В столовой новобранцев встретили сержанты, каждый свое отделение, у своего стола. Серьезные лица, начищенные сапоги, аккуратные, со стоячим воротничком гимнастерки. Привычным движением руки поправляли мягкие настоящие кожаные ремни и ожидали «ду́хов»[2]. Вбежавших с мороза иссиня-лысых солдат рассадили по десять человек на лавках, по пять с каждой стороны. В середине стола возвышался большой, неуклюжий и невзрачный чан, наполненный, как оказалось, непонятной жидкостью. Первое. Рядом в такой же емкости – каша. Второе.

– Раздатчики пищи, встать! Приступить к раздаче пищи.

Раздатчики – это те, кто волею случая оказался за столом посередине, третьим от края. Они должны встать по команде и налить каждому суп, тарелки стоят стопочкой на краю стола, а когда будет покончено с первым, так же поровну разделить кашу.

Время на прием пищи для всех одинаковое, для раздатчиков пищи его остается значительно меньше, пока они раздают порции, другие вовсю лопают. Через короткое время для всех одновременно и всегда неожиданно звучит команда: «Закончить прием пищи. Крайние столов встать, убрать посуду!» Доел – не доел, никого не волнует.

Первый обед в армии – всегда шок, никто из новобранцев не подозревает, что на прием пищи отводится столь мало времени. Правильней сказать, вообще не отводится. Только-только, кажется, раздали суп, только ложки смочили, как вдруг: «Закончить прием пищи!» Многие порции остаются нетронутыми, крайние столов уносят посуду в мойку, на подоконнике образовывается гора тарелок с недоеденной кашей – и все, обед закончен, выходи строиться…

В казарму «духов» вели уже сержанты. Прапор отчитался и пошел в сторону КПП. Домой. Отсыпаться.

Сколько новых слов пришлось выучить за один день, «разрешите» – не в счет. Еще вчера не подозревали новобранцы о наличии понятия «раздатчики», а теперь это чуть ли не жизненно важно. Несколькими минутами позже – еще одно. Подшива – кусочек белой материи, которым подшивается ворот гимнастерки. Только сейчас парни заметили, что у всех сержантов воротнички белые. По сравнению с ними салаги – они же «ду́хи» – выглядят как подстреленные вороны: тонкая шея в не по размеру большом вороте зеленой гимнастерки, на котором отсутствует подшива.

Подшиться – это непросто, подшиться – целое искусство. Приложить подшиву к вороту гимнастерки и как-нибудь прихватить все это дело белыми нитками – не пойдет. Можно исколоть себе все пальцы, материя хаки – грубая, а толково пришить подшиву так и не получится.

– Ну ё-моё, чё это за фигня, какой демон это придумал? – бурчали себе под нос молодые солдаты.

– А ты, воин, меньше языком лязгай, целей будешь, и подшиваться быстрей научишься, – явно сдерживает себя сержант, давая понять, что все основные занятия еще впереди. – А ты, фиксатый, чего лыбишься, что там у тебя с погонами?..

Пришить погоны к гимнастерке оказалось еще сложнее. Они тугие и толстые, иголке проще проткнуть палец, чем прошить погоны. Хуже всего, когда ты уже их пришил и получилось неровно. Нужно заново их оторвать и попытаться пришить ровнее. Никаких наперстков, разумеется, нет и быть не может. Благо, пуговицы на кителе металлические, можно пользоваться ими вместо наперстка.

На ужин шли уже подшитыми и с погонами. Худо-бедно, пристроили их на место. Столовая на этот раз была заполнена солдатами. Все подразделения вернулись с работы, «духов» заводили последними, после того, конечно, как изрядно подержали на морозе.

– Справа по одному – марш!

Появление зеленых вызвало необычайное оживление в зале. Старослужащие приветствовали их улыбками и настоятельным советом.

– Ду-у-ухи, вешайтесь! Ха-ха-ха-ха… – слышалось отовсюду.

