Что касается третьей версии, то по большому счету она рождает больше вопросов, чем ответов. В период проведения новой экономической политики Пимен Зарайский, в преступном мире известный под кличкой Криворотый, быстро легализовался как нэпман. В начале 20-х он наладил постоянные контакты с антисоветской резидентурой Савенкова – Рейли, в связи с чем заинтересовал контрразведчиков. В июле – августе 1922 г. одесским чекистам удалось перехватить несколько шифровок, в которых шла речь о переправке на Запад некоего историко-литературного архива. В целях пресечения вывоза за рубеж крупных культурных ценностей, под руководством зампреда ОГПУ М. А. Трилиссера и с санкции В. И. Ленина была разработана операция «Марганец», которую планировалось скоординировать с операцией «Трест». Однако все расчеты нарушил визит в Россию Мэри Пикфорд, оставивший неизгладимый след в сердцах миллионов советских людей. Пережив мимолетное увлечение великой актрисой, П. Зарайский оказался не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами и 2 февраля 1926 г., находясь на борту личного дебаркадера «Каин и Манфред», насмерть зарезался бритвой. Самое интересное, что Криворотому все же удалось одурачить ОГПУ и каким-то образом переправить за границу небольшую часть документов. Охота за ними продолжалась некоторое время, но была прекращена вследствие реорганизации аппарата и слияния НК РКИ и президиума ЦКК. Пойманный Рейли, стал единственной нитью в деле Зарайского.

Последняя из приведенных гипотез, несмотря на свою противоречивость, обладает определенной логикой. К тому же, имеется ряд фактов, указывающих на то, что международный аферист Сидней Джордж Рейли действительно располагал какими-то важными документами. Иначе как объяснить загадочное ограбление парижской квартиры любовницы англичанина Жозефины Фернанды Бобадильо, и как оправдать то особое внимание, которое было оказано Рейли советскими чекистами? Однако, как бы то ни было, ни пристрастные допросы, ни изощренная психологическая пытка не заставили Рейли выдать свои секреты.

Главный герой последней части нашего повествования – Бронислав Каплер – в общем и целом мог бы олицетворять собой расхожий образ «среднего» человека, ничем не примечательной личности: в детстве – типичный двоечник, в студенческой юности – неуравновешенный алкоголик и неудавшийся поэт. В 70-х, после смерти родителей, достигнув определенной материальной самостоятельности, Броня (именно так его называли друзья) становится литературным критиком. Его карьеру нельзя назвать блистательной, она скорее походила на вялотекущий хронический артрит. Итак, Бронислав Каплер вполне мог бы стать совершенным воплощением образа серого неудачника, если бы не одна деталь: его, пусть и косвенно, также не обошла бацилла унгерномании, – явления, как показывает опыт предшествующих поколений, без сомнения, пагубного.

В июне 1987 г. Броня угодил в весьма неприятную историю. После издания очередного сборника с названием то ли «Цветы весны», то ли «Нехоженой тропой», Каплеру (который, кстати сказать, опять не был ангажирован и к шумихе вокруг очередного литературного свершения никакого отношения не имел) попалась на глаза небольшая рецензия ленинградской критикессы Надежды Поливаевой-Стекловой, в которой творение группы авторов-комсомольцев с тридцатилетним поэтическим стажем было представлено в сугубо апологетических тонах. Сказать, что Каплер был взбешен актом поклонения вопиющей пошлости, значит не сказать ничего. Первые несколько часов по прочтении рецензии он провел в прострации. Очнулся Броня только в поезде, который не спеша, но неуклонно двигался к Ленинграду. Высадившись на вокзале и побродив по городу часок-другой в состоянии аффекта, Каплер, бормоча под нос что-то вроде «тварь ли я дрожащая или…», отправился на поиски редакции. Вечером того же дня ничего не подозревающая Надежда Стеклова, открывшая дверь промокшему под струей случайной поливальной машины незнакомцу, получила четырнадцать ударов в бок острым предметом, похожим на авторучку.

По возвращении в Москву страх наказания овладел Броней безраздельно. В припадке мнительности и жалости к самому себе он сжег личные документы, затем, раскаявшись, стал звонить друзьям, но вдруг вспомнил картину убийства[59] и довершил начатое, разгромив квартиру и самым жестоким образом расправившись с собственным имуществом. На закате он покинул разоренное жилище и бездомный, беспаспортный, да к тому же еще и сильно пьяный, ушел в неизвестном направлении.

Немного поскитавшись по Москве и пригородам, Броня поселился на старой полуразрушенной даче, брошенной прежними хозяевами. Там в один из отчаянно тоскливых вечеров, мучимый какими-то смутными предчувствиями, он нашел клад – на садовом участке за домом им был выкопан плотно запечатанный пакет с размашистой надписью по-французски: "Pourles les gros bonnets"[60]. В пакете оказались письма – множество писем, отправителем которых значился коллежский асессор Пафнутий Кердышков. С этого момента прикоснувшийся к великой тайне нищий думал только об одном – об эликсире бессмертия[61].

Вопреки логике переходных эпох, перестроечная смута почти не затронула Каплера. Он жил отшельником, собирал радиоактивные ягоды и грибы, варил умопомрачительные супы из крапивы, кореньев и куриных кубиков, ловил уклеек неподалеку от городских стоков – в общем, сибаритствовал, ощущая себя счастливейшим человеком на свете и посвящая почти все время бодрствования изучению переписки и проведению простеньких химических экспериментов. Тем не менее, такой принципиальный абсентеизм обернулся для Каплера неожиданной стороной. Когда разразились памятные события 1993 г., он, как и следовало ожидать, оказался в эпицентре. В час триумфа демократии у стен Белого дома он случайно познакомился с неким Фарадеем Фадеевым, человеком без определенного места жительства, который, как и Броня, участвовал в конфликте не на стороне какой-либо политической группировки, а в качестве мародера.

Фарадей, названный родителями столь необычно в честь великого физика и естествоиспытателя, до развала СССР работал в оборонном НИИ и занимался созданием новейшего химического оружия. После роспуска института ученый-секретчик был обречен на нищенское существование, от него ушла жена, и он постепенно опустился, дойдя до крайних пределов пауперизации. Под свист пуль, звон разбитых стекол и вой толпы Каплер предложил Фарадею сотрудничество и – что немаловажно – полное обеспечение. Тот наотрез отказался, но через месяц появился на пороге каплеровской дачи с двумя чемоданами, набитыми приборами для современной химической лаборатории.

На даче у Брони Фарадей поначалу занимался в основном двумя делами: спал хмельной в гамаке и лорнировал при помощи театрального бинокля резвившуюся на близлежащем пляже несовершеннолетнюю молодежь. Однако, когда Каплер на невесть где добытые деньги закупил партию реактивов, работа, что называется, закипела. День и ночь работая «по Кердышкову» (Фарадей говорил невнятно, произнося это словосочетание, придуманное Каплером, так что получалось «по Келдышу», что ужасно забавляло обоих) они скоро вышли на создание формулы эликсира. В январе 1995 г. вещество удалось синтезировать. Раствор в самом деле имел чудодейственные свойства, однако не те, о которых писал покойный коллежский асессор. Фарадей и Броня получили не эликсир бессмертия, а «эликсир целомудрия» (название каплеровское): препарат не противостоял старению, но позволял весьма эффективно бороться с половым влечением. Подавление последнего достигалось за счет резкого увеличения остальных желаний. Голод, жажда, значительное снижение болевого порога, крайняя сонливость (уже не говоря про алкоголизм) – вот некоторые из тех симптомов, с которыми столкнулись коллеги, испытывая препарат на себе.