Для себя?

Вновь смех, только теперь природа или просто чертова гроза не позволяет — заглушает оглушительным раскатом скрипучий смех, и Джека отпускает, а дыхание становиться быстрым и слишком шумным.

Как же он ненавидит быть просто одним из миллиона. Таким же… Сам говорит себе, что не опуститься до этого ублюдства и серости, а сам всего лишь еще одна единица существования, которая нихрена не чувствует и даже не пытается.

— Да потому что всё вытащили с корнем и сожрали на моих же глазах!

«Нет… Ты сам дал сожрать — вытащил свои эмоции, чувства и все светлое вместе с мечтами и надеждами и дал это сожрать! Еще и вилочку с ножичком протянул, чтоб было проще этим тварям, и сидел, радовался, что кому-то стал нужен в свои шестнадцать…» — ядом цедит внутренний голос — тот самый одичавший мальчишка, которым он стал за последние четыре года, и Фросту нечего ответить самому себе. Лишь сглотнуть колкий ком вставший в горле, поморщится от боли и вновь опустить руку вниз, за банкой с белком.

Он — вектор, лишь идущий к цели, цели, где нельзя умереть, нельзя стать подстилкой. У него немеют и холодеют руки, он — всего лишь функция…

Признайся, смирись! У тебя просто работает мозг и тело, но нет ничего внутри… Лишь воспоминания и тупая, такая уже привычная боль, что въелась в каждую клеточку — в кожу, в голову, в сердце и душу… Она — фон, как серый шум. Ничего кроме неё нет, всё остальное только список в голове который выполняешь каждодневно, чтобы не подохнуть серой тенью в очередном кровавом закоулке или, чтоб в нём же тебя не трахнули, перерезая глотку.

Заткни свой вой внутри и просто продолжай жить, не заглядывая себе внутрь. Ничего нового там не найдешь и так же, как и зеленая вывеска «M.r.c.l» не появится в твоей жизни…*** После родителей, после… выжигающих своим светом прожекторов уже ничего не появиться. Просто поставь режим ожидания на «надежду» и старайся выжить, не уподобляясь сучкам, что пытаются увидеть мир в разноцветных тонах под граммами галлюциногенов, предлагая себя за дозу каждой психованной твари.

Фрост стискивает до скрежета зубы и замирает, стараясь через силу взять себя под контроль, успокоиться — не думать, переключиться пусть на эту ноющую боль в сердце, на грозу или новостной блок, что орет за стенкой, но только не вспоминать что он такое. Так проще. Не задумываться, просто выполнять свои действия и жить… Точнее, выживать.

Дождь лил как из ведра, и скорее всего капли были серого цвета, вода не пригодна к употреблению, но хотя бы воздух сменился, стал на несколько долей процента чище, запахло чистотой, а с улиц смывалась копоть, всё масло и, главное, кровь… От представления, что сейчас течет ручьями по тротуарам, сливаясь в водостоки, Джека замутило и всё ощущение чистоты развеялось мерзким ощущением реальности.

Всё к херам и ничего не станет чище или прекраснее..!

В подтверждение завыли вдалеке сирены патрульных, где-то по магистрали параллельной от их спального квартала донеслось скрипучее оповещение, которое частично глушилось шумом от ливня и порывами разбушевавшегося ветра:

«… Еще раз повторяем… Просим вас сохранять спокойствие и соблюдать правила комендантского часа. Вы сами можете обеспечить себе лучшую безопасность, оставаясь в своих жилищах после захода солнца и не рискуя выходить на темные улицы. Внимание, еще раз повторяем…»

Глоток спасающего белка, усмешка на побледневших губах, порыв мокрого ветра, что брызгами обдувает всю левую сторону его руки и шеи, и вновь глоток прохладной жидкости.

Джек открывает глаза, безразлично пялясь в серый, унылый потолок, хоть гари нет, уже что-то не столь отвратительное. А чертова бронированная машина с рупором на крыше, всё так же вещает однотипную запись с правилами предупреждения, чем непомерно выбешивает каждого жителя Кромки и его в частности, медленно двигаясь по пустой магистрали. Все и так прекрасно знают эти правила, ровно, как и прекрасно знают, что бронированный патруль уедет, и это чистая формальность для галочки…

Через две квартиры с резким стуком распахивается окно и всегда на вид спокойная женщина, затюканная из-за работы на фабрике, кроет десятиэтажным матом проезжающую вдалеке машину. Джек улыбается, слыша как еще несколько жителей открывают окна и начинают собачиться как между собой, так и орать на бронированный патруль, который естественно их не услышит из-за расстояния и сплошной стены дождя и раскатов грома. Но все взвинчены, все повысовывались из окон и наполовину промокши, включили агр, матеря друг друга всеми известными и неизвестными словами.

