Теперь я похоронен с другими забытыми вещами. Теперь это рецепт и флаконы духов, книги и фотоснимки — и теперь я. Воспоминания, которые причиняют слишком сильную боль.

***

Утомлённым я пробуждаюсь от беспокойного сна. Во рту пересохло, в дополнение, я чувствую яркий металлический привкус, сводящий желудок, и буквально физически ощущаю тяжесть тех ужасных решений, которые принимал. Хотя всё в тумане, это ясно точно.

Мои глаза открываются, и я вижу Грейнджер в её обычной позе — свернувшуюся калачиком в кресле.

Чувство вины захлёстывает меня и тяжело давит на плечи, словно броня, от которой я отчаянно хочу избавиться.

Я принимаю сидячее положение и прижимаю голову к дрожащим ладоням, сухой кашель царапает мою и без того растерзанную глотку.

Она подскакивает на своём месте, вытянув палочку, направленную на дверь, и только через несколько секунд приходит в себя.

— Малфой, — её голос пропитан беспокойством.

— Грейнджер. Я… — мой голос дрожит, губы плотно сжаты. Я чувствую, как горячие слёзы собираются в уголках моих глаз, и мне очень неприятно, что она вот-вот увидит такое проявление моей слабости, но я не могу их сдержать. — Мне ужасно жаль. Клянусь, этого больше не случится. Я понимаю, что не справляюсь, — а вот и они, предательские слёзы катятся по моим щекам, и, не поднимая головы, я чувствую, как Гермиона бесшумно подходит ко мне. Она приседает на пол и прижимается к моим коленям, и я кладу руки по обе стороны от её лица, прижимая кудри своими жалкими трясущимися пальцами.

Мой лоб прислоняется к кудрявой макушке, и я чувствую, как её безмолвные крики отдаются дрожью по всему телу. Мои слёзы падают на её колени, и она поднимает лицо, пальцами стирая мокрые дорожки с моих щёк. Даже если бы у неё не было волшебной палочки, я бы был уверен, что она волшебница — она может исцелить меня одним взглядом.

— Мне так жаль. Так жаль. Так-блять-жаль, — бормочу, пока она вытирает слёзы, которые продолжают катиться.

— Тише, тише. Всё в порядке, Малфой. Ты в порядке, — она успокаивает меня, пока я плачу навзрыд и, соскальзывая с дивана, обнимаю её и прижимаю к себе. Я удивляюсь, когда её руки сжимаются вокруг меня в ответ, и чувствую, как она успокаивающе гладит меня по спине. — Всё в порядке. Ты в порядке, Малфой, — повторяет она свою мантру.

Убираю руки с тонкой прямой спины и обхватываю её щёки ладонями; я чувствую силу, я знаю, что надо делать.

— Я закончил. Я обещаю, ладно? Это было в последний раз. Я знаю, что это была ужасная ошибка, и ты не заслуживаешь этого, не заслуживаешь ничего из этого. Я стану лучше для тебя. Я обещаю.

Её глаза закрываются, и теперь подушечки моих пальцев смахивают слёзы с веснушчатых щёк.

— Хорошо. Я хочу… — она сглатывает и смотрит в пол, — я хочу, чтобы тебе стало лучше, Драко. Это всё, чего я хочу. Надеюсь, ты это знаешь, — отворачивает лицо и убирает руки. Становится холоднее, когда её прикосновения исчезают. — Но не для меня. Ты должен стать лучше для себя.

Мои глаза округляются, гнев на несколько мгновений искажает моё лицо:

— Конечно, это для тебя. Я сделаю для тебя всё что угодно…

— Именно! Ты не можешь… Ты не можешь оказывать на меня такое давление. Я не могу быть сутью твоей трезвости, и знать, что всякий раз, когда мы расходимся во мнениях или ты расстраиваешься — ты можешь просто сойти с рельсов. Тебе нужно поправиться, выздороветь и снова стать целым. Но… — она почти задыхается, — не для меня. Мне жаль.

— Что, прости? — я чувствую, как пульсирует мой мозг. Ему нужно облегчение. Запасные флаконы в кармане зовут меня, как будто маяк выключил свет, и Небула выбрасывает спасательный жилет — последняя попытка удержать мою голову над водой.

— Я больше так не могу. Ты не можешь звать меня, когда у тебя передоз или эффект от дозы слишком пагубный… — её слова отчаянно рвутся из груди. Она уже отрепетировала их. Она уже всё решила. — Я не могу приходить, только чтобы чинить то, что ты успел разрушить. Ты был прав. Во мне есть то, что ещё не отболело. А это не помогает.

