— Я принёс вам вот это, — поджимаю губы и ставлю вино и трюфели на барную стойку, как будто они облегчат тот факт, что я когда-то подверг её непростительному заклятию.

— Зачем? — её лицо сильно морщится, бегло осматривая подарки, затем она кидает тряпку на стул, идёт ко мне, кладёт ладонь на угол стойки и пристально смотрит. — Ты их отравил?

— Нет.

Хозяйка паба задумчиво медленно кивает:

— Объяснись.

Это как раз то, что я абсолютно не хочу делать. Я готов осыпать её подарками каждый день до конца её жизни, если это избавит меня от объяснений, какого хрена я здесь делаю.

Опускаю взгляд на блестящую деревянную отделку барной стойки и нервно облизываю губы.

— Я здесь, чтобы сказать, что я… — закусываю нижнюю губу. — Сожалею. Я хочу извиниться.

Розмерта запрокидывает голову и выдавливает несколько жёстких смешков. Когда она снова возвращает взгляд ко мне, её глаза наполнены слезами.

— Мерлин, неужели кто-то заставил тебя? Ты выглядишь как ручная кукла — будто кто-то притащил твоё тело сюда, засунул руку тебе в задницу и выдавливает слова.

Моя челюсть слегка отвисает от такого грубого сравнения, и с губ срывается порыв воздуха:

— Конечно, нет! Я просто пытаюсь извиниться, ради всего святого.

— Мне не нужны ни твои извинения, ни твоё дешёвое вино, — она отворачивается, идёт к бару и, качая головой, берёт в руки тряпку.

Что-то похожее на гнев рождается в моей груди, и я делаю несколько шагов по направлению к ней:

— Ну, вообще-то, я делаю это не для вас. Так что вам необязательно принимать мои извинения…

— В смысле? Какие извинения необязательно принимать тому, перед кем извиняются?

— Например, эти, — фыркаю я. — Слушайте, я вляпался в кое-какое дерьмо несколько лет назад, в котором пребываю до сих пор, это должно быть очевидно. Я очень стараюсь выйти из этой фазы своей жизни, и, к сожалению для нас обоих, мой психотерапевт считает, что я должен извиниться перед людьми, которых успел обидеть. Изощрённая форма пытки, которую, поверьте мне, я не пожелал бы и своему злейшему врагу. Но вот я здесь. Извиняюсь, как грёбаный пуффендуец, так что, пожалуйста, избавьте меня от своей агрессии и примите извинения и подарки — уверяю вас, и те, и другие стоят достаточно.

Она вздёргивает подбородок, и глаза за густыми чёрными ресницами, сужаются, глядя на меня:

— Мне не нужны такие подарки. Кто приносит вино бармену?

— Я думал, вы любите выпить, — пожимаю плечами. Почему она так жестока со мной? В конце концов, я приношу свои искренние извинения, и, положа руку на сердце, то было даже не самое ужасное из непростительных. Некоторые бы сказали — наименее ужасное из трёх.

— Ты можешь убрать со столов, помочь вытереть их и расставить стулья. А потом мы поужинаем, и ты расскажешь мне всё об этих извинениях, которые ты вроде бы приносишь, и о соответствующих прощениях, которых ты заслуживаешь.

— Но ведь сегодня сочельник, — в списке был ещё один человек, до которого я надеялся добраться сегодня вечером, но, думаю, это может подождать.

Она никак не реагирует на мои слова; возможно, знает, что мне некуда спешить, и кивает на несколько грязных столов позади меня:

— Начинай. И никакой магии. Ручной труд будет тебе полезен.

Мои ноздри раздражённо раздуваются, пока я снимаю шерстяное пальто, кладу его на барный стул и закатываю рукава безупречно сшитого и отглаженного белого пуловера.

Работа нудная, но не утомительная, и большую часть следующего часа мы оба работаем молча. Когда приходит время закрытия, она взмахивает волшебной палочкой, и на столе в середине бара появляются две картофельные запеканки и немного хлеба.

— Ну давай выпьем этого стоящего вина, которое ты принёс с собой, — она поднимает бутылку и внимательно изучает этикетку.

Я чувствую, как горячий румянец заливает мои щёки:

— Вообще, я не пью.

Она скептически смотрит на меня:

— Я не раз видела, как ты напивался со своими дружками до свинского состояния за столом в дальнем углу, Драко Малфой.

Моя челюсть сжимается:

— Внесу коррективы в своё предыдущее заявление: я больше не пью. Это уже доставило мне некоторые неприятности.

