«Земля тебе пухом, Оверланд…» — похоронно осведомляет внутренний голос, и, блядь, он знает что это так.

Пекло. Вот что ощущается от дуновений сухого сквозняка из окна. Он еще толком не проснулся, но уже чувствует, какой пиздец сегодня будет твориться в 604. Мысленно отвлекая себя парой минут на город и на жару в раннее утро, Фрост тупо пытается собраться с мыслями и заковать внутрь все ебучие эмоции, что разрослись щупальцами по всем органам, в приоритете оплетая сердце и душу. На улице уже жарища, хотя солнце только поднимается, судя по сиреневато-красному отцвету в комнате, но уже чертово светило плавит воздух, заставляя проклинать этот гниющий мир.

Заставляя проклинать себя. Чертово бухло и свой жалкий скулеж в подушку. Еще там, на Кромке.

Тряхнув головой и прибавляя боли в черепной коробке, Фрост тихо хочет проматериться, но горло сдавливает невидимым ремнем, словно кто-то подошел сзади и теперь медленно его давит, затягивая кожзам на шее и передавливая гортань.

«Ни единого слова, да? Как пожелаешь…»

Слишком плохо, хреновищно, он бы прокомментировал, только на паршивость и звука не хочется издавать, хотя шевелиться тоже — слишком больно, и голова раскалывается так, что хочется орать.

Ни слова больше. Он помнит. И помнит взгляд.

«Блядь, Фрост, ты не мог найти худшего, за полувековую историю города, сволочного ублюдка, чтобы не влюбиться!» — блядское подсознание или еще что-то там, Джека не колышит, вякает как фоновое радио, а он не хочет вставать и поворачиваться. Не хочет видеть эту квартиру, отшельническую обстановку, серые стены и заваленный разномастным техническим и бумажным хламом стол. Блять. Он не хочет сталкиваться с… хозяином квартиры.

Не выдержит же этого взгляда вновь.

Но он всё же переворачивается и садится на кровати, не поднимая головы.

— Ты хоть помнишь что, сука такая, вчера устроил? — моментально озвучивается с дальнего угла комнаты.

Питч спрашивает сухо — зло, и в этой палящей тишине его голос звучит слишком звонко, слишком ошеломительно жестко, а сам он стоит возле дальней стены, рядом с окном, скрестив руки на груди и сверля Джека мрачным взглядом.

На блядство… Помнит. Джек, как ебаный запрограммированный робот помнит всё, подетально. Как нажирался у себя на Кромке, как до этого отрывисто себе дрочил, утыкаясь мордой в чужую кофту и вдыхая любимый запах, как потом разбил несколько опустевших бутылок с самым дрянным вискарем об стену, обматерил соседей и, достав из заначки еще один бутыль, поперся в хламиду нажраный к своему хищнику.

Джек, блять, всё помнит, хотя некоторые картинки, как он добирался до Питча, и сливаются в одну размывчатую хрень, но он помнит, что чуть не налетел на черное лезвие, помнит ахуй Питча, помнит, как нагло выжрал последние глотки из полупустой бутылки, а Ужас после отобрал, как тот его держал, потом швырнул на кровать… ПО-ДЕ-ТАЛЬ-НО. Каждое ебучее движение, каждое слово, вздох, взгляд.

Он почти… Сука. Он был на такой стальной острейшей грани, а его Ужас просто наплевал, скинул с колен и…

Фрост сглатывает, не желая признавать, что поступил как самая последняя школьная шлюшка, желающая привлечь к себе внимание самым приземленным способом, но всё же его поведение ничем другим назвать сложно. В пьяном притом угаре. Парень морщится, еще ниже опуская голову и завешивая лицо белой челкой. Ему проще не видеть, не отвечать и не знать, каким взглядом на него сейчас смотрят.

Это невыносимо.

Джеку хуево и не только от жуткого похмелья, которое на странность всегда проходит очень быстро, хоть и первые полчаса пиздец какие тяжелые. Ему чертовски жестко от слов. Слова Ужаса, и тот взгляд, полный отвращения и презрения. Как тот самый серповидный нож в сердце. Хотя реальный был бы намного слаще почувствовать между ребер в придурошном комке мышц.

Его мутит от боли внутри, и своего самого херовищного поступка в жизни, ведь теперь он точно проебал свой шанс хотя бы изредка видеть…

Джек сглатывает и мотает головой, на задворках реалии понимая, что вновь повисшая тишина убивает. Но она разрушается через секунду, однако от этого нихера не проще.

