Я прекрасно помню свои приступы тошноты, когда они бросили связанную бедняжку к моим ногам, и чёрные слёзы текли по её грязным щекам.

— Почему же вы этого не сделали этого?

Я вздрагиваю. Мой голос дрожит:

— Я… я просто не могу. Они пытаются втянуть меня в это, называют педиком. И Долохов что-то говорит…

— Что он говорит?

Мои глаза сжимаются сильнее, когда я вижу его уродливое, покрытое шрамами лицо в нескольких дюймах от своего. Он наклоняется и, схватив её за волосы, поднимает на ноги, испуганную, тяжело дышащую. Я слышу, как она хрипит сквозь сломанные рёбра, слёзы застилают её глаза и оставляют ужасные полосы на щеках. Несмотря на грязный кляп и связанные запястья, она умоляет меня о помощи, зная, что я не смогу ей помочь. Долохов держит её за плечи своей грязной рукой, пока она бьётся, и я вижу, как в её глазах гаснет свет. Я вижу момент, когда она сдаётся. Мой желудок сжимается, когда он проводит своим коротким языком по её шее…

— Он говорит, что будет трахать её, пока она не умрёт.

Бреннер тихо выругивается:

— Что происходит дальше?

Мои ногти впиваются в ткань дивана, дыхание становится всё слабее с каждой секундой.

— Я наказан, — выдавливаю сквозь сжатые челюсти.

— Как?

— Круцио.

Горячие слёзы текут по моим щекам, и тело сопротивляется воспоминаниям, боль из которых словно становится реальной.

Картинка меняется: на полу теперь я, изо рта течёт кровь, некоторые кости сломаны, и дрожь сотрясает моё бесполезное тело. Глаза сосредоточены на матери в её мрачном облачении. Её лицо прикрыто тонкой сеткой вуали, закреплённой в пышных волосах.

Я откашливаю кровь и зову её, мои пальцы тянутся по мраморному полу к ней, к единственному человеку, которому я могу доверять.

Она смотрит на меня, боль и сострадание искажают её тонкие черты. Но она не подходит ко мне. Лишь опускает глаза в пол, не в силах смотреть.

Моё тело реагирует на обжигающее воспоминание само по себе, и сквозь туман я слышу голос Бреннера, который вытаскивает меня назад, приказывая идти в безопасное место.

— Мистер Малфой, мне нужно, чтобы вы нашли в себе силы уйти оттуда. Приведите себя в чувство и найдите безопасное место, — его голос твёрд и пробивается сквозь рушащиеся стены моего сознания.

Меня выдёргивает из воспоминания, и я попадаю на чердак, где сижу в нише окна. Грейнджер свернулась калачиком на полу, откинув голову назад и улыбаясь мне.

Она не знает, что для меня каждая маглорождённая, привезённая в поместье, это она. Она не знает, что все их крики всегда будут её криками.

Я вскакиваю с дивана, хватая ртом воздух. Мой взгляд перекидывается на Бреннера. Я подрываюсь и останавливаюсь у его носа, сжимая его дешёвую рубашку между пальцами и поднимая его на ноги.

Толкаю его назад, он ударяется головой о стену с его дипломами и сертификатами. Одна рамка падает на пол и разбивается.

— Малфой, я прошу прощения, — он поднимает руки в защитном жесте. — Я бы не отвёл туда, если бы знал. Хорошо? Прошу прощения. Вы можете мне доверять.

Моё рычание замирает в горле, и я сглатываю — ярость сотрясает мои конечности.

— Я никому не могу доверять, — усмехаюсь и отпускаю его. — Мы закончили. Назначьте мне кого-нибудь другого или отправьте меня в Азкабан — мы, блять, закончили.

Я захлопываю дверь, не потрудившись оставить стакан с мочой у Хелен.

По дороге домой делаю только две остановки.

Час спустя я уже сижу на диване, приглаживая волосы, и смотрю на кофейный столик. Мой разум всё ещё представляет собой изменчивый коктейль ярости и неизлечимой травмы.

Я тянусь рукой мимо огневиски и беру со стола пузырёк с ледяной Небулой.

Комментарий к 8. Последствия

Сильная глава. Моё субъективное оценочное суждение, конечно.

========== 9. Мелководье ==========

Tell me something, boy

Aren’t you tired tryin’ to fill that void?

Or do you need more?

Ain’t it hard keeping it so hardcore?

