Видение померкло, сон потерял очертания. Я с криком проснулась, снова дрожа, как тогда, несколько лет назад. Ночник мерно горел, разгоняя темноту.

Заснуть удалось лишь под утро.

Кожа у меня была бледная, ближе к молочной. Голубые глаза смотрели угрюмо из-под отросшей чёлки. Губы – плотные, крупные, вечно яркие, как полоски непрожаренного стейка. Оскалилась сама себе – и между передними зубами обнаружилась щербинка. Так и не дошли руки поставить брекеты, а ведь сколько раз собиралась. Рост – чуть ниже среднего, фигура худощавая, но подтянутая, спасибо ненавистным стометровкам. Да, без особенных форм, но и плоской меня не назовешь. В общем, обычная. Мимо пройдёшь – не заметишь.

Я стиснула челюсти, сосредоточила взгляд. Отражение в зеркале выцвело, а на его месте проявилась белая вытянутая морда с умными жёлтыми глазами и блестящим носом. В пасти – клыки и влажный язык. Шерсть густела на шее и плотными волнами покрывала тело.

Я тронула себя за пушистые плечи, за бока. Это всё ещё было моё тело – тело человека, но покрытое белым мехом, с полукружиями когтей на вполне человеческих пальцах, и пастью, полной острых клыков. Если бы я сосредоточилась и прогнала образ лисы, то под пальцами снова обнаружилась бы человеческая кожа. Два в одном, как говорится…

Лиса и человек объединились, и всё же я различала свои чувства и её. Иногда мы действовали вместе, а иногда словно раздваивались, противореча друг другу. Я тянулась в одну сторону, лиса в другую – точь-в-точь двухголовая гидра… У других людей, как я заметила, было так же.

Иногда человек и его зверь действовали заодно, как единое целое, а в другой миг показывали разные эмоции, смотрели в разные стороны, будто между ними случился рассинхрон, и они не могли договориться, что сделать и как действовать.

Что если зверь – это вроде рудимента? Забытый звериный предок, который всегда рядом, как часть тебя, и вместе с тем – отдельно?

Невольно мне вспомнился один мальчик из детства. Обычный паренёк, с которым мы познакомились в кружке рисования для младшеклассников. Не помню его имени, только прозвище, полученное за белобрысую макушку – Репа. У Репы на ноге было шесть пальцев. Почему-то родители не стали удалять рудимент. Может быть, они посчитали это забавным? Сын-мутант – вот так шутка. Или были из приверженцев “натурального подхода”.

В итоге, шестой палец гордо демонстрировался всем желающим в свободное от рисования время и был предметом всеобщей зависти. Палец умел сгибаться и вздрагивать от щекотки, но Репа как-то поделился, что хоть и чувствует прикосновения, не может до конца управлять лишним пальцем – тот двигается по своему собственному усмотрению и желанию.

Репа однажды сказал, брезгливо рассматривая аномалию: “Словно пиявка к ноге присосалась”. Но подумав, добавил: “Но если эта пиявка делает меня особенным, то какая разница”.

Я думала про лису как про свою собственную “пиявку”. Она делала меня особенной, была связана со мной. Я чувствовала её, как чувствую руку, но всё же не была способна ею управлять. Лиса могла испугаться, запаниковать или даже обрадоваться помимо моей воли. Единственное, что было мне доступно – это фокусировать собственное зрение и менять местами образы: человеческий и звериный. Но даже когда я не видела лису, она никуда не девалась. Просто была спрятана от моих глаз.

Прямо сейчас я стояла перед зеркалом второй час подряд и училась различать зверя. Увидеть его не составляло труда. Стоило расслабиться, отвлечься, и он приходил сгустком тумана. Комковался, обретал плотность и цвет и вскоре облеплял меня, как вторая кожа. Руки удлинялись, лицо вытягивалось, по полу начинал недовольно метаться пушистый белый хвост. Затем, стиснув зубы, усилием воли я заставляла зверя блекнуть, распадаться, превращаться в едва заметную дымку.

Дымка повторяла очертания моего тела и не исчезала, как бы я ни старалась. На ум приходило слово – аура. Интересно, не её ли изучают так называемые экстрасенсы и колдуны?