— Но я говорю тебе! Этого больше не повторится, Грейнджер. Ты можешь мне верить! Я бы не… — волны собственного напряжения накрывают меня, и я тянусь к ней. Она должна знать, что она, чёрт возьми, значит для меня. — Если бы мы остались вместе, то ничего такого бы не было. Я бы не стал нюхать… Но я был ужасно расстроен из-за твоего свидания и просто потерял контроль. Но я бы не стал. Я бы не стал.

— Нет, Драко.

— Пожалуйста! — я кричу, пока моё сердце снова и снова замирает в груди. — Мне нужны мы. Это… это всё, что у меня есть.

Она закрывает глаза и поднимает руки, чтобы закрыть лицо. Я вижу, как ей больно оттого, что я умоляю, но я не могу ничего поделать. Она очень нужна мне. Если не будет её, то будут наркотики. Больше у меня ничего нет.

Её плечи напрягаются, и она поднимает своё заплаканное лицо ко мне.

— Нет. Я не могу быть всем, что у тебя есть. Разве ты не понимаешь? Это вредно для нас обоих, и мне нужно найти другой способ лечить свои незакрытые раны. Мне нужно… Мне нужно, чтобы ты хотел большего для меня. Большего, чем просто видеть во мне девушку, которую можно позвать, когда твой кайф идёт наперекосяк.

Мой рот безмолвно открывается. Хочется сказать ещё миллион умоляющих слов, но она права. Я хочу большего для неё. Больше, чем это. Больше, чем я могу дать.

Резко киваю и вижу, как она вздыхает с облегчением оттого, что я больше не сопротивляюсь. Она поглаживает своими холодными руками мои щёки и прижимается лбом к моему, прощаясь.

— Могу я тебе кое-что сказать? — шепчет она в тишине нашего расставания.

— Да, — хриплю резким голосом.

— Я не знаю, поможет ли это или причинит боль.

Пожимаю плечами.

— Всё равно скажи, — я приму всё, что она скажет, даже если это уничтожит меня.

Мгновение тянется, и я вижу, как из-под мокрых ресниц на её щёки проливаются слёзы.

— Я думаю… я думаю, что люблю тебя, — слова на мгновение зависают между нами, и я прерывисто втягиваю воздух. Это больно. Это больше причиняет боль, чем помогает. Её тонкие пальцы ложатся на мой затылок, притягивая меня ещё ближе. — Уйти сейчас — самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать. Я не знаю, как оставить тебя после того, в каком состоянии я тебя нашла. Но я хочу, чтобы ты знал, что… — она отчаянно втягивает воздух, ещё сильнее прижимаясь лбом ко мне. — Что ты вернул меня к жизни. Знать тебя, любить тебя… Ты исцелил раны, о существовании которых я даже не догадывалась, — сжимает губы, пытаясь сдержать рыдания, но безуспешно. Я вижу, каких усилий ей это стоит, и так хочу помочь. — Ты научил меня заново смеяться, и мне так жаль, что я не могу сделать то же для тебя. Я так сильно хотела стать той, кто мог бы тебя спасти.

Боль её признания пронзает меня — поглощает, разбивает. Я не могу дышать. Я хочу рассказать ей, как она спасла меня — или, правильнее сказать, спасает. Что она единственная, кто делает это всё стоящим того, чтобы продолжать, но она уже попросила меня остановиться. Она попросила меня отпустить её — кто я такой, чтобы отказывать ей хоть в чём-то?

Её прикосновения полны нерешительности — дрожащими пальцами она поднимает моё лицо. Мне невыносимо тяжело смотреть ей в глаза, и я не отвожу взгляда от её губ, которые нависают над моими.

Это сломает меня.

К чёрту. Всё равно всё сломано.

Я позволяю ей быть так близко, позволяю ей поцеловать меня. Я бы не попросил ничего, что она не может себе позволить дать. Её губы голодно прижимаются к моим. Мои руки сжимают её талию, притягивая ближе — хочу запомнить ощущение её прижимающегося тела. Жаль, что я не могу запереть её здесь со мной. Я чувствую соль наших слёз на её губах, и думаю о том, чувствует ли она вкус наркотиков на моих. Мне слишком тяжело осознавать, что она плачет, когда мы целуемся в последний раз.

Когда она отстраняется, я упираюсь взглядом в пол. Мне слишком стыдно поднять глаза и увидеть всю ту боль, которую я причинил ей. Она целует меня в щеку, в лоб, но я всё ещё не меняю своего сгорбленного положения. Мне больно. Это поражение.