Фрост фыркает упрямо, и потирает теперь переносицу, голова опять разболелась, из-за видимо его тупых мыслей и желания что-то предпринять или тупо из-за недосыпа.

Он опять врет себе, что не хочет спать, потому что ему снятся обрывки тех суток у маньяка, врет и почти верит, но правда заключается в другом, а признавать и страшно и неприятно. Но по большинству страшно.

Беловолосый вновь упрямо смотрит на незаправленную кровать, на легкий отблеск на предмете и, всё же… Решается. Если сейчас он не поймет, если не сделает этого, то станет еще запутанней. Еще хуже. А тем более он себя накрутит.

Джек быстро, пока не передумал, достает из-под кровати более плотный и старый рюкзак, совсем потрепанный и кое-где даже порванный, зато водоотталкивающий и кладет туда увесистый предмет, перед этим завернув в непримечательный кусок ткани. Бутыль с водой и пару кредитов: на обратной дороге нужно будет пополнить запасы еды и болеутоляющих.

Паренек наспех скидывает с себя тонкую кофту и быстро переодевается в подходящую под погоду толстовку, джинсы же подойдут и те что на нем, однако взгляд падает на скинутую ткань и Фрост осекается, словно его током пробило. Прошло уже пять дней… А он не может ходить по дому ни в чем кроме как в ней, в его толстовке. Джек сглатывает и отворачивается, думая, что не выкидывать же хорошую вещь…

«Врешь!»

Он цыкает и, захватив быстро рюкзак, сбегает из серой квартирки, по-быстрому закрыв дверь на все замки.

Бредовая, до идиотизма бредовая к черту идея. Он трясет головой, смахивая с лица дождевые капли, и запыхавшись, останавливается перед входом в заброшенное метро. И матами, к сожалению, тут тоже не облегчишь свою долбанутую задумку. А еще дождь, на пакость случая, усилился, а туман сгустился серым дымом и потому видок заброшенного квартальчика стал еще более жутким и постапокалипстичным, а спускаться вниз, по уже знакомому лазу, будет страшновато. Но беловолосый лишь упрямо засовывает обратно под капюшон мокрый клок челки и решительно спускается в темноту.

Однако, как только он ступает на старый, треснувший бетонный пол, страх мрачных тоннелей отступает и мысли, совсем не радостные, лезут в голову далеко не о чудовищах, которые могли бы здесь жить. Фрост включает захваченный с собой фонарик — раздражающих глаз красных авариек ему мало — и начинает быстро лавировать по знакомым пустым путям.

С каждым шагом всё ближе, всё неотвратимее, он знает, но должен понять, да и еще не до конца атрофированное чувство совести играет на малозначащую роль.

«Да кому ты врешь?!»

Джек упрямо сглатывает и знает, что врет опять же себе и только себе. У него все чувства к херам закрыты, уничтожены или атрофированы, ровно, как и совесть, ко всем и ко всему, но вот…

Парень останавливается на секунды и смотрит на подсвеченные синеньким светом рельсы.

…Вот просто единственное существо, которое будит у него остатки совести и действительно глубокую благодарность — так это его непосредственный, чтоб ему нормально не жилось, спаситель, и по совместительству, мать его Кромешный Ужас 604. И вроде как-то это неправильно, со стороны вообще ненормально, аморально, безумно… Но для него вполне объяснимо и даже положено, и пусть остальные идут к черту со своими обоснуями и предубеждениями о морали в гниющем городе.

Это не стокгольмский синдром. Он уверен. Невозможно просто, твою мать, чувствовать столько и такое при обычном сломе психики! И да, это банальщина, в виде тупо благодарности за не раз спасенную жизнь, которую, по идее, такой как Ужас вообще не обязан был спасать. Тем более, с учетом того, что Джек о нем знает.

Но хуже этого только то, что Фрост вновь хочет попасть в то место. К нему домой.

Дико. Неправильно. Опасно для его же психики, но… так обычно и предсказуемо. Чертов смертник. Только теперь не своей жизни, а души.

Его тянет, словно блядский мотыль на огонь, только в его случае эта квартира железобетонно и нерушимо ассоциируется не с опасностью и потаенной угрозой, а с безопасностью и, наоборот, защитой.

«Черт, ты — идиот недоделанный!» — подсознание рявкает, теперь уже бесится осознанно, в полную силу, а ярость клокочет подобно лаве в груди, ибо внутренне Джек прекрасно понимает, на что идет.

