— Видите, это не сложно. Дальше сами.

Страх отступил. Эхт выдохнул. Хотя взгляд он не мог поднять еще долго, чувствуя, как прилипла водолазка к взмокшей спине.

Рецепт худо-бедно он запомнил и, когда капустный пирог отправился в духовку, приземлился на пол, всматриваясь в желто-оранжевое свечение внутри. Делать все равно было нечего. Телевизор, стоявший на холодильнике, оказался нерабочим. Хотя что он, что духовка — по смысловой нагрузке одинаково.

Просидел Себастьян так, наверное, минут десять, а затем слева от него со вздохом опустился Рудольф. Сначала он ничего не говорил, то и дело вежливо кашляя, а потом, переключив режим и усевшись поудобней, едва задевая Эхта плечом, произнес:

— Вас, ну не знаю, мама в детстве готовить не учила? — Не сложно было догадаться, что ему до жути неловко. Заметил все-таки.

— Ей не до того было, — бесцветным голосом ответил Себастьян и пожал плечами, потирая бровь. — Она… работала. Ну и все.

— Просто работала?

— Да, а когда поняла, что время детям уделять тоже нужно, было уже поздно.

— Вы повзрослели?

Они повернулись на друг друга одновременно, и Эхт несколько смутился. Он-то хотел глянуть мельком, незаметно, а вышло… как всегда. С ответом Себастьян колебался.

— Нет, тогда… Тогда кое-что случилось. — И он закашлялся, заламывая руки.

— Простите еще раз.

— Не обращайте внимания. — Эхт отряхнул брючину от невидимой пыли и откинул спавшие на лоб волосы. — Терпеть не могу об этом кому-то говорить.

— Так… может, хотите посидеть, помолчать об этом? — Рудольф тепло, виновато улыбнулся. И все же было в улыбке этой что-то вымученное. Себастьян покачал головой. — Знаете, я, как Вы и говорили, мало что в подобном понимаю, но все-таки… Вы всегда так дергаетесь, когда Вас… трогают?

— Только когда не вижу способов отстраниться. — Эхт сглотнул, почесал подбородок, шмыгнул носом и продолжил: — И когда человек имеет превосходство. Силовое, я имею в виду. С женщинами, например, такого никогда нет, в любой ситуации я знаю, что смогу отбиться или подобное, а… Зачем я вообще это рассказываю?

— У людей, я слышал, это называется «делиться», — хмыкнул Рудольф. — А вообще… раз уж нам придется теперь жить под одной крышей, я хотел бы знать, чего делать не стоит. Извините, что так вышло с капустой. Я, — он нервно закусил губу, — раздражен после работы.

— Плохой день? — Себастьян вновь посмотрел на него, чуть приподнимая бровь. Вельд покачал головой.

— Не совсем. По человеческим, так сказать, меркам — отличный, просто… вспоминаю о всяком.

Они усмехнулись почти одновременно. Оба отвели взгляд, вперив его в духовку. Долго не заговаривали вновь.

Эхт думал о том, что глупо вести себя так — дергаться от каждого чужого прикосновения, особенно когда знаешь, что в нем нет ничего такого, что могло бы вызывать страх. А еще стыдно. И странно. Последнее потому, что сейчас, например, он нормально реагировал на прижатое к предплечью плечо. Чем это отличается? Даже со свободной стороной по правую руку в случае опасности сбежать он не успел бы, будь это нужно.

О чем размышлял Вельд, догадаться было сложно. Лицо его не выражало ровным счетом ничего, лишь изредка едва уловимо кривились губы или дергались брови. Спрашивать Себастьян не решался.

Вскоре к просмотру их импровизированного телевизора присоединился Бисмарк, улегшийся на ногу Рудольфу, точно та была креслом. Даже лапу подпер так, как делают это люди. Эхт улыбнулся, потянул к нему руку и чуть потрепал между ушей, слыша отдаленно похожий на мурлыканье звук. Где-то в зале Адольф уронил на пол ручку.

— В следующий раз, если не будет еды — приготовьте айнтопф, — совершенно неожиданно заговорил Вельд, почесывая коту под подбородком.

— Зачем его готовить и тратить время, если можно смешать ингредиенты в желудке? — весело фыркнул Себастьян. Тишина и покой окончательно его расслабили.