Последние, в свою очередь, не понимали, отчего им рекомендовалось именно повеситься. Наученные обеденным опытом, они накинулись на еду, ничего не слыша и не видя вокруг. Вскоре прозвучало, на этот раз уже ожидаемое, «закончить прием пищи». Новобранцы, конечно же, не успели этот прием закончить, хоть и глотали, не жуя, спина – буграми. Благо, на этот раз хоть что-то успели в себя втолкать. Небось, переварится как-нибудь. Грустным взглядом провожая тарелки с недоеденными порциями, шумно встали. Закончить – значит, закончить. И снова плац, и снова в одних гимнастерках.

«Поверка» стала следующим словом после раздатчиков пищи, «духов» и подшивы, которое в этот день нужно было понять, принять и запомнить. А потом, совсем уже вечером, – взлётка. Так окрестили длинный коридор в казарме, где как минимум дважды в день выстраивается рота. В расположении, так это называется на армейском языке, полагается строиться в две шеренги. Повзводно. Дежурный по роте встал посредине взлётки лицом к личному составу, взял в руки журнал и начал монотонно читать:

– Младший сержант Стремов?!

– Я! – звучит в ответ с фланга.

Когда воин слышал свою фамилию, ему следовало громко и незамедлительно крикнуть «Я». Солдаты вытянулись в струнку, подняли подбородки, напряженно слушали.

– Рядовой Карпов?!

– Я!

– Рахманбердиев?

– Я!

– Абашидзе?!

– Я!

И так все 115 человек…

После переклички воинам положен отбой. На него отводится 45 секунд. Отбиться – значит, в течение этого времени добежать до кубрика, протиснуться к своей кровати, там раздеться, аккуратно, чтобы у сержанта претензий не было, сложить форму, заправить портянки в сапоги, расправить постель, лечь в нее и укрыться.

Расположение кубриков, тесно заставленных высокими кроватями, двухъярусными, с обязательным табуретом возле каждой, узенькие проходы между ними и не менее узкая, два человека едва расходятся, взлётка совершенно не способствуют достижению поставленной цели. Никого все эти нюансы не интересуют, сержанты рассредоточиваются по кубрикам, каждый возле своего отделения и ждут команды дежурного, который на манер ведущего на боксерском ринге громко с растяжкой кричит: «Внимание, р-рота-а-а! Со-о-орок пять секу-у-унд… Отбой! Пять секунд прошло…»

После короткого, обрезанного «Отбой!» взлётка превращается в кишащий муравейник. Воины срываются с места, сбиваясь в кучу, бегут по узкому коридору. Большинству из них для того, чтобы добежать до своей кровати, нужно покрыть немалое расстояние. Лысые головы мелькают под тусклыми лампами коридора. В узкой двери затор, суетливость нарастает, она мешает, командиры отделений кричат: двадцать пять секунд прошло, тридцать, тридцать пять… Бегущие пытаются раздеться на ходу, кто-то умудряется снять и сапоги. Если это удается, то портянки начинают болтаться, путаться под ногами, препятствуют движению и мешают другим, сапоги теряются, на поиски их тратятся драгоценные секунды.

Во взорвавшейся кутерьме кто-то обязательно падает, через него перепрыгивают бегущие, кто-то, конечно, неловко на него наступает, каждый спешит в кубрик, а добежав до кровати, не может торжествовать, ибо впереди вторая половина дела – все снятое с себя аккуратно требуется сложить на табурет, заправить портянки, ровненько обмотать вокруг голенищ сапог, и только после этого улечься на скрипучую кровать. Но и после этого расслабляться не стоит – обстоятельство, что кто-то уложился вовремя, вовсе не означает, что успели все. А раз не успели, то процедура повторяется: внимание, рота, подъем! И все сначала много-много раз, до тех пор, пока за 45 секунд не отобьются все.

Наконец, кажется, получилось, успели все, все улеглись. Дежурный проходит по кубрикам, смотрит, ровненько ли стоят табуреты, правильно ли заправлено обмундирование. Нет, неправильно. Обязательно кто-то найдется. Рядовой Удод не успел снять сапоги. Его голени, паренек он довольно тучный, слишком толсты, чтобы отбой стал для него простой процедурой. И вот он скачет на одной ноге у кровати, пытаясь стряхнуть с другой сапог. Сержант подходит к нему и какое-то время тяжелым взглядом смотрит на его старания. Молодой от этого еще больше паникует. Подойдя вплотную, почти в самое ухо взводный кричит: