Начало второй части

Коридоры дружбы

Когда о ком-то говорят, что он не мог понять, где находится, – это сегодня не удивляет. С такого ощущения у многих начинается каждая суббота, еще у некоторых – заодно и воскресенье, а кого-то даже в понедельник. Встречаются и такие, кто проживает с ним всю свою жизнь, и, что удивительно, проживает порой неплохо.

С Ракитским, когда он очнулся, случилось нечто пострашнее: он чувствовал, что не может определить, в каком положении, как он находится там, где, собственно, находится: стоит, лежит, висит на невидимых нитях, как кукла? В то же время, несмотря на отсутствие устойчивых координат, это не было похоже на невесомость – он не чувствовал, чтобы куда-то «плыл», переворачивался, или кружился вокруг собственной оси.

Чернота простиралась во все стороны от Ракитского – и это была не та темень, знакомая каждому, кто знает выражение «хоть выколи глаз».

Раздался громкий щелчок, и вспыхнул, обжигая яркостью, прожектор. В нескольких метрах от Ракитского буквально выплыл из небытия островок света. Едва увидев свет, он инстинктивно закрыл глаза – и вдруг все вспомнил.

Секиры. Пляж.

Безумное путешествие, прыжки по столбам над огненной бездной – удивление, страх, отчаяние.

Воспоминания о пережитом отваливались толстыми слоями штукатурки, летели ему на голову, пригибая к земле, и только под их тяжестью Ракитский понял, что он стоит.

Перед ним было помещение, похожее на студию, только очень странную студию, с выложенными, а вернее, кое-как разбросанными по полу листами ДСП, покрытыми известью и пылью. Потолка здесь и вовсе не было – подняв глаза, Ракитский увидел купол, как в маленьком планетарии. Купол по-прежнему оставался черным, света прожектора хватало лишь для того чтобы очертить отрезок пути, который, по всей видимости, предлагалось преодолеть Ракитскому. Путь вел к ветхому стулу возле прожектора. Рядом с ним, на грязном полу, стоял телефон – устаревшей модели, «из прошлого века»: красного цвета, с отверстиями для пальца в прозрачном пластмассовом диске – и цифрами от «0» до «9», с трубкой на толстом, скрученном в спираль проводе.

Искрами, звездочками, бенгальскими огнями замерцали-замелькали, шипя, по потолку-куполу пляшущие буквы:

«Энергии, потребляемой мужчиной за год…», – нестройная фраза перемещалась одновременно с нескольких сторон, стремясь пересечь саму себя. Буквы хаотически двигались, искрились при столкновении, но не смешивались, а плыли, отталкиваясь друг о друга, дальше, сохраняя видимую целостность фраз. А фразы все выползали с разных краев купола, удлиняясь, вытягиваясь наэлектризованными змейками.

«…Хватило бы на обогрев квартиры площадью в сто квадратных метров, – читал по слогам Ракитский, завороженный зрелищем. – В течение сорока пяти дней».

Фразы уходили в небытие, исчезали из поля зрения, сверкая на прощание уголками острых букв, и лишь одна – центральная – зависнув над самой его головой, несколько раз пропала и вновь энергично сверкнула, словно впечатываясь намертво в память. И только затем растворилась, оставив в глазах совсем мутную рябь. Но и та рассеялась, когда Ракитский потряс головой.

«Точно умер».

Он подошел к прожектору, стараясь не смотреть на яркий свет, и снял трубку телефона. В трубке были гудки. Ему вдруг захотелось крутануть диск – да с такой силой, что он ощутил это желание физически, заскрежетал зубами и рванулся к аппарату, едва не упав со стула. Схватив одной рукой корпус, резко привел в движение диск – набрав, конечно, «восьмерку», чтобы проверить, есть ли «выход в город». А в его случае – выход куда-нибудь… в мир, наверное. Не важно – выход отсюда. Ведь не навечно же он здесь, под куполом? «Не навечно» – ответила длинным гудком «восьмерка», а диск медленно, степенно вернулся в исходное положение – «на круг свой».

Он поднял глаза к потолку-куполу и ахнул: там, где совсем недавно сверкала острыми углами букв таинственная фраза, теперь плыли лица. Все они были знакомы – оставалось только вспомнить их и выбрать, кому позвонить.

Хотя номеров купол не предоставил, он понял: над ним что-то вроде справочника. «Но хотя бы за лица спасибо», – оценил Ракитский. И тут же почувствовал резкий укол в области груди. Он даже схватился за сердце – и выглядело это несколько смешно.

