– Если ты ждёшь Алека, то зря булки отсиживаешь, – вмешалась её подруга Катя. Тоже из кошачьих, но тигрица. У обоих зверей глаза были мутные, бессмысленные.

– Это почему? – настороженно спросила я.

– Он теперь кутит с кудрявой гимнасткой, – Катя, не смущаясь, подпалила сигарету. – Ну той, с накачанными губами… ты разве не в курсе? Ох, бедняжка, не расстраивайся так. Знаешь, вы всё равно друг другу не особо подходили. Алек – парень востребованный, он любит девушек ну… нормальных, а не… – наклонившись так, что грудь едва не выпала из майки, Катя покрутила пальцем у моего виска, – …не психованных!

Я оттолкнула её руку, злясь, что вообще поддалась на провокацию. Надо было этих дур игнорировать и всё! “Валите!” – хотелось крикнуть мне. Но стоило взглянуть на клыки и когти, слова застревали в горле. Я и раньше не умела постоять за себя, а теперь и подавно.

Кошки противно хихикали, а у меня от злости зубы сводило.

– Тю, ну поплачь ещё, может, полегчает. Глядишь, сжалится над несчастной ботаничкой и проведёт с тобой вечерок, – не унималась Тигрица. – Ну, чего скуксилась? Мы же тебе помочь пытаемся. От доброго сердца!

Я стиснула челюсти до хруста, сжала кулаки. От гнева рябило перед глазами, покалывало затылок… а злиться мне было нельзя, иначе…

Вдруг Тигрица закашлялась, сигарета выпала из её размалёванного рта. Она схватилась за горло. Меня потом прошибло от испуга. Тигрица хрипела так, словно собиралась выкашлять лёгкие.

– Эй, ты чего! – Раиса стала хлопать её по спине. – Это всё от курева…

– Д-да уж, – прохрипела Катя, сквозь выступившие слёзы. – Фух, вроде полегче… Кха-Кх-ха. Пора завязывать. А ты чего вылупилась! – прикрикнула она, явно недовольная, что я стала свидетелем приступа.

“Она просто подавилась, так бывает”, – успокаивала я себя, глядя на удаляющиеся спины кошек. Где-то в глубине души пряталась подленькая радость за чужое страдание. Поплатились! И тут же, без промедления, в атаку кидалось чувство вины. “Ты виновата. И сама это знаешь! А если бы что-то плохое случилось? А если будут последствия?” – мрачно шептала оно на задворках сознания. Сложно было отрицать, ведь не раз и не два случалось, что для других моя злость оборачивалась бедой. Даже Алек однажды стал жертвой.

Я поглядела на часы. Пара должна была вот-вот закончиться. Хоть бы Алек согласился поговорить со мной. Раньше мы могли беседовать часами. Всё изменилось после того, как в девятом классе Алек чуть не упал с крыши. С тех пор он избегал наших встреч, каждое слово из него приходилось вырывать клещами. Я же, напротив, с той поры не могла дня прожить без мыслей о нём.

Сколько бы ни мучила себя, события той давней ночи представали размытыми кляксами, словно кто-то окунул в воду холст со свежей акварелью. Цвета, образы, звуки – на полотне воспоминаний всё смешалось. Помню только, что гуляли по крыше многоэтажки. Потом поссорились из-за ерунды, я разозлилась. А ведь знала, что злиться нельзя, уже тогда знала. Ещё с детства так бывало – если злюсь, с людьми плохое случается. Вот и тут случилось. А что именно – не знаю. Не помню… Кажется, Алек с крыши едва не упал, но до деталей, хоть убей, не додуматься. Точно стёркой по памяти провели.

Может, вот она, моя суперспособность – злиться… и людей от себя отталкивать? Если так, то я самый большой неудачник во вселенной.

До ушей донёсся нарастающий гул голосов, двери аудитории распахнулись, и в коридор вывалила толпа сонных студентов. Профессор совсем их уморил. В воздухе разлился медовый аромат. Алек. Через пару секунд я его увидела, и сердце, точно по команде, сделав кульбит, забилось чаще.

Алек шёл в обнимку с какой-то Енотихой и весело болтал со своим долговязым другом – раздолбаем, прогульщиком и любителем травки, верблюдом Ромой…

Я уже было двинулась к ним, когда Алек вдруг заметил меня. Я несмело помахала. Перемена на лице Алека походила на смену дня и ночи. Глаза потемнели, губы скривились, словно от зубной боли. Он что-то тихо сказал друзьям. Те, кинув на меня любопытные взгляды, кивнули и направились к выходу, а он торопливо зашагал ко мне. Мои и без того слабые надежды на разговор скукожились под пристальным взглядом Пса.

