С утра пораньше Сергей вышел на палубу. Дарданеллы, не шутка. Хоть между Россией и Турцией и был заключен договор, обеспечивающий российским торговым судам беспрепятственный проход через Дарданельский и Босфорский проливы, но чем черт не шутит? Нужно быть ко всему готовым.

Еще в 1774 году, при заключении Кучук-Кайнарджийского мирного договора, Россия добилась признания за нею такого права. Изъяснительная конвенция 1779, и торговый трактат России с Портой 1783 годов распространили дарованную русским судам привилегию на все “купеческие под российским флагом суда”. А Ясский мир, казалось, вообще, расставил все точки над “i”. Военная флотилия Ушакова патрулировала Средиземное море, а в самом Босфоре постоянно находилось российское военное судно. Однако Россия по-прежнему имела возможность неоднократно жаловаться на нарушение своих прав. Случалось, что и суда, груженные хлебом, подвергались конфискации со стороны турецкого правительства.

Первое, что Сергей увидел, поднявшись на мостик, была обнимающаяся парочка.

Озарение внезапно снизошло на него. Нина же ни в чем не виновата! Она околдована! Иначе ничем невозможно объяснить случившиеся с ней метаморфозы. Она же сама на себя не похожа: хохочет, как малолетняя дурочка, одевается, как гувернантка, виснет на своем шуте, как последняя уличная девка! Безусловно, этому итальянцу присущи какие-то дьявольские чары. Не иначе, как он лишил ее разума. Он ведь даже Киселева околдовал до такой степени, что тот, с трудом удерживая в руке перо, подписал ему паспорт!

Нужно образумить ее, пока не поздно!

Такой шанс представился, как только “Борисфен” бросил якорь в Стамбульском порту. Уже был довольно поздний вечер, но на воду спустили шлюпку, в которой Лоренцини отправился на берег. Его девчонка и графиня остались на борту.

Обнаружив, что путь свободен, Сергей решительным шагом направился к Нине Аристарховне. Ее сиятельство вместе со своей будущей падчерицей подшивали подол голубого шелкового платья. Весьма достойное занятие для графини! Другое платье, красное, тщательно отглаженное, висело в углу.

То, что в каюте, кроме Нины, присутствовала Мара, гостя нисколько не обеспокоило. В своей обычной манере он попросту указал девушке на дверь.

- Нинушка, хочу с тобой поговорить, - обратился он к Нине по-русски.

- Слушаю вас, Сергей Андреевич, - она поднялась гостю навстречу и сделала Маре знак рукой, чтобы та оставалась на месте. При появлении Сергея неприятный липкий холодок разлился у Нины в груди. Это было что-то новенькое, прежде господин Милорадов никогда не вызывал у нее страха.

- Одумайся, прошу тебя, пока не поздно!

- Что вы желаете этим сказать, друг мой? – Тон, которым был задан этот вопрос не оставлял сомнений: даже в своем простеньком ситцевом платье она не перестала быть графиней.

- Подумай, что ты собираешься сделать! Родине своей изменить!!!

- Бог с вами, Сергей Андреевич! – холодно прервала она его. - Я хочу всего-навсего выйти замуж!

Но он не слушал возражений:

- Любовь нашу, многолетнюю, хочешь предать!

- О чем вы? Право, не понимаю!

- Я ведь только ради тебя и жил все эти годы! Неужто забыла, как в любви мне клялась тогда, в Петербурге? Какие письма писала каждую неделю! – Сергей подошел к ней почти вплотную.

- Да что вы говорите такое! Никогда того не было! – теперь Нина по-настоящему испугалась. Может, у него с головой что-нибудь стряслось от водки? – Письма писала, но вовсе не про любовь! Только из дружеских чувств и по-родственному!

Возражать ему не было никакого смысла. Он слышал только себя.

- Очнись, Нинушка, Христом Богом прошу! Он же не пара тебе, простолюдин, грубиян невоспитанный! – Он схватил ее за плечи и сжал так крепко, что она вскрикнула от боли. - Вернись, пока не поздно! Все прощу, клянусь! Никогда ничем не попрекну!

