— Не могли бы вы мне рассказать о ней поподробнее? — Бреннер вздёргивает подбородок. А я перестаю дышать.

— Она была очень красивой. Очаровательной и жизнерадостной. Все, кто встречался с ней, влюблялись в неё, а она просто… да как будто даже воздух вокруг неё был… аристократическим.

— Вы только что описали, как люди видели её. Как складывались ваши отношения? Вы были близки?

Я открываю рот, собираясь что-то сказать, но слова застревают в горле:

— Я не знаю.

— Не знаете?

По правде говоря, моя мать была самым близким мне человеком из всех, кого я помню до войны. Ну, скорее, она была самой доброй или, скорее, наименее жестокой… но близкой ли? Точно не ближе Молли. Или Грейнджер.

— Она просто… была, — пожимаю плечами я.

— Вы приходили к ней с повседневными проблемами? С серьёзными проблемами?

— Нет, — отвечаю я, качая головой.

— Как думаете, почему?

Его вопросы наводят на размышления и утомляют, но я всё равно чувствую себя обязанным ответить. Произнося эти вещи вслух, я, кажется, исцеляю небольшую внутреннюю трещину. Этого недостаточно, чтобы заполнить пропасть, но уже что-то.

— Не думаю, что ей было до этого дело, — отвечаю я после нескольких минут молчания.

— Она была вашей матерью — заботилась о вас, ухаживала, растила. Почему вы думаете, что ей было всё равно?

— Ну, просто ей явно было всё равно, — смеюсь я. — Судя по тому, сколько раз эта женщина смотрела, как меня пытали, я думаю, ей было фиолетово.

Бреннер царапает несколько длинных заметок в своём блокноте:

— Значит, вам было всё равно, когда мисс Грейнджер пытали у вас на глазах?

Блять.

— Что? — раздражённое шипение вырывается из груди.

Он смотрит на меня поверх толстых очков:

— Ну таково ваше убеждение. Если вы смотрите, как кого-то пытают, и ничего не делаете, то вам всё равно?

— Не понимаю вопроса.

С его губ срывается измученный выдох:

— Вам было всё равно, когда мисс Грейнджер пытали в вашей гостиной?

— Конечно, нет, — фыркаю я. — Что за вопрос?

— Почему вы не думаете, что ваша мать могла чувствовать то же самое?

— Она бы что-нибудь сделала.

— Тогда почему вы не сделали?

— Почему я не сделал что?

— Почему вы ничего не сделали тогда? — этот вопрос ставит меня в тупик. Не могу разобраться в сценариях, которые крутятся у меня в голове. Понимаю, что они схожи, но не могу их связать.

— Меня бы убили, если бы я что-то сделал…

— Может быть, вашу мать убили бы тоже, — пожимает он плечами.

— Я был её сыном, — слова в прошедшем времени затрагивают что-то тяжёлое и разбитое внутри меня, к чему я на самом деле не хочу приближаться. Но это ранит в любом случае.

Он закрывает блокнот, кладёт его между бедром и стулом и тихо обращается ко мне:

— Я никогда не встречался с вашей матерью и не могу говорить ни за неё, ни за её мотивы. Но я буду немного откровенен, может быть, не совсем непрофессионален. У меня есть дочь, — он оглядывается через плечо и указывает на фотографию на полке позади стола. Девочке года четыре, прямые каштановые волосы и глаза, как у отца. — Ты чувствуешь новый вид любви, когда речь идёт о твоём ребёнке. Это удушающе, освобождающе и всепоглощающе. Есть всего несколько вещей, которые я не хочу никогда представлять, одна из них — как моя прекрасная малышка снова и снова терпит Круцио, — его зубы впиваются в нижнюю губу, а челюсть начинает дрожать. — Но оставить её? Умереть и никогда не узнать, что она оправилась после этой пытки? Что двигалась дальше и выжила? Думаю, это было бы ещё хуже. Может быть, ваша мать не смогла вынести мысли о том, чтобы оставить вас? — у меня пересыхает в горле, и я отрицательно качаю головой. — Ну, всё же, по-моему, вы начинаете понимать.

— Эм, может быть.

Он улыбается мне в ответ:

— Становление родителем меняет многое. Заставляет надеяться, когда надежда уходит. Нет ничего сильнее родительской любви. Ничего. Это невозможно понять, даже если вы уже стали родителем. И мне очень жаль, что вы были разочарованы поступками вашей матери.

