Мадам Розмерта

Кэти Белл

Пэнси

Гойл

Крэбб

Снегг

Дамблдор

Молли

Джордж

Рон (блять, серьёзно?)

Поттер

Грейнджер

Я чуть не подпрыгиваю, когда в маленьком кафе раздаётся громкий голос, и оглядываюсь в поисках волшебника или волшебницы, использующих чары усиления. Вместо этого, вижу бородатого бариста, стоящего на небольшом возвышении. Он подносит ко рту маленькое чёрное устройство, которое проецирует его голос на всё пространство кофейни.

— Привет, привет, — Эд улыбается в зал. Здесь немного оживлённее, чем обычно. Мои глаза останавливаются на нескольких нервных маглах, вцепившихся в блокноты или музыкальные инструменты. — Добро пожаловать на ещё один вечер открытого микрофона в «Грязном Молоте». На случай если ты ещё не был у нас — это что-то вроде свободной сцены. Мы проводим такие вечера раз в месяц, лист для регистрации вы найдёте на стене. Давайте начнём, — Эд делает паузу, чтобы прочесть что-то в своём блокноте. — Бонни Гектор.

Миниатюрная девушка, нервно грызущая ногти, подпрыгивает на стуле. Она примерно моего возраста. Бонни осторожно достаёт гитару из футляра и подходит к трибуне, тихие аплодисменты приветствуют её, когда она прислоняется к стулу позади микрофона, или как там эту штуку назвал Эд.

Я не могу оторвать от неё глаз — дрожащие пальцы тянутся к инструменту, когда она делает один… два… три глубоких вдоха и погружается в мягкую мелодию, от которой волосы на моих руках встают дыбом. Есть что-то затягивающее в её низком, неземном голосе, когда она сама теряется в своей песне.

Похоже, маглы выстраиваются в очередь, чтобы выступить перед залом, полным незнакомцев, и, хотя их мотивы не имеют никакого смысла, в этом есть что-то чувственное и обезоруживающее.

С гордой, но слабой улыбкой она, наконец, смотрит сквозь ресницы в толпу, когда её награждают громкими аплодисментами, улюлюканьями и криками. С опаской я присоединяюсь к поздравлениям. Я всё ещё нервничаю, так как кто-то может узнать меня здесь, даже несмотря на то, что я одет как положено и веду себя соответственно.

Эд представляет следующего, и молодой человек большой комплекции с широкой улыбкой занимает табурет. Он уверенно подмигивает девушке в дальнем конце кофейни, но я замечаю, что его руки крепко сжимают блокнот, как спасательный круг. Перелистывая страницы, он начинает:

Чашка и вкусная пена,

Эспрессо и сэндвич с пашот,

Тёмной обжарки замена,

Двойной-одиночный шот.

Фраппучино, Мокаччино?

Маленький, большой и средний?

Латте, Мокко, Капучино?

С корицей, охлаждённый — летний?

А соевое вам добавить?

Без кофеина или с ним?

Температуру, жар убавить?

И что по шотам-то — один?

И как решить, какой напиток!

Голова кругом от этого веселья,

Избавьте от мук выбора и пыток,

Слишком сложный выбор бодрящего зелья.

Тихий ропот смеха прокатывается по толпе, и молодой человек смотрит на посетителей с озорной усмешкой на лице. Признаю, я ни черта не понимаю. Кажется, людям нравится, и поэт на сцене смеётся.

— Ладно, ладно. Это я развлекаюсь. — он ёрзает на стуле, хрустит шеей, переворачивает страницу и делает глубокий вдох. Я рассеянно отодвигаю от себя свой восхитительный карамельный напиток и, наклоняясь вперёд, упираюсь локтями в колени. Его поведение изменилось — самодовольство, которое было на его лице минуту назад, превратилось в серьёзность, давящую на его плечи.

Голоса у власти.

Они царствуют в своём тоталитаризме.

Они шипят и чинят напасти,

Но подают это в мирной призме.

Коварство, хитрость и контроль —

Всё для захвата и порабощения

Гуманность, как принято, на ноль,

А мы — марионетки без значения.

Болезненный рывок стягивает мою грудь, когда его текст эхом разносится по комнате. Как будто он говорит только со мной, и, хотя его слова, смешанные с замысловатыми паузами и дикой жестикуляцией, не всем понятны… для меня они точно имеют смысл.