– Слушай, Тина… Чего тебе опять нужно? – раздражённо рыкнул Алек, беря меня за плечо и, точно надоедливого ребёнка, отводя в конец коридора. Туда, где никто не мог нас услышать. – Заняться больше нечем, кроме как путаться у меня под ногами? – его взгляд переместился мне за спину, куда-то выше моей макушки.

– Куда ты смотришь? – не удержалась я, оборачиваясь. Но за спиной было пусто. Никого…

Алек отошёл на полшага, скрестил руки, сказал медленно и чётко, точно вбивая гвозди:

– Давай-ка договоримся, что ты меня оставишь в покое, ладно? Я уже устал тебе намекать на это. Вроде же не дура? Поэтому просто скажи, что поняла, и давай разойдёмся.

Он был взбешён, как может быть взбешён пёс, которого надёргали за хвост надоедливые дети. Но ещё я видела отпечаток страха за сведёнными бровями, боль за сжатыми кулаками, отчаяние за напрягшимися плечами. Взгляд его карих глаз то и дело прыгал куда-то мне за спину, словно даже смотреть на меня ему было противно. Стоять рядом – неприятно. Говорить – мерзко.

Почему он так со мной? За что? И зачем я продолжаю этого человека любить? Вот бы вырвать больное сердце да заменить на новое, чистенькое. Но нет, стою тут, чувствуя себя медузой на песке, в которую тыкают палкой, чтобы она побыстрее издохла. И ничего не могу поделать!

Лиса не шевелилась, словно боясь сделать хуже.

– Мне нужна помощь, и… кроме тебя не к кому обратиться, – прошептала я в отчаянии.

– Что ты там бубнишь?

– … насчёт вчерашнего, – громче сказала я. – Почему ты назвал меня “Лисицей”?

Алек скривился, точно ему наступили на больную мозоль. Оглянулся, пошарил взглядом в опустевшем коридоре, обеспокоенно потёр лоб:

– Тина, если это то, о чём я думаю, то мой тебе совет – ни с кем не говори о своих странностях. Никто не должен знать, понимаешь? Ты привыкнешь. Просто живи, как жила.

– Ты тоже…

– Ни с кем Не Обсуждай. Даже Со Мной, – отчеканил он. – Мне проблемы не нужны. Тем более чужие.

– Но подожди! Объясни мне… мы же друзья.

– Мы были друзьями в детстве, Тина. Но это в прошлом. Пойми уже, наконец.

После этого он развернулся и молча ушёл, оставив меня одну.

***

В университете пришлось задержаться. Профессор философии, тот самый, который утром не пустил меня на пару, завалил работой в счёт пропущенного занятия. И как только умудрилась попасться ему на глаза! Несколько часов кряду я проверяла контрольные студентов, проклиная Койота, из-за которого и опоздала на пару. Память услужливо напомнила, что я и не собиралась сегодня учиться, но вина старосты в моих глазах от этого не уменьшилась ни на йоту.

Когда я закончила, настроение было наиотвратнейшим. Итог дня: Алек послал куда подальше. Староста зубы на меня точил… Ещё и на улице царила темень, добавляя мрачных мыслей, – Питере осенью так рано наступает ночь.

Фонари только-только зажглись, и их свет едва пробивался через влажный воздух. Осенняя морось неприятно холодила кожу.

Вжав голову в плечи и подняв повыше воротник куртки, я поспешила к выходу с территории университета. Я всё думала про слова Алека. Даже в воспоминании они отдавались тянущей болью в сердце. Может, действительно, просто притвориться, что всё в порядке? Ведь научилась же видеть человеческие лица за звериными масками, так может, если тренироваться, звери и вовсе исчезнут, и буду жить, как прежде?

Я уже шагала к остановке, когда меня настигло короткое, но властное “Девушка, постойте!”.

Это оказался Ящер-декан. Он укрывался от дождя под аркой университета, примерно там же, где утром подкарауливал Койот.

– Подойдите, пожалуйста! – крикнул декан. Я приблизилась не без опаски, ведь это именно с ним вчера разговаривал Павел. Интересно, декан знает о моих прогулах? Как бы с бюджетного не выперли…