт себя в руки. — Ты уволился? — теперь вежливо спрашивает она, отчего уголки моих губ дёргаются.

— Я не рассчитывал оставаться на долгий срок, — говорю я. — Мне просто нужно было встать на ноги.

Она подозрительно выгибает бровь:

— И ты думаешь, что уже на ногах?

Чувство, которое я не могу назвать — что-то, что заставляет меня чувствовать себя лжецом, зарождается во мне. В конце концов, всего пять месяцев назад меня тошнило на брусчатку Косого переулка под палящим послеполуденным солнцем.

— Думаю, да.

Выпрямив спину, она скромно потягивает вино из бокала. От моего взгляда не ускользают все детали, которые бы свели мою мать с ума. Она сидит слишком далеко и держит свой бокал за чашу, а не за ножку — не говоря уже о том, что она закинула ногу на ногу, вместо того, чтобы аккуратно скрестить лодыжки.

Так или иначе, начало диалога заставляет меня чувствовать себя немного лучше.

— И что ты планируешь делать? — спрашивает она, опуская бокал на стойку.

— Возвратиться в «Малфой Энтерпрайзис», — вижу на её лице беспокойство и быстро продолжаю. — Сейчас наше имя выставлено не в лучшем свете; я собираюсь изменить это. Я хочу переделать всё и избавиться от каждого старого ублюдка, который не будет согласен со мной. Это моя компания.

Пришло время, и я, наконец, разделываю чёртову курицу.

Мы ковыряемся в наших тарелках — оба слишком нервничаем, чтобы есть. То, как загораются её глаза, когда она говорит о «Флориш и Блоттс», разрушает меня. Надеюсь, когда-нибудь я буду выглядеть так же, рассказывая о «Малфой Энтерпрайзис», хотя сильно в этом сомневаюсь.

— Вопрос в том, — пригубив второй бокал вина, хихикает она, — добавлю ли я своё имя в название?

— «Флориш и Блоттс и Грейнджер»? — пробую я, и её лицо морщится.

— Это нелепо, — смеётся она.

— Ну так совсем измени название, — пожимаю плечами я, изучая лёгкий блеск от вина в её глазах. Мне нравится смотреть на неё в слегка опьянённом состоянии. Как и в любом другом.

Она усмехается, театрально закатывая глаза:

— Я не могу ничего изменить. Магазину пятьсот лет!

— Но с тобой ему ноль лет, а он твой. Если я чему и научился за последний год, так это тому, что мы ничем не обязаны предыдущим поколениям, — губы сжимаются в тонкую линию.

Неожиданная тяжесть поднимается в воздухе между нами.

Грейнджер жадно вдыхает, глядя на меня.

— Ты придёшь на следующей неделе?

— На следующей неделе?

— На Бал Победы. Это будет годовщина нашей…

Я обрываю её:

— О… Знаешь, это не очень хорошая идея. Пожиратель смерти, всё такое, — глухо смеюсь и потягиваю воду, уповая на то, что она вмиг превратится огневиски и облегчит напряжение.

Ёрзая на стуле, она нервно вздыхает:

— Я подумала, может, ты пойдёшь со мной? Ну, это может выглядеть как свидание, но это не обязательно должно быть им. Просто… я подумала, что мы могли бы пойти вместе.

Румянец заливает её щёки, и всё, что я хочу, это, чёрт возьми, сказать «да». Но слова не приходят, и я чувствую, что для этого есть причина.

Она избегает моего взгляда.

— Мне будут вручать дурацкую награду, и я так нервничаю из-за этого. Кто вообще принимает награды за что-то подобное, — говорит она, напряжённо смеясь.

Гермиона нервно начинает трогать всё, до чего может дотянуться, и я снова замечаю, как напрягается жила на её шее; теперь она бешено бьётся. Мне хочется сказать, чтобы она прижала два пальца к этому месту, чтобы облегчить пульсацию…

— Я… Я не могу, Грейнджер, — качаю головой, глядя на свою тарелку с недоеденной едой, и чувствую, как во мне поднимается волна эмоций. — Я не могу туда вернуться.