***

Не успеваю оглянуться, как снова наступает воскресенье. Я сижу на своём маленьком дорогом диване, смотрю на букет роз и потею так, будто только что отыграл на чемпионате мира по квиддичу.

Каждая часть моего тела дрожит или дёргается. Я ни хрена не хочу идти. Я не готов. Я был в больнице всего неделю назад. Но Молли позвала, а от приглашений Молли просто так не отказываются.

Мои мысли прерывает тихий стук.

Я нервно подхожу ко входу в квартиру. В приоткрытой на несколько дюймов двери моему взору предстают рубиновые кудри, собранные в узел. Что-то высматривает в коридоре.

— Молли? — спрашиваю я, полностью открывая дверь. Она поворачивается ко мне лицом.

Видеть её в этом коридоре чертовски странно. Засыпанный мукой фартук на простеньком платье смотрится нелепо вне Норы. Я улыбаюсь её серьёзному выражению лица.

— Невежливо не приглашать меня войти, — ворча, она проходит мимо меня в квартиру и оценивает мой интерьер с брезгливым выражением лица. — Кто декорировал квартиру?

— Кое-кто из Мэнора, — пожимаю плечами.

— Слишком претенциозно, — фыркает она, тыча пальцем в моё кресло.

— Может быть просто я немного претенциозен, — тихо смеюсь, и она с улыбкой оглядывается через плечо.

— Это точно. Они для меня? — указывает на букет цветов на столе.

— Да.

— Ты собирался прийти сегодня вечером? — она переставляет мои книги по цвету или размеру, пока не могу понять, по какому конкретно принципу.

— Я думал об этом, — на мгновение воцаряется тишина. Да, всё же по алфавиту. — Мне очень жаль.

— Так и должно быть, — резко бросает она.

— Я собираюсь исправиться.

— Хорошо, — её голос прерывается, и она отходит от моей книжной полки, чтобы сложить одеяло, которое я лениво бросил на диван.

Она ходит по квартире, молча убирая разбросанные вещи, хотя можно было просто воспользоваться магией. Остановившись на кухне, она упирается ладонями в стойку и, наконец, смотрит на меня.

— Ты очень ошибаешься, думая, что никому нет дела до твоей смерти, Драко Малфой, — когда я встречаюсь с ней взглядом, во мне поднимается волна непрошеных эмоций. Хочется провалиться сквозь землю. Она сжимает губы в жёсткую линию и кивает. — Ты готов? — направляется к камину.

Я бы хотел, чтобы слова остались неозвученными, но прежде чем я могу взять над ними контроль, спрашиваю:

— Почему вы всё время даёте мне шанс?

Она небрежно пожимает плечами:

— Я думаю, ты этого заслуживаешь. А теперь пойдём — ужин подгорает.

Комментарий к 14. Юный и прекрасный

Ребята, буду рада ЛЮБОЙ критике. Я только за совершенствование:)

========== 15. Отступая от края пропасти ==========

I don’t want control, I can dig my own hole

I can make my bed and I can lie in it cold

‘Cause I don’t need heat, I’ve been burnin’ in hell

But now I’m back with my own story to tell

Back from the edge

Back from the dead

Back before demons took control of my head

Back to the start

Back to my heart

Back to the boy who would reach for the stars

James Arthur — Back from the Edge

***

— Расскажите, как идут дела после нашего последнего сеанса, — Бреннер сегодня в настроении. Его глаза немного блестят, и по тому, как он подпрыгивает при ходьбе, я вижу, что ему явно есть чему радоваться. Интересно, каково это.

— Нормально.

— Были какие-нибудь триггеры?

— Триггеры?

— Всё, что заставляло вас чувствовать возврат к своей травме, либо желание снова употребить, — Бреннер открывает блокнот, листает несколько страниц, пока не находит подходящую для своих записей, и начинает водить пером по пергаменту.

Я фыркаю и смотрю в окно: маглы, тянущие за собой детей, бегут на работу, и парочки, заключённые в объятия друг друга, воркуют на перекрёстке.

— Всё пробуждает во мне это желание, — признаюсь я, всё ещё наблюдая, как одна пара влюблённых сплетает пальцы вместе, смеётся и уходит из поля зрения.