— У тебя есть две минуты, чтобы съебаться, — стальной непреклонный тон самого желанного голоса, и Джека это бьет под дых, заставляя чуть ли не вскрикнуть от внутренней боли и досады. Но он лишь вовремя до крови закусывает губу и монотонно кивает. Уйти — так уйти. Сам виноват, сам все похерил.

«Сам-сам-сам!»

— Сученыш! — наблюдая как Джек медленно встает с кровати, всё так же не поднимая головы, шипит Блэк. Ярость на мальчишку поутихла за ночь? Да нихера! Опять этот смертник играет с огнем и раздражает непомерно. Хотя и не произносит ни единого слова.

Мелочь даже не смотрит на него! Молчит, повинно опустив голову, и походу реально собирается вот так, виновато, свалить. Питч прожигает Фроста взглядом и приглушенно рычит, пугая тем самым парня еще больше, но ему похуй даже на свою несдержанность. Эта сволочь сам вчера запустил чертов механизм. И мелкоебучие шестеренки всё никак не останавливаются. А это поэтапно, по нарастающей, начинает угнетать, злить — бесить.

Белоснежный…

А волосы у мальчишки растрепаны аж пиздец, торчат в разные стороны, и челка слишком отросла, закрывая пол лица и не давая возможности разглядеть весь спектр эмоций на юношеском лице.

Питч сильнее вцепляется ногтями в другую руку, как раз на сгибе локтя, надавливая на болевую точку, и болью осаждает новую волну злости внутри. Он уничтожительно оглядывает расслабленно пацанишку, щурится, и подгоняет его:

— Живее, смертник, либо свои кишки будешь собирать уже по коридору.

Это действует: Джек повинуется, хотя ему и сложно, но он заторможено кивает и подрывается к рюкзаку, что лежит возле кроватной ножки, только вот голова кружится и парень вовремя спохватывается за железный низкий поручень кровати и замирает на мгновение.

— Ты и алкоголь понятия несовместимые, но нет, ты все равно ужрался этого пойла. Могу поздравить тебя, Оверланд, с худшим пиздецом в твоей жизни. А знаешь, мне еще интересно, как нужно было додуматься до такого? И как, с твоей везучестью, ты сюда живым добрался? — по полной и с издевкой проезжается на мальчишке Ужас, — Может… тебя по дороге сюда уже накачали, и ты под наркотой был? Должно же ведь найтись… объяснение, что ты сволочь вытворил! — рявкает под конец мужчина, уже органически не выдерживая присутствие беловолосого мальчишки.

Он не понимает причины, все уже сказано, сделано, этот твареныш сейчас уйдет, но по новой выходит из себя, ебучее внутреннее зверство возвращается, но он уже даже готов плевать на это, и высказать этой мелкой сволочи всё, что о нем думает. Нет, и это же надо! Он уйти собирается. Молча, твою мать, молча! И это выводит больше остального. Джек воспринял в полный серьез его вчерашние слова и теперь даже не пытается пререкаться. И вывести на ответный рявк не получается.

— Молчишь? Усвоил вчерашние мои слова? Вот и правильно, лучше не произноси и звука, Фрост. Твою мать, ты совсем охерел, настолько нагло приператься ко мне!? Кто я, твою мать, по-твоему?

Мужчина кивает головой в сторону, едва ли оглядывая парня, который в нерешительности все же мельком смотрит в его сторону.

— Я — не твари за этими стенами. Я хуже, Оверланд! Тебе ли не знать, учитывая, что ты имел честь видеть. Но нет! Ты имеешь наглость припереться ко мне и вытворять подобную пьяную хрень, сволочь! — рявк разносится гулким эхом по комнате и отзвуком слышно в пустых коридорах, а Джек только зажмуривается, вздрогнув, но не говорит ничего.

Нечего говорить. Не в его случае.

Парень поднимает рюкзак и, морщась, пытается его надеть, но вещь сползает, а паренек уже не может. Не может ничего. Его уничтожают. Не физически — морально, душевно, если блядь еще есть там, что уничтожать. И он не хочет слышать даже слово. Хватит с него. Это больнее, раздирающе внутренности, чувствовать презрение, злость… ненависть. Питч же его ненавидит?