Мара, единственная надежда Нины в этой ситуации, вдруг сорвалась с места и выскочила из каюты. Нина осталась наедине с невменяемым Милорадовым безо всякой защиты. Теперь она испытывала уже не страх, а самый настоящий ужас. С трудом разжимая непослушные бледные губы, Нина проговорила:

- Вы ошибаетесь, Сергей Андреевич. Не было между нами любви. Да и как могло быть, коль я вашему дяде, супругу моему, в верности клялась? Может, в болезни вам все пригрезилось?

- Как же пригрезилось? А тогда, в Генуе, в трактире? Не ты ль меня обнимала? И потом, когда гостить зазывала, разве не говорила, что тоскуешь? Это не мне привиделось, а тебя околдовал проклятый итальянец! Подумай, Нинушка, как нам хорошо было без него!

- Нет, Сергей Андреевич! Никогда мне не было так хорошо с вами, как с Алессандро. Он моя судьба, а не вы. Так что уж простите за все и ступайте своей дорогой!

- Да чем же я хуже него, Нина!

В это время в дверь каюты громко постучали.

От неожиданности Сергей выпустил ее плечи. Нина сделала шаг в сторону, намереваясь открыть дверь, но у самого порога обернулась:

- А тем, Сережа, что звезды во лбу у тебя нет!

На пороге возвышался фон Моллер, за его плечами маячила Мара.

Церемонно поклонившись Нине Аристарховне, Карл Иванович извинился за столь позднее вторжение, а потом повернулся к Милорадову и сказал:

- Отсылаю письмо Маликову на “Минерву”. Не желаешь ли, Сергей Андреич, приписку от себя сделать?

“Альбатросом” командовал вовсе не Себастьяно Розетти, а Энрико, его сын. Энрико был молод, лет на десять моложе Сандро. Прежде они никогда не встречались, но когда Алессандро представился, молодой капитан улыбнулся:

- Да, синьор Лоренцини, я знаю вас, я был на премьере “Волшебной флейты”, да и от отца своего о вас не раз слышал.

О чем именно слышал, Энрико уточнять не стал.

Он не только согласился быть шафером, но и взял на себя почти все хлопоты. Энрико бывал в Стамбуле не раз, он хорошо знал город и был знаком с настоятелем католического храма, располагавшегося здесь же, неподалеку. Он обещал все устроить.

Единственное, что не получалось, это пересесть на другое судно. Кроме “Борисфена”, из русских кораблей в порту находился только военный корвет.

- Завтра я почти весь день свободен, за погрузкой кофе проследит помощник, а вот послезавтра утром мы уходим в Геную, - сказал Энрико. - Я с удовольствием отвез бы вас в Севастополь, хоть там и не слишком приветствуют иностранные суда, но мы спешим. Дон Гаспаро ждет этого груза. В последнее время дела идут не слишком хорошо, так что любой выигранный день имеет большое значение. Чай, кофе и шоколад приносят сейчас основной доход.

Чай, кофе и шоколад? А ведь раньше Гаспаро считал, что самый выгодный товар - это шелк и бархат! Пожалуй, отец не слишком доверял сыну, если ничего не сказал о своих трудностях, но Энрико об этом не знал и с удовольствием отвечал на вопросы.

- У нас сейчас все очень неустойчиво, слишком шаткие отношения с Наполеоном, никто не знает, не окажемся ли мы завтра втянутыми в войну, потому и торговля идет неровно. И с Россией сейчас все непонятно, новый царь запретил ввоз шелка и бархата. Говорят, будто русские собираются организовать собственное производство шелка. Поэтому в Россию мы сейчас не ходим. Дон Гаспаро не желает новых убытков, ведь он и так пострадал, когда производство в Лионе упало из-за революции!

Энрико говорил с Сандро так, будто тот был в курсе всех проблем торгового дома Лоренцини. А Сандро об этом ни малейшего понятия не имел, он даже не знал, что отец торгует с Россией.

Так вот что делал Милорадов в шелководческом селении! Ему нужны были шелководы! Возможно, и корсиканцев он навербовал именно для этого! Смешной человек. Неужели никто ему не сказал, что тутовый шелкопряд - существо весьма капризное и дает необходимую урожайность только на очень ограниченных территориях? Даже в Италии он не везде одинаково растет. Вряд ли Россия для него подходит больше, иначе итальянские купцы уже давно знали бы об этом.