На её лице появляется понимание. Она кивает, ставя вино обратно на стойку, и призывает два сливочных пива.

— Безалкогольное, — бормочет она и подносит свой стакан к губам.

Интересно, чувство стыда для всех идентичное? Тяжёлое. Как горячее мокрое многотонное полотенце, давящее на плечи.

— Значит, ты держишься сейчас?

— Какое-то время держался… потом сорвался. С последнего срыва прошло тридцать пять дней.

— Хорошо, — она гоняет картошку по тарелке и кивает. — Хорошо.

— Я, правда, очень сожалею, — повторяю снова. Хотя на этот раз не уверен, говорю это для себя или всё же для неё — я просто знаю, что она этого заслуживает.

Она с обвиняющим взглядом тычет в меня вилкой:

— Ты никогда — нигде — ни в кого больше не запустишь непростительным, ты меня понял?

— Да.

— Отлично, — ворчит она и начинает есть, задавая мне более простые вопросы и, подобно миссис Флюм, приносит соболезнования по поводу смерти моих родителей. Я замечаю быстрое подёргивание в шее, но это совсем не то, что было с Блейзом в моей квартире. Используя формулировки Бреннера: это не триггерит меня. Нет, я чувствую себя спокойно, как после прочтения тех стихов в кофейне.

Когда я ухожу, Розмерта успокаивающе кладёт руку на моё плечо:

— Ты молодец, Малфой. Продолжай в том же духе. Буду рада видеть тебя здесь.

— Спасибо, что выслушали меня. Счастливого Рождества.

Я выхожу на холод и, обернувшись через плечо, вижу, что эта красивая кудрявая женщина стоит, скрестив руки на груди, прислонившись к двери, и смотрит мне вслед.

Чувствую некоторое облегчение — как будто оставил что-то там, на пороге её паба. Я разворачиваюсь, иду к точке аппарации, и думаю о том, что в этой исцеляющей штуке может быть что-то большее, чем мне виделось изначально.

***

Я ошибся.

К чёрту исцеление.

К чёрту всё это.

Я сижу в кресле с откидной спинкой в доме детства Крэбба. Назвать это поместьем было бы натяжкой, но это и не Нора. Когда я подходил к парадной двери, у меня уже не оставалось сил, и я до сих пор не понимаю, как мне хватило наглости сесть перед скорбящей матерью и пытаться заглаживать свою вину.

Миссис Крэбб выглядит… ну, она выглядит точь-в-точь как Винсент. Лицо круглое и немного морщинистое, волосы чёрные и жирные от природы. Отчаяния, запечатлённого в морщинках вокруг её глаз, для меня достаточно, чтобы почувствовать боль — это её первый праздник без сына.

Мы с Крэббом были друзьями практически с младенчества. Конечно, он не войдёт в учебники истории как самый искусный волшебник в Хогвартсе, и его не будут помнить как самого умного или самого спортивного… но он был неплохим человеком. Он был хорошим другом и не заслуживал такого конца.

Миссис Крэбб смотрит в окно, наблюдая за тем, как на карнизе собирается снег, и я знаю, что есть вещи, которые я хотел бы сказать — чёрт, слова, которые я репетировал. У меня был и полный список того, что я ожидал услышать, но комната наполнена оглушительной тишиной.

Груз вины давит на плечи, но я не знаю, как оставить его на пороге чужого дома. Я делаю быстрый вдох и начинаю; это самая трудная часть.

— Винсент был хорошим другом, миссис Крэбб. Я считал его одним из самых близких мне людей.

Её губы сжимаются в тугую черту, но она ничего не говорит; женщина только кивает, и в уголках глаз появляются слёзы.

— Я никогда не хотел, чтобы он был замешан во всём этом, — мой подбородок дрожит, и я опускаю глаза на половицы. — Он был верным и забавным, и у него была безумная манера удивлять нас, — издаю глухой смешок. — Однажды ночью он обыграл меня в волшебные шахматы, и я так расстроился, что отказался с ним когда-либо вообще играть, — опускаю брови, погружаясь в воспоминания, всё ещё не в силах поднять глаза на его мать. — Я готов был поклясться, что он обманул меня, и расстроенный отправился спать. Утром он извинился, сказал, что сжульничал. Но я знал, что это не так. Просто он хотел как лучше. Он был лучше. И мне очень жаль, что его больше нет, миссис Крэбб. На его месте должен быть я…