— Чтобы не заработать диарею, например? — Рудольф снисходительно ему улыбнулся. — Хотя забавно, что Вы знаете, что это такое.

— Я не настолько тупой.

— Это же не тупость, а несамостоятельность, — отмахнулся он и щелкнул переключателем на плите. — Обычно я старался готовить один раз в неделю на всю эту самую неделю вперед, а теперь, похоже, придется выделить под это дело два дня.

— Ну я же теперь умею готовить этот… — Себастьян указал на духовку, — капустный пирог. Могу в каком-то смысле помогать.

— Да Вы к ножу теперь, чую, и близко не подойдете. — Рудольф приоткрыл дверцу, и Эхт втянул носом характерный запах выпечки, едва ли не щурясь от удовольствия. Заглушенное полуфабрикатом чувство голода накатило вновь. — Хотя помочь Вы мне еще можете.

— И даже не резать ничего?

— Нет, только отбить. — Себастьян в недоумении сморщился. Вельд вздохнул. — Хочу сделать шницели с картошкой, пока буду чистить и нарезать — отобьете до удобоваримого состояния. Пальцы только молоточком не заденьте, раз уж они у Вас красивые и даже не кривые.

— Правда ведь не кривые, — нахохлился Эхт, разглядывая собственные руки. — И что, Вы прям целый день этим — ну, готовкой — занимаетесь?

— Лучше сделать разом, чем потом по несколько часов тратить после работы. Вот сейчас, например, я бы не штаны просиживал, а суп варил, пока пирог печется.

— А суп-то зачем?

— Для разнообразия. — Вельд посмотрел на него с таким укором, что Себастьяну захотелось провалиться под землю. — В холодильнике всегда должно быть что-то на завтрак, ужин и суп. Это я вчера забегался и не успел ничего, а так… Это обязательный пункт меню.

— А у Вас прямо-таки меню есть?

— Да, герр Эхт, в домах, где живет больше одного человека, всегда есть меню. Один-то я могу хоть месяц картошкой во всех ее возможных формах питаться, но о других думать тоже надо. К тому же пробовать новое при должной сноровке весьма интересно.

— Чего ж Вы пилотом пошли, — фыркнул Эхт, — раз Вас в кулинарию так тянет.

— Есть разница между готовкой в удовольствие и в потребность. При втором варианте быстро учишься, кстати.

Очевидный камень в свой огород Себастьян пропустил, поднимаясь вслед за Вельдом, всучившим ему доску, небольшого размера молоточек и мясо. Последнее особо настырно выпрашивал вьющийся в ногах Бисмарк, за что получал только легкие пинки и угрозы выкинуть на улицу.

Позднее Эхту доверили возиться с сухарями и выкладывать все на противень, чему он был, наверное, даже слишком рад, гордо вздергивая подбородок каждый раз, когда мясо занимало свое место и не засыпало крошками все вокруг. Так, в тишине и каком-то подобии уюта, готовить было в разы веселее, чем когда-то дома. Там, помнил Себастьян, бабушка вечно комментировала и поправляла каждое его движение, из-за чего он вскоре раздражался и оставлял все на столе, предоставляя ей возможность справиться лучше. С тех пор и приелась пренебрежительность и в неком смысле неприязнь к этому занятию.

На третье его учили готовить сырный суп, всячески отвлекая от томящегося в сторонке пирога, и наконец сесть Эхт смог к вечеру, когда совершенно стемнело. Накормленный всем чем только можно кот улегся прямо в проходе и стал вылизываться. Себастьян даже позавидовал его безмятежности.

Вельд, щелкнув выключателем, уселся рядом и принялся тереть виски. Он наверняка устал больше всех и теперь и не смотрел в сторону лежащего перед ним на тарелке куска. Эхт же, поерзав и для вида помедлив, так долго ждать не смог. Один Адольф по всем нормам воспитания ел за столом, а не так, за тумбами.

— Очень вкусно, — не до конца прожевав, прокомментировал Себастьян, отставляя пустую посуду. — У Вас правда талант.

— Замечательный синоним к слову «опыт», — вздохнул Рудольф, пальцами давя на прикрытые веки. И обратился затем уже к Адольфу: — Ты все уроки сделал?

— Да!

— И математику? Я ведь проверю.

Себастьян, не сдержавшись, улыбнулся, складывая чистую тарелку на лежащее у раковины полотенце. После еды, как обычно, захотелось спать.