Насытившись и успокоившись, голоса молчат,

Отсыпаются от опьянительного кайфа,

В своей бесчувственности они принадлежат

Покрытым слоем мрака тайнам.

И в их молчании случается момент,

Как вспышка яркая — мерцание.

Когда марионетки проснутся от легенд,

И к ним придёт свободы понимание.

А голоса молчат. Но время уж пришло!

Пора вставать с колен, ползти, царапаться, хвататься,

Ведь призрачное солнце, вдруг, взошло —

Приходит час на свет перебираться.

О, сладкий дух свободы, где ты пропадал?

От вдоха закрываются глаза, немеют скулы,

Мы продолжаем дёргать и цепляться за астрал,

Пока молчат и спят эти акулы.

Мы знаем, голоса молчат,

Но ведь они могут проснуться.

Будут давить, искать, копать.

Но снова нам не обмануться.

Флюиды дарят нам покой и исцеляют,

Свобода — чудо. Спасибо за тебя.

Но голоса уже внимают,

Они проснулись ото сна.

Они шевелятся и воют,

Они дают нам вновь понять,

Что возвращается неволя

И что вернут всем страх опять.

Глаза мужчины закрываются, и он продолжает читать по памяти.

Но свобода — это сила,

Она и задаёт нам верный курс,

Уверенность и мощь ослабят вилы.

Мы снова чувствуем свой пульс.

А голоса тихонечко тускнеют,

Хоть вовсе бой ещё не завершён,

Они считают, что пока здесь всем владеют,

Но наш народ уже свободой исцелён.

И если голоса лишь тронут тишину,

Мы твёрдо сразу им напомним,

Что до конца пойдём, на свет или во тьму,

Но сами, не под лидером никчёмным.

Моё сердце бешено колотится, когда он встаёт и уходит со сцены. Его слова задели во мне струну, которая, как я даже и не подозревал, была так сильно натянута, что отдаётся эхом в груди.

Я резко поднимаюсь, колени ударяются о низкий столик, и мой кофе слегка выплескивается через край чашки. Я откашливаюсь, извиняясь, и выбегаю на холодный зимний воздух, зажав пальто в руке и подняв лицо навстречу падающему снегу.

Впервые за очень долгое время жила на моей шее спокойна, руки свободно свисают по бокам, и я чувствую каждую клетку своего тела. Подавляя облегчённый смешок, я надеваю пальто и иду к переулку, где могу безопасно аппарировать.

Мир. Вот что это такое. Так чуждо и так чертовски фантастично.

***

Струйки дыма, поднимающиеся от сковороды — явный сигнал того, что моему ужину конец — несмотря на сгоревшую корку, внутри куриная грудка розовая и сырая. Я усмехаюсь, и взмахом волшебной палочки отправляю шипящую сковороду в раковину.

Как это так чертовски трудно. Просто приготовить еду. Даже первобытные люди умели это делать, а я чистый бездарь. Мне нужно снова взять еду навынос, но прежде чем я решаю, где именно, раздаётся стук в дверь.

Сердце сжимается в груди.

Я паникую, пытаясь предположить, кто бы это мог быть. Джордж просто вошёл бы в эту чёртову дверь, он не ждёт после стука. Остаётся только один человек, который может захотеть навестить меня. Я проклинаю тихое чувство надежды, которое расцветает в моей груди, языком облизываю губы, а руками разглаживаю несуществующие складки на брюках.

Я берусь за ручку и начинаю открывать дверь, но она агрессивно распахивается навстречу. В мою квартиру входит Блейз и с самодовольной ухмылкой оглядывает её. Не знаю, что сказать.

— Дружище! — он заключает меня в объятия, похожие на тиски, прежде чем оттолкнуть и без приглашения рухнуть на диван и закинуть ноги на кофейный столик. — Последняя вечеринка, должно быть, действительно прикончила тебя, — он ухмыляется, сильно стуча каблуками по стеклу. — Мы не виделись несколько недель. Я уже соскучился по тебе.

Я пристально смотрю на него. Один из моих самых старых друзей, и всё же он чужой.

— Да, приятель. Хреново всё обернулось, — я сглатываю и чешу щетину, которая постоянно отрастает. — Что ты здесь делаешь? — в моём голосе слышится тихая дрожь. Чёрт, вскрываю карты раньше времени. Он поднимает ноги и осторожно ставит их на пол, наклоняясь вперёд, пока его локти не упираются в колени, и смотрит на меня прищуренными глазами.