Первостепенно ведь дело не в благодарности так-то, но отступать для парнишки уже поздно. Не физически — развернуться и убежать к себе на Кромку он может вполне, а перед самим собой уже поздно.

Хренов идиот!

«Ты же знаешь, да? Знаешь зачем? Не ради того, чтобы еще раз сказать спасибо, пусть даже в такой изящной для убийцы манере? Оверланд, сволочь, задери тебя черти! Какого хуя ты творишь?! Ты же сдохнешь после этого!» — мысленно терроризирует он сам себя и сам же не находит ответов.

Лишь гольное желание убежать, и равносильное — побыстрее оказаться у Блэка, грызутся у него в душе подобно бешеным псам.

Красные аварийные лампы всё больше выбешивают, но Фрост, запомнивший дорогу, знает, что осталось минуту потерпеть и вылезти на поверхность, и ускоряет шаг, крепче сжимая фонарик в руке и пытаясь от себя же скрыть свою нервозность. Он щурится и сглатывает, когда переступает обветшалый проход к свету, и выходит к белым заброшкам — Призрачный Север.

«Назад дороги нет», — констатация факта в уме, как могильная плита на осознание.

Но парнишка только упрямо смотрит вдаль, на нужный ему квадрат зданий и, потушив синее свечение фонаря, закидывает его в карман толстовки. Он вновь натягивает капюшон посильнее, медленно двинувшись по нужному направлению домов.

Мыслей почти нет, не сейчас — не здесь, всё оборвалось, как только он вышел из-под заваленного наполовину выхода. Его Рубикон пройден и выжжен им же самим, как бы ненавистно и погано не было признавать. Еще тогда, на заброшке, когда понял, кто его спас, и в свете прожекторов блеснул злой желтый взгляд.

Забыть бы всё это к дьяволам, забыть и не вспоминать, даже как о страшном сне. Пусть всё бы смешалось в кровавой мути его кошмаров и подсознание не вякало каждые два метра о его самоубийстве.

Фрост идет быстро, не оборачиваясь по сторонам и прекрасно зная, что здесь нет сталкеров или опасности, здесь только призраки и пустошь, старый шлейф смерти и… острого одиночества.

«И один опасный зверь, охраняющий свои призрачные владения» — фыркает внутренний голос, и уголки губ мальчишки непроизвольно приподнимаются.

— И года не прошло. Скажи, никчемыш, ты совсем…

— Дай мне пару минут, — нервно снимая рюкзак и нагло проходя внутрь квартиры, на ходу обрывает Фрост, даже не дав закончить хозяину квартиры.

— Минута, чтобы объяснить, какого черта ты здесь забыл, мальчишка.

Надо отдать должное, мужчина даже не растерялся от стремительности и нахальности парня, он лишь закрывает дверь и, как всегда, бесшумно подходит ближе.

Джек кивает, но словно самому себе, он не смотрит по сторонам — некогда, и тем более не оборачивается, потому что чертово сердце итак уже где-то у горла. Зрительного контакта он точно не переживет сейчас. Фрост быстро расстегивает рюкзак и достает нужный сверток, кладет на круглый стол, на свободное место рядом с открытым ноутбуком.

— Я тут подумал… — голос резко садится, не давая продолжить, и Джек на секунду берет паузу, — Помнишь ту… нашу встречу, на заброшке? Когда западня была и меня… Чуть не прирезал Шип?..

— У меня память получше твоей, помню в деталях, дальше что? — Ужас только тихо фыркает и складывает руки на груди, со скрытым интересом наблюдая за поспешными действиями мальчишки, который теперь принялся распутывать тканевый сверток.

А Джек же, раскрывает последний край и невольно подмечает, что голос у Блэка как всегда недовольный, строгий, с нотками раздражения и возможно… Фрост не уверен, едва улыбаясь, но легкой обреченности. Видимо, Ужас всея 604 уже смирился с их постоянными встречами.

— Ты ведь тогда его не так убил. В смысле, все пошло не по твоему плану, — Джек закусывает губу, и внутренне его всего передергивает от воспоминаний, но как бы то ни было, этот трофей по праву должен принадлежать Ужасу 604, а не ему, — Но… Я тогда подобрал его, и уже потом только понял, что это то самое оружие, которым Шип пользовался…