Карлик замолчал и некоторое время неподвижно смотрел на огонёк лампадки, бродя мыслями во временах своей невообразимо далёкой молодости. Анастасия неловко пошевелилась на своём табурете, и маэстро очнулся от воспоминаний.

   - Возле "Благой вести" я провёл восемь лет. Я играл, я чинил её -- помогал заменять изношенные трубы, клапаны и меха, укреплять фундамент. Я узнал её всю, от основания до вершины самой тонкой трубы, каждую клавишу я различал не глядя, на ощупь, на запах... И тогда я понял, что могу создать нечто ещё более совершенное и прекрасное, голос для моей музыки, поистине инструмент, которым можно менять мир, как скульптор меняет резцом глыбу мрамора. Не в Италии, нет - Италия была бедна, разорена войнами, в ней чаще раздавался шум битв и крики о помощи, чем звуки виолы и арфы. Я перешел Альпы и оказался в другой Европе - в Европе, погружённой во тьму, не знавшей истинной музыки. Там я был нужен.

   Он вновь замолчал, прислушиваясь к чему-то снаружи безмолвной церкви, поправил фитилёк лампады и с тяжелым вздохом, словно ему физически тяжело было возвращаться в прошлое, заговорил снова:

   - Я попал в разгар чумы - не знаю, каким чудом мне удалось не заразиться! Я добрался до столицы княжества, ещё не затронутого эпидемией, но там уже появились крысы. Они наводнили городок - вот этот самый, где мы с вами сейчас сидим, -- и всем было ясно, что со дня на день чума может начаться и тут. Люди хотели уйти отсюда, но куда им было бежать? Вокруг не было безопасных мест. И я сказал князю: "Я знаю, как избавить город от крыс". Он дал мне всё: деньги, людей в помощь, материалы для строительства, лучших мастеров, которых я просил. Я смутно помню, что и как я делал, могу сказать одно: никто никогда больше, ни до меня, ни после, не строил орган за такое короткое время. Он вырос просто на глазах - не самый большой, не самый богатый по диапазону, но я строил не музыкальный инструмент - это было оружие! Поэтому я назвал его "Трубой Судного дня". "Благая весть" пробуждала в душах мир, доброту и любовь, но я ждал другого. "Труба" взывала о мщении преступникам, об очищении всего, что запятнано грехом и злом, и о справедливости для тех, кто жаждал её превыше любых благ и даров. Когда она впервые подала голос, горы вздрогнули, а люди увидели в небе ужасные картины вселенской битвы. И тотчас же из подвалов, из сточных канав, из-под мостов потянулись на свет божий полчища крыс. Мириады их бежали по улицам, текли, словно река отбросов, и собирались на площади перед церковью. Я не видел их, но знал: они идут, и пока звучат мои трубы, мерзкие твари в моей власти, я волен в их жизни и смерти. Не прекращая играть, я велел развести поодаль от города большой костер в яме, куда бросали кости павшего скота. Я направил туда крыс, и все они сгорели там. Не сбежала ни одна.

   Когда я сыграл последний звук, я чувствовал себя так, словно душа моя вышла из тела. Руки и ноги не подчинялись мне, голова была словно пустой котёл, где всё ещё звучали эхом обрывки музыки. Меня вытащили из-за клавиатуры, унесли в дом и уложили в кровать; я спал два дня, а на третий увидел свое отражение в тазу для умывания и от неожиданности пролил всю воду - в тридцать два года я стал седым, как пророк Моисей!

   Маэстро вновь замолчал, неуклюже встал со скамейки, прошелся туда-сюда по тесной комнатке, повёл плечами, словно хотел сбросить, как надоевшую ношу, и свой горб, и свои семьсот лет.

   - Это неправда, что я привёл крыс к реке и утопил, -- сказал он скрипучим голосом. -- Это было бы безумием - ведь из реки брали воду! Так что не верьте сказкам, друзья мои, в них почти всё -- ложь.

   - А то, что вы увели из города детей, -- тоже ложь? -- спросила Анастасия и прикусила язык. Но Ринальди не обиделся:

   - Это правда. Но не вся правда. -- Он достал из ниши в стене тёмную бутыль, не без труда выдернул чёрную от времени пробку, налил до половины три грубых глиняных чашки:

   - Вот и кончилось моё прекрасное вино. Выпьем, друзья, за вечное воскресение. -- Доктор и Анастасия выпили тягучую темную жидкость с ароматом цветов и солнца.

   - Расскажите про них - про тех, кто стал вашими врагами. -- попросил Саошьянт, когда карлик вернулся на свое место.

   - Они пришли ко мне на третий день после исхода крыс. Они сказали, что я посмел вмешаться в уже спрядённую судьбу города. Они предназначили ему исчезнуть, чтобы самое имя его стерлось из истории. А я, дерзкий смертный, воспротивился воле высших существ и взялся защищать обычных простых людишек, которые все равно не имеют никакого значения. Они сказали, что так или иначе уничтожат город эпидемией чумы, но я больше не смогу вмешаться, а если снова влезу в их планы - история проклянёт меня.

   Я пытался предупредить людей, но что толку? Мы ведь не знали, откуда придёт зараза, если в городе не осталось ни одной крысы. Но она пришла: какой-то бродяга проскользнул мимо карантинных постов и принёс заразу на рынок. Через два дня умер первый горожанин, к концу дня их стало пятьдесят, на следующее утро - уже две сотни. Это была какая-то необычная чума, от неё умирали за день-два, а дети и старики сгорали за несколько часов, как свечки. Мой знакомец-алхимик, обративший внимание на эту странность, пытался понять, что к чему, но не успел: его нашли в постели мёртвым. Тогда мне стало ясно: зараза -- в самом деле дело рук тех, называвших себя высшими существами. Я хотел помочь, но не знал, как. Всё, что у меня было, - это "Труба", ничего другого я не мог. И я решился: во время вечерни я заиграл новую мелодию. Она говорила не о мести и не о смерти, а о спасении через жертву, о том, что нужно оставить за спиной, в прошлом, чтобы дожить до будущего. Горы пели вместе со мной. И все дети, которые слышали "Трубу", вышли из домов и пошли туда, куда я их вёл, -- через горы, где в это самое время "Благая весть" пела о вечной радости и воскресении. Дети не добрались до Неаполя: как только последнее эхо музыки рассеялось в горах, они остановились -- но уже в безопасности, по ту сторону Альп, где не было чумы.

   Жители города действительно изгнали меня, как и обещали те трое. Но я не мог уйти далеко от органа. Я стал тенью самого себя, я жил в трубах и клапанах, я взлетал в небо с каждым звуком, и все органисты, игравшие здесь в течение семи столетий, знали, что если я не с ними, им не удастся извлечь ни единого звука. А теперь, когда крысы вернулись снова, я тем более не могу уйти. В конце концов, я строил "Трубу" именно для этого - для сражения за жизнь против смерти. Жители не зовут меня -- они помнят свой давний приговор. Но каждый из них глубоко в сердце думает, как было бы хорошо, если бы крысолов вернулся снова! И я знаю: они, мои враги, снова тут. Их трое, и он мнят себя высшими существами, вольными по своему усмотрению ткать чужие судьбы. Найдите их, доктор. Найдите и помогите избавить от них мир.