 — Да вы блять заткнетесь или нет?! Или специально привлекаете к нам внимание, дебилы?! — не выдерживает Фрост после пяти минут ора со всех сторон. Ему даже не стоит подниматься и так же собачится из окна, он просто продолжает пить белок и смотреть в потолок пустым нечитаемым взглядом.

Откуда-то сверху — чуть левее, на него наезжает взрослый пацан, указывая на какое-то там место и поливая матами.

— Вот тебя, долбаеба, как конченного психа первым Ужас и прирежет! — не выдержав последнего эпитета в свою сторону, рявкает Фрост и тут же все смолкают, позволяя в деталях расслышать как ливень набирает силу и как льется ручейками черная от копоти вода с крыши. Со скрипом закрываются окна, слышатся тихие шепотки и вновь включаются на полную громкость новостные блоки за стенами его коробки…

«…Просим вас сохранять спокойствие и соблюдать правила комендантского часа…» — вновь зашуршал вдалеке рупор, и вякнув очередной раз сиреной машина набрала скорость с визгом срываясь с места.

Вот тебе и оповещение. Вот тебе и безопасность от хранителей порядка, чтоб они всё посдыхали, ублюдки.

«Но мы ведь пытаемся заботиться обо всех гражданах города 604! И несмотря на их нелегальную деятельность, нам важна каждая жизнь и каждый член социума…» — лживый, до ядовитой приторности, голосок женщины психолога, что раз в два сезона вещала на главном новостном блоке, едкой щелочью въелся в память беловолосого юноши, и теперь каждый раз он вспоминал её лицемерие, когда такие вот полицейские извещали жителей о комендантском часе.

Никому нет дела. Им главное на высшем уровне все организовать, доложить и главное выловить, и плевать сколько будет жертв среди гражданских. Этот ведь легендарный Кромешный Ужас. Хочется сплюнуть и поматериться уже самому, смачно, припоминая все словечки что он знает, но во-первых, двигаться сейчас совершенно не рекомендуется, во-вторых пусть и во временном пристанище, но плеваться Джек никогда не будет, а в третьих ему слишком лень… Да и толку не будет.

Остается лежать, допивать невкусную, но благо полезную в его случае гадость и надеяться, что дождь не закончиться до утра. Под него он сможет заснуть, забывая про скрип электричек, нудные голоса ведущих за стеной и мерный, сводящий с ума, гул от работающих неоновых подцветок, что преображает комнату в разные цвета.

Сейчас еще не глубокая ночь, только наступающий темный вечер, в преддверии очередного жестокого убийства. Может оно будет полезно этому городу и очередной трусливый хранитель порядка будет уничтожен? А может убьют и его, пробравшись через окно в комнату?

Черт, какого хрена он думает? Неужели уже настолько не важно свое существование?

«Или ты сошел с ума став психом, маленький Оверланд? А может хуже… Ты окончательно стал машиной, с единственной потребностью выживания?.. Или ты считаешь что кто-то…»

Он так и засыпает, провалившись в темноту и так и не поняв, что было последней мыслью подсознания.

— Здесь чертовски холодно, не находишь?

— Заткнись, Банниманд! — глухо одергивает злой и уставший старший детектив.

Зеленые стены нескончаемого коридора словно поросли густым слоем мха, отталкивая своим холодом и запахом сырости, старые, тусклые светильники и одна единственная дорожка, выцветшего красного цвета тянущаяся до дальней, такой же единственной, двери. Норд хмыкает, но идет молча. Они оба на нервах, прошли неполные сутки с тех пор как объявили комендантский час, сверху отдел уже засыпали гневными звонками и приказами в кратчайшие сроки достать этого ублюдка. Хоть что делайте, хоть землю жрите, но чтоб этот псих был пойман в этот раз.