На часах был полдень. Занятия в институте уже начались, но я трусливо откладывала момент, когда придётся переступить порог дома и выйти на улицу. Мир был похож на сафари с дикими животными, которые только и ждали, чтобы вцепиться кому-нибудь в глотку.

Лиса была со мною солидарна. Поджав хвост, она скулила, стоило мне выглянуть в окно. Мы с ней – та ещё парочка. Не знаю как она, а я всегда была трусихой. Однако, час назад звонила мама. Я не взяла телефон, отправив смску, что на занятиях. Но страшно было представить, что деканат всё-таки связался с ней… У них нет её телефона, но чем чёрт не шутит! Даже зверомонстры меня так не пугали, как перспектива вернуться в родной дом…

Я потёрла лицо, желая прогнать воспоминания. Сейчас я живу одна, и всё это в прошлом. Мама далеко, в другом городе, да и с возрастом она стала куда терпимее. Вот только удушающий страх остался со мной – он жил в лёгких и напоминал о себе, стоило подумать про мать.

“Забудь! – сказала я себе. – Нашла из-за чего париться! Что, других проблем нет?”

Сейчас важнее всего было поговорить с Алеком. Удостовериться, что он назвал меня “лисицей” по ошибке.

Да, подходить к Псу лишний раз – то ещё унижение. Но какие у меня были варианты?

С этими мыслями я и вышла из дома.

Улица встретила осенним ветром и неприятной мелкой моросью. Ветровку давно было пора менять на что-то посерьезнее. Закутавшись в шарф и обходя встречающихся на пути зверолюдомонстров, я грустно поплелась к остановке, к которой уже подъезжал нужный автобус.

Дойти до аудиторий мне было не суждено. У каменной арки, служившей входом на территорию университета, поджидал серый Койот. Я заприметила его ещё издали. От неприятного предчувствия похолодели ноги.

Делая вид, будто вспомнила про важные дела, я резко развернулась и торопливо двинулась в обратном от универа направлении. Глупость, конечно, вряд ли староста поджидал именно меня. Делать ему что ли нечего? Но Лиса так испуганно тявкала, а инстинкты так громко вопили, что игнорировать их было невозможно. “Лучше отойду подальше, подожду пока этот стрёмный тип свалит, и тогда уже решу, как действовать”, – подумала я.

Я шагала прочь, пытаясь отделаться от пугающего запаха Койота – сырой земли и полевой травы, но тот словно преследовал по пятам. Оставалось надеяться, что это мне попросту мерещится из-за страха.

Пройдя ещё остановку, я, наконец, оглянулась. И вздрогнула. Павел стоял прямо за моей спиной и миролюбиво улыбался. Вероятно, он редко практиковался в улыбках, потому что получалось у него из рук вон плохо. Скорее походило на оскал.

– День добрый, – хмыкнул он, как ни в чём не бывало.

– Ты ко всем людям подкрадываешься? – неприветливо спросила я.

– Нет, только к прогульщикам – по-другому их не поймаешь.

– Непрогуливающий студент – подозрительный студент, – глупо отшутилась я, но голос прозвучал, как жалкий писк.

– Тебя же зовут Аустина, если не ошибаюсь.

– Тина, – поправила я. Терпеть не могла своё полное имя.

– Ти-ина, – протянул староста, его звериные глаза прожигали во мне дыры. – Нам нужно поговорить, Тина. Давай посидим где-нибудь, – Он оглянулся. – Как тебе вон та кафешка? – Он указал на ближайшую вывеску “Кафе У дома”.

– Некогда мне с тобой рассиживать.

– Да? А чем это ты занята? Давай, я настаиваю. Угощу чаем, так и быть.

– Никак не могу, – я всё ещё лелеяла надежду сбежать, когда вдруг Койот, растеряв всю свою напускную вежливость, крепко взял меня под локоть. Я почувствовала его когти даже сквозь ветровку. Он буквально волоком потащил меня за собой. Его не волновали ни оборачивающиеся прохожие, ни моё мнение, ни уж тем более прогул занятий.

На середине пути я пришла в себя, вырвала руку и дальше пошла с гордо поднятой головой, словно это была именно моя идея: посидеть в кафе с мутным типом. А что оставалось? Не съест же он меня, в конце концов?