Его блуждавший по лицам взгляд наткнулся на лицо маленького ребенка – девочки. Он даже помнил, когда они делали этот снимок – празднуя последний Новый год, у елки. Девочка единственная среди всех этих стройных рядов улыбалась. Казалось, она была счастлива видеть его – даже здесь. «Ну конечно же! Дочь! – затрепетало сердце Ракитского. – Как я мог забыть?»

Вот кому нужно звонить в первую очередь! Он не помнил телефон жены – та зачем-то все время меняла номера – и уж тем более коллег, партнеров, всяких знакомых, друзей и подруг, полагаясь на записную книжку, доверяя памяти смартфона, чтобы не засорять свою. «Но должно быть исключение – и оно есть! – победно воскликнул Ракитский. – Оно нашлось!» Возле той же самой елки, где делали фото, он сам клал подарок для дочки: новый телефон. Он выучивал вместе с ней номер – по цифрам. Так и запомнил.

Ракитский помчался к красному аппарату и резко дернул трубку, едва не разорвав провод.

«Восемь, – шептал он. – Девятьсот…»

– Алло! – нетерпеливо и слегка раздраженно послышалось из трубки.

– Алло, – машинально повторил Ракитский. Это был совсем не голос ребенка. Говорила вполне взрослая девушка, может быть, старшеклассница, но никак не та его дочка, что с умилением распаковывала возле елки свой первый в жизни «серьезный» подарок. – Простите, – растерялся Ракитский. – Видимо, я ошибся номером.

– Пап, не начинай, – капризно ответила трубка. – Ничего ты не ошибся, что тебе нужно?

– Это ты… Но почему?.. – он замолчал, подбирая слова.

– Что почему? – в голосе вновь почувствовалось раздражение. – Па, или ты говоришь, чего хотел, или… я занята, как бы.

В трубке послышались чьи-то голоса, вдалеке звучала музыка, и еще было что-то… похожее на шум моря, плеск волн… Ракитский вновь вообразил себя на берегу, и странный человек в очках и панаме, всплыв в памяти, подмигнул ему.

– Я умер, – обреченно произнес Ракитский.

– Понятно, – вздохнул голос в трубке. – Разговор, значит, долгий? Па, а давай потом. Я просто…

– Доча! – отчаянно крикнул он. – Ты не понимаешь… Я в таком месте, отсюда… ну, не позвонишь больше. Я вообще не понимаю, где я. Я не понимаю ничего!

– Ну, вот и разберешься пока! – выпалила дочь. – Потом и поговорим. Последние теплые денечки, дай ты отдохнуть. Тем более, ты ж все равно умер, чего ты теперь… Не нуди.

– Ты… – начал Ракитский, собираясь с мыслями. – Ты понимаешь, что у меня ничего более важного, чем ты… всю жизнь… Как ты можешь?

– Да? – издевательски спросил голос. – А почему меня не было там, в доме?

– В каком доме? – оторопел Ракитский.

– Ну там, где монеты твои, договора – что, забыл, что ли?

Ракитский вспомнил горящий дом, в котором нашел жену, как пытался вывести… Монеты, конечно, там были… Но ведь монеты…

– Монеты – это наша жизнь, понимаешь? – крикнул он в трубку. – И договора. Они обеспечивали наше существование, благодаря только им… Как ты не понимаешь?

– Твое существование, – перебила дочь, – это твое богатство. Все твои ценности! Все, что тебе дорого. Ты что, не понял этого тогда?

– Да все я понял! – взорвался Ракитский. – А ты… когда же поймешь?!

– А я поняла, – ответила дочь, на сей раз невозмутимо, – что меня там не было.

– Так и хорошо, что тебя там не было! – воскликнул Ракитский. – Мало ли что могло случиться.

– Ну, ты чего пап, совсем не… – дочь разочарованно вздохнула. – Ладно, о вас, мертвых, или хорошо, или…

– Слушай! Я знаю, в это трудно поверить, но…

– Да ты поверь сам себе! – перебила дочь. – Что у тебя там было? Ценности? Какие там были ценности? Я там была? Нет. А брат был?! Тоже не было! А друзья твои сгорели там же? Нет! Хоть один? А ты знаешь хотя бы, где они? Когда ты вообще о них думал? Зато твоя кухня, посуда была там, больше ни хрена! Ну, ты задумайся вообще. Хотя чего я…