И хлопнув за собой дверью, быстро сбегает из пустого дома. И только в двадцати метрах от злополучной этажки Фрост останавливается и позволяет себя вдохнуть влажного воздуха.

Беловолосый парень прикрывает на секунды глаза, порывисто выдыхает и все произошедшее обрушивается на него со страшным пониманием и болью. Он до боли зажмуривается и просто не хочет больше ничего. Прохладные капли через несколько минут попадают на разгоряченную кожу руки лица и Фрост открывает глаза, безэмоционально надевая рюкзак и молча уходя из заброшенного квартала.

Рубикон выжжен и пройден по новой.

«Давай, Фрост, живи как хочешь дальше…»

====== Глава XIX ======

Прикуренная сигарета и сизый дым, ядом въедаясь в легкие — так просто, так охотно. Он бы принял этот яд с радостью, чувствуя как по гортани вниз, разъедая кожу, оседает никотин и смола, и еще с десяток хуевых химикатов.

Так просто.

Но он только откидывает голову на позади стоящую заляпанную колонну и хрипло смеется. А начиналось всё не так.

— Правда? — с усмешкой на бледных губах и перед глазами минувший час.

«А сегодня мы поговорим с профессором психологического центра и постараемся понять, что же руководит…»

Помехи вновь заглушают противный голос, и он щурится, чувствуя, как в окно врывается сырой воздух из-за дуновения прохладного ветерка.

«И шизофрения порой не самое страшное, что случается у таких личностей, а их степень опас…» — голос вновь разбивается на электронные составляющие и стирается белым шумом в старом радио. Чертов город после недельных дождей и серии кровавых убийств снова на ушах, а толком сделать ничего не могут.

Он ухмыляется и позволяет волне сырости из окна окутать его, почти не сопротивляясь и вдыхая запах мха и химии, перемешенной с запахом ржавчины, которая после дождей расползалась на груде старого железа на внутреннем дворе.

У него опять начинает болеть голова. Сильно. Будто огненный обруч надели на голову и затянули гайками. И он жжет, стягивает, прожигает кожу, череп и выедает последние соображающие извилины.

Он проклинает себя и эту неделю.

Ведущий по-прежнему что-то вещает, а ему похер уже до такой степени, что если бы объявляли об эвакуации из-за сброса на город ядерной бомбы, он бы и с места не сдвинулся. Настолько бесполезно и неэффективно для самого себя.

Гребаное чистилище и так под ним, куда ж еще хуже?

Но… Если представить, что так и было бы… Бомбардировка, эвакуация, неминуемый конец от взрывной или ударной волны — под тысячу мегатонн тротила… И к хуям испепеляющая смерть. Он бы сдвинулся, задергался в первую очередь, твою мать. Только не из-за себя, не из-за своей полудохлой шкурки.

Джек облизывает пересохшие губы, и не ведет даже бровью на дальние визги из приоткрытых окон — чертовы бордели начали работать даже днем, даже тут, в захудалом кусочке безлюдных бетонок на границе с северным А7. А он по подлому почти не помнит, как сюда добрался. Голова же, как и час назад, раскалывается, а ему по-прежнему похуй…

Парень прищуривается, хотя солнце не светит в окно, а прячется за грязно-желтыми тучами, и переворачивается на спину, закидывая одну руку за голову, а другой прикрывая глаза.

Какое же позорное блядство.

А внутри столько теперь всего копошится, как херовы насекомые — только страшнее, но никак их упорядочить или снова выжечь он не может. Да и хочет ли он этого на самом деле?

Столько всего, а он лежит, уже второй день ни черта не делает, и практически не бесится, не истерит. Ничего. Все разом, подобно лавине, накрыло его и так и не отпустило, но и не выплеснулось наружу. И лучше бы что-то было, хоть что-то проявилось. Но Фрост был до омерзения, самому себе, спокоен. Ни одна эмоция, после того как он ушел, не проявилась на бледном лице, никакого сопротивления и заплыва против течения, если уж свою херову участь и судьбу можно обозвать течением.

А ветер постепенно набирал силы: с новым порывом в его комнатушке впервые послышался звук от сдвинутых ветром занавесок и он вздрогнул от этого сильнее, чем ожидал. Словно это не ветерок подвинул металлические скрепы вверху и ткань, а словно над ухом раздался выстрел пистолета.

