– Там тряпка, – не вставая с места, ткнул пальцем Жураев.

Сережа тщательно вытер сапоги, но после грязи на строительном участке вычистить идеально не представлялось возможным. Не говоря уже о целесообразности – максимум через два часа сюда ввалится взвод на перекур, и Саше-Шуре после их визита снова придется драить пол.

– Сказал, не ходи, – заорал Шура, когда Сережа со всей осторожностью двинулся в направлении шкафчиков. – Я твою маму…

– Э-э-э, приятель, давай ничью маму трогать не будем, – попытался остановить азиата Сережа, понимая, что тот произносит эти слова не потому, что знает их смысл, а потому, что слышал от других.

Но Шуру уже понесло. Решив, по всей видимости, что обязанности дневального дают ему какие-то дополнительные права, да еще по отношению к новенькому, он выдал на-гора все, что знал по-русски. Сережа успел отметить, что сказанное Жураевым не отличалось особой изысканностью. В дополнение к словесному потоку Шура стал махать кулаками перед лицом Сережи, не решаясь все же начать драку, но стараясь при этом изобразить готовность к ней.

Не подозревая о священности Шуриных ушей и вовсе не желая драться, Сережа схватил его именно за них и с силой наклонил Жураева вниз, усаживая на место, где тот только что сидел. Узбек тихо заскулил и смирился. Сережа спокойно завершил обустройство своего шкафчика и удалился на объект.

Монолитная, напоминающая огромного осьминога конструкция, не похожая ни на одно здание в городе, по замыслу архитекторов в скором будущем должна была стать лучшим ледовым дворцом в регионе. Пока же бетонная чаша одиноко возвышалась на грязном пустыре, заваленном строительным мусором, над приютившимися здесь же вагончиками.

Через таявшую грязь, перепрыгивая лужи, Сергей добрался до объекта, поднялся на залитое бетоном, но еще не освобожденное от опалубки крыльцо и вошел в чрево осьминога. Будущий хоккейный корт продувался всеми ветрами мира, был погружен в полумрак, одинокие лампочки, половина из которых не горела, болтались на толстых шнурах и не спасали положения – сюда неохотно вошел новый солдат.

Уже в первые часы работы Сергей заметил, что военные строители вели себя намного свободней, чем на его прежнем месте службы. Грузовики привезли щебень, выгрузили в зияющие амбразуры полуподвалов, и задача солдат была раскидать его равномерно по всей площади подвалов. Позже щебень должен залиться стяжкой.

Щебень был крупным, совковые лопаты его не брали. Да и не совковые тоже. Грузить его в носилки было крайне неприятно – острие лопаты упиралось в какой-нибудь голыш и дальше в кучу не проникало. В результате на лопате оказывались несколько камешков, которые воин и перекладывал в носилки. Попытки раскидать щебень – насколько долетит – без помощи носилок имели тот же успех. Стало понятно, что работы здесь на несколько дней, как минимум. Воины расслабились, торопиться было некуда.

Прибежал командир взвода, прапорщик.

– Так, чего так мало сделали?

– Дык, та-арищ прапорщик, невозможная работа, вы попробуйте эту дебильную щебенку на лопату набрать, руки отваливаются, мозоли лопаются, а кучи не уменьшаются.

– Разговорчики мне! К концу дня командир роты придет, смотрите, чтобы объем был.

К концу дня действительно пришел майор Катков. Его, судя по всему, объем интересовал в последнюю очередь. Майор был немногословен, был уже в возрасте, дослуживал свой срок перед пенсией и потому ходил, как выражались солдаты, на полусогнутых. На этот раз он пришел, тем не менее, с определенной целью.

– Товарищи солдаты, – проговорила его сутулая фигура тихим, безжизненным голосом, – городские власти попросили нас помочь на строительстве обелиска славы в парке неподалеку. Поэтому в расположение мы возвращаться не будем, а направимся сразу туда. Вопросы есть?

– А как же ужин, товарищ майор? – осмелился спросить кто-то.

– Мы будем работать так, чтобы до ужина успели закончить. Взвод, равняйсь, смирно, прямо шагом марш. Левое плечо вперед…

В строю все были для Сергея незнакомы. Кроме, разумеется, Шуры Жураева. Тот смотрел на новенького косо и зло. Погоди у меня, дождемся вечера, говорил его взгляд. К счастью, рядом в шеренге оказался приветливый паренек из Перми, который, пока они шли к новому объекту, расспросил, откуда Сергей родом, и дал знать об этом казахам, коих в роте было немало.