I’m falling

In all the good times I find myself

Longing for a change

And in the bad times I fear myself

Lady Gaga, Bradley Cooper — Shallow

***

В разуме витает рой мыслей, за которыми я не могу угнаться. Я заново переживаю моменты, которые давно хочется похоронить. Моя отворачивающаяся мать — самое ужасное воспоминание. Мозг проигрывает его опять и опять. Я впиваюсь ногтями в свой скальп и шею, оставляя на них красные следы.

Перекатываю пузырёк между пальцами, наблюдая, как пары снова и снова кружатся и светятся, и ставлю флакон на столик рядом с огневиски.

Моя проблема.

Мой ответ.

Мой выход.

Мышцы трясутся от желания, которое я не думаю, что смогу утолить иначе. Я чувствую внутреннее жжение и отвратительную тягу — необходимость забыться. Я. Не. Хочу. Ничего. Чувствовать. Чёрт побери.

Я знаю, что мне станет лучше. Рёбра сдавливают лёгкие, пока я выпускаю сквозь зубы прерывистые выдохи, всхлипывая после каждого.

Я бью себя по лицу. Сильно.

Снова.

Снова.

Боль приземляет меня, сковывает, привязывает.

Я чист сто тридцать один день. Я не должен.

Но мне это нужно.

Дикое рычание вырывается из груди, и я слышу, как где-то разбивается стекло в приступе случайной магии.

— БЛЯТЬ!

С лёгкого движения руки кресло падает набок. Горячие, постыдные слёзы текут по моим щекам.

Воспоминания о муках выхода из наркотической ломки запрещают мне даже думать об этом. Моча, рвота и пот… Я не смогу пережить это снова.

Усталые мышцы, утомлённые борьбой с невидимым врагом, болят; разум разваливается на части; потребность в освобождении тянет за свободные нити, ждёт, пока я не распутаю их. Тело мучительно ощущает каждый проклятый звук в этой квартире, и я бросаюсь к часам на стене, срывая их — швыряю, и они звонко разбиваются о другую стену. Ещё один дикий вопль вырывается из моих лёгких.

— Драко?

Это она.

Я поворачиваюсь. Как только Грейнджер видит моё лицо, она всё понимает. Её взгляд падает на столик, потом на мои руки, и возвращается к полупустой бутылке огневиски и пузырьку Небулы. Её плечи опускаются, и она медленно втягивает воздух через нос.

Разочарована. Опять.

Я не виню её. В конце концов, я тоже чертовски разочарован.

— Драко… — в её голосе слышится грустное сочувствие, от которого мне хочется кого-нибудь придушить. — Что случилось?

— Ничего.

Она усмехается и закрывает дверь:

— Очевидно, не ничего, если ты сидишь здесь в компании бутылки виски и наркотиков.

— Что ты здесь делаешь? — рявкаю, отводя глаза. Я чувствую на себе взгляд и непрошеную заботу, отражающуюся в её глазах.

Она указывает на кофейный столик:

— Ты не устал? Не надоело пытаться заполнить внутреннюю пустоту наркотиками, алкоголем и бесконечной тоской? Ты знаешь, что есть люди, которые, на самом деле, справляются с проблемами нормальными способами?

— О, да неужели? — ухмыляюсь ей через плечо. — Пожалуйста, избавь меня от своих пустых нотаций. Лучше расскажи мне, как ты справляешься с готовкой и рыданиями. Потому что неважно, сколько грёбаных лазаний ты сделаешь — твои родители всё равно не вспомнят о твоём существовании.

Это слишком низко, я знаю. Чёрт, я не должен был этого говорить, но сейчас я уже не контролирую ситуацию. Проснулась та часть меня, которая называла её грязнокровкой. Та, которая приняла тёмную метку.

Она потрясённо втягивает воздух и прикрывает рот тыльной стороной руки, всё ещё уставившись на меня.

Ноги бесцельно несут меня на кухню.

— Тебе нужно уйти, — указываю на дверь.

— Я никуда не уйду.

— Почему тебя это вообще волнует? Неужели на этой неделе ты не можешь присматривать за каким–нибудь другим питомцем. Дай мне передохнуть, мать твою, — я слышу её тихий вздох, и ноющая боль стягивает меня, умоляя извиниться. — Жаль, что ты так озабочена мной. Ты жалкая, — яд, чистый яд, но это настоящий я.

Я хочу… нет, мне нужно, чтобы она меня увидела таким. Я не из тех, кто ест суши на совместном ужине или часами просиживает в её книжном магазине. Мне нужно, чтобы она узнала во мне монстра, который уничтожает всё, что любит. Даже её.