Это уже нервоз — стопроцентно, постепенно и наверняка переходящий в неврастению или же шизофрению. Глубокий психоз и расстройства личности…

— Хотя личности уже не существует, — шепчет Фрост в тишину.

Он убирает правую руку с лица и, морщась, смотрит в окно, там, где тени от других зданий четко показывают, что через три часа закат, и город опять погрузится в душную, с запахом гнили и крови, ночь. А неоновые вывески на кощунство будут так же ярко и весело освещать пиковый город, лицемерно сияя жителям яркими цветами. Противно. От того где он живет, от этого лицемерия и нежелания хоть что-то исправить…

Словно в протест на его мысли по дальней автостраде пролетают сразу три броневика, завывая на всю Кромку, и половина соседей моментально вылезают из окон наполовину, чуть не вываливаясь, и удивленно провожают серые машины взглядом.

«Опять кто-то кого-то кроваво замочил. Или стычки боссов банд на западе А7», — меланхолично приходит к выводу внутренний голос и парень согласен, машинально кивая. Он такими темпами скоро получит еще и раздвоение личности. Эта мысль внезапная, но почему-то смешит беловолосого парнишку.

— Меня будет два… Смешно, — хрипло произносит парень, только отчего-то реального смеха и эмоции смеха внутри нет, всё молчит, и только где-то глубоко внутри он ощущает шевелящийся клубок эмоций и чувств, едва ли отреагировавших на его слова. Это странно. Знать, что ты чувствуешь дохренище эмоций, и в то же время не понимая, как проявлять обычные эмоции вызванные мимикой — тот же смех.

Это же смешно, что такого придурка, как он станет два. Смешно же, да?..

Только на внутренний запрос Фрост чувствует глубокую замогильную пустоту, в которой совершенно нет эмоций идентифицирующихся как смех или веселье. Его даже…

Джек прислушивается к себе, медленно анализируя.

…Да его даже мутит от смеха или веселья.

Чертов диссонанс!

— Чертов диссонанс?.. — вслух повторяет Фрост свои же мысли и на звон разбитого стекла и далекие мужские выкрики не обращает никакого опять-таки внимания. Плевать.

Ведь проблема не в этом. Дело почти не в нем. Но от этого и хуевей — невозможно ничерта решить и понять.

Парень закусывает губу и хмуря брови приподнимается на локтях, смотря на желтизну кусочков облаков, что видны между зданиями в окне.

Какого хера?

«Сам знаешь. И не притворяйся, идиота кусок!»

— Да бред же! — Джек вскакивает с кровати быстро, и вновь хмурится.

Его чертова реакция на окружающий мир поменялась, его ничто не волнует. И вроде как хорошо, и вроде можно забыть и жить дальше, и вроде хорошо, что он опять перестал переживать и чувствовать. Только наученный горьким опытом и имея охранительную интуицию, Фрост чувствует подвох. И прекрасно знает, что под лживым мертвым покоем, кроется такая страшная волна из основ боли, страха и ненависти, которая может без остатка и в одночасье его поглотить. А причина того что она сформировалась из десятка до этого неведомых ему эмоций…

— Причина сейчас…

«Где-то на Призрачном Севере…»

Безумно хочется закурить. Но всё что он делает так это медленно поворачивает голову влево, там, где за опорными колоннами моста и низким бетонным заборчиком возвышается перекрытие решеткой-рябицей и видны серые здания начинающегося безлюдного квартала А7, а за ними, на самом севере…

Прокушенная до крови губа не помогает, и когтистая черная лапа вновь сжимает всё под солнечным сплетением, что впору самому завыть как какому-нибудь зверю.

Ведь, на проклятия его судьбы, он…

Он входит в его жизнь так просто и так болезненно, словно острое лезвие в беззащитную мягкую кожу. Блядский, невыносимый… И Джека по новой начинает вести, только теперь благодаря одним мыслям. Беловолосый только и делает, что тихо шипит и моментально переключается на воспоминания сегодняшнего дня, — главное не вспоминать, не думать и заглушить хоть на секунды то, что дерет сейчас грудину изнутри.