Строительство обелиска заключалось для солдат в рытье котлованов. Городские подтянули к яме компрессор, организовали отбойный молоток. Обнаружилось, что никто им работать не умеет. Кроме Сергея. Первые месяцы службы он не выпускал его из рук, теперь вот пригодилось. Он попросил доверить ему отбойник. Сослуживцы только успевали откидывать мерзлые куски земли, отделяющиеся от острия молотка. Когда тот заклинил, новенький за пару минут разобрал, почистил и собрал его. Воины переглянулись – зачёт, дескать.

И снова неровный, стянутый ржавыми скобами, однообразный, как солдатские будни, забор навевает тоску, усталый и грязный взвод плетется вдоль него, едва передвигая ноги, в надежде успеть к остывшему ужину. Раз, раз, раз, два, три, в мороз и зной, дождь и снег. Раз, два, три, тянутся друг за другом бушлаты. Галерка, не растягиваемся, раз, два, три. Мелькают шапки, под каждой свои думы, и они точно не о бушлатах, шире шаг, может, о Светке, которая «дура», или о таком же точно сером заборе, который возле дома остался, на пути в школу был. Раз, раз, раз, два, три, к стальным воротам со звездами…

После ужина солдату положено личное время. Подшиться, побриться, помыться, сапоги и бляху начистить, письмо домой написать – все это нужно успеть до просмотра программы «Время». В казарме к Сергею сразу подскочил небольшого роста косолапый казачонок:

– А ты правда из Казахстана?

– Правда.

– И присягу не принимал?

– Не принимал.

– Правда баптист, что ли?

– И это тоже правда.

В это время Сережа увидел Жураева, машущего ему рукой, пойдем в сушилку, дескать, поговорить надо.

Сушилка – комната с двумя трубами, протянутыми на всю длину, как в автобусе поручни, с приваренными к ним крючками. На крючках висят 115 бушлатов, у стены, возле батареи отопления – несколько десятков пар сапог. В сушилке всегда жарко, на то она и сушилка – обмундирование за ночь должно просохнуть. Старики здесь любят спать, снимают с крючков несколько бушлатов, бросают их на пол возле батарей и спокойной ночи, малыши! Для молодых сушилка – идеальное место выяснить отношения, в переводе на простой язык – подраться. Звуков почти не слышно, ватники все глушат, и в случае необходимости сапоги всегда под рукой – есть чем швырнуть.

В сушилке Сергея ждали человек пятнадцать земляков Жураева, выросших в узбекских горных поселениях.

– Ты зачем Сашу абижаль?

– Я не обижал, он сам на меня драться кинулся.

Откуда-то неожиданно прилетел сапог, бухнул в плечо и упал на пол. Сергей обернулся и тут же получил удар в бок другим сапогом. Правда, на этот раз обутым на ногу. В этот момент широко распахнулась дверь сушилки.

– Ста-а-й-й-а-ать! Не трогать его! – закричал чей-то голос.

В двери втиснулись несколько человек, все на одно лицо, казахи.

– Эй, зимльак, увчем деля? Мы тут свои вопросы решаем, да!..

– Я тебе не зимльак, я ему, – солдат ткнул пальцем Сереже в плечо, – ему земляк! Понимаешь? И пока не выясню, кто он и за что на него наезд, бить я его не дам. Понял?

Казахов в роте было гораздо больше. И дух у них был, судя по всему, боевой. Узбеки отступили. «Разберемся еще, не расслабляйся», – кинул последний из них, выходя из сушилки.

Расслабляться и вправду было рано. Над казахами в роте стояла еще одна сила. Девять человек из Коми АССР, все в полном составе успевшие до армии пройти малолетку – тюрьму для несовершеннолетних. Держались они особняком, никого не трогали, не чморили, но с первого дня службы дали понять: видели мы в жизни многое и терять нам нечего. Нас лучше не трогать.

Крепкие, немногословные парни в тот момент, когда Сергей в сопровождении двух диаспор вышел из сушилки, сидели в кубрике и неспешно делили между собой «угол», так на их наречии называлась посылка из дома. Один из них окликнул новенького: