— Хотелось бы, конечно, верить, — сказала Вера уклончиво, чтобы не слишком расстраивать гадалку своим скепсисом. — Особенно в богатство.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, от тебя уже все равно ничего не зависит. Тут все как есть написано, — сделала вывод Ленка, собирая карты. — Эх, мне бы хоть разочек вполовину этого выпало. Счастливая ты все же, Вер.
— Точно. Девать счастье некуда.
— Может, я и правда слишком мало тогда дала? Цыганочке той глазастой. Беременная все же, и чего я, идиотка, пожадилась? — снова вспомнила о своей истории Ленка. — Эх, пойду Павлу в театр звонить. Злосчастная все же моя житуха, и сроду так, Вер, у меня в любви.
— Погоди, ну почему ты вдруг так резко решила?
— А как я в таком виде буду? Ты же видишь, Вер, — у меня не волосы, а мочалка на голове. А мою химию цыгане сейчас, наверное, пропивают. Им-то хорошо, они и так, подлюки, кучерявые.
— Но тогда ведь ты ему и так, без парикмахерской, понравилась, — не отставала Вера. — Что изменилось-то? Вымоешь голову, сделаешь как было…
— Нет уж, лучше тогда никак, — покачала головой Ленка. — Понимаешь, Вер, я ведь хочу не на одну только ночь, а на всю жизнь, чтобы он в меня влюбился без памяти. И потом, я посмотрела, какие у них там в театре фифы отборные ходят — одна другой лучше, что артистки, что зрительницы. И тут, значит, я рядом, такая чувырла. Здрасьте вам с кисточкой!
— А хочешь, я сама тебе сейчас такую прическу сделаю, что он ахнет? — предложила Вера и сама удивилась, что это на нее вдруг такое нашло.
— Ты? — с сомнением посмотрела Ленка. — Ты же говорила, что только на лысину умеешь!
— Да это я так, образно. Все же кое-чему на курсах научилась.
— И химию разве сможешь? Там же растворы всякие нужны специальные, палочки с резинками. У тебя есть, что ли?
— Не пойму — зачем тебе химия? — с видом знатока осмотрела Вера жиденькие светлые волосы Ленки, длиной чуть пониже плеч, а сейчас завязанные в хвостик. — Можно придумать что-нибудь и поинтереснее…
«Не боись!» — вспомнила вдруг Вера, как подмигнул ей во сне художник.
Может быть, он как раз этот момент имел в виду? Вера снова мысленно увидела страдальческие лица молодых помпеянок — у Ленки сейчас было примерно такое же.
Эту картину — «Последний день Помпеи» — Вера когда-то подробно разглядывала в Русском музее, а потом не раз видела на репродукциях. Девушку на первом плане, опустившуюся на колени, у которой в волосы вплетена синяя лента, почему-то всегда хотелось спасти в первую очередь.
— А что, если мы тебе сделаем прическу в… античном стиле? — спросила Вера.
— Как это? — удивилась Ленка, без особой радости, но все же и без особой печали разглядывая в зеркале свое простоватое лицо.
— Понимаешь, у гречанок, а потом и у римлянок тоже было в ходу огромное разнообразие причесок, гораздо больше, чем у нас сейчас. Они носили и такие особенные пучки на затылке, распущенные и перевязанные на конце лентами, и двойные косы, и делали кудри со спиральными локонами, причем постоянно вплетали в волосы ленты, украшали себя диадемами и венками.
— Ну конечно, мне только венка на башке не хватает или диадемы, — пробурчала Ленка.
— Смотри, мне кажется, будет очень красиво, если волосы собрать на затылке — у тебя же красивый, высокий лоб! — а потом вплести в них ленты. Я как раз сегодня вещи перебирала и целый пакет разных ленточек нашла. И потом все это можно оригинально соединить в виде цветка, — отчего-то по-настоящему разволновалась Вера. — Правда, придется немного концы подстричь и потом завить по бокам, чтобы получились такие трогательные локоны, которые вроде бы сами собой из-за ушей выпадают. Ну, ты знаешь, видела, наверное, на многих картинах…
— А, валяй, делай что хочешь! — разрешила Ленка. — Я даже глаза закрою, чтобы не расстраиваться. Он ведь у меня артист. Я заметила — ему чем чуднее, тем милее.
А Вера вдруг почувствовала прилив настоящего вдохновения, когда даже вслух что-нибудь запеть ни с того ни с сего хочется.
Правда, она петь не стала, но зато начала непривычно много говорить, крутясь перед Ленкой с расческой и ножницами.
Раньше Вера удивлялась: почему все приличные парикмахерши такие болтушки? Чем лучше стрижет — тем больше говорит.
Но теперь Вера и сама принялась Ленке рассказывать все подряд, что только приходило в голову. Впрочем, ясно почему: этим самым она незаметно отвлекала клиентку от пытливого самосозерцания в зеркале, незаметно расширяя границы для вольной импровизации.
— А ты знаешь, что воспетая многими художниками и поэтами египетская царица Клеопатра имела на редкость отталкивающую внешность? Можно сказать, была настоящей уродиной.
— Да ну, брось ты, — округлила свои зеленые глаза-крыжовники Ленка. — Это та, которую потом змея укусила? Да я кино видела — всем бы быть такими уродинами. Девять или даже десять раз баба замуж выходила. Вот это я понимаю!
— Кто? Элизабет Тейлор? Так это же актриса! А я говорю про настоящую, историческую Клеопатру. Сохранились монетные изображения, где хорошо виден ее длинный, загнутый книзу нос и острый подбородок, как у Бабы Яги. Однако, заметь, именно в эту женщину был страстно влюблен Цезарь, а потом римский полководец Антоний, провозгласивший Клеопатру «царицей царей»…
— Деньжищ, наверное, Вер, была куча? Вот все мужики и липли.
— Богатство, конечно. А еще — обаяние. Шарм, — уверенно ответила Вера, накручивая щипцами пряди волос и принимаясь фоном рассказывать про первую красавицу Рима Поппею Сабину, которая поддерживала свою божественную красоту при помощи ванн из молока ослиц и необыкновенных кремов собственного приготовления.
— И что, ее тоже кто-нибудь укусил?
— Еще хуже — она была женой императора Нерона. И, когда Поппея была беременна, Нерон убил ее, а потом решил обожествить и заказал множество скульптурных изображений. Но почему-то ни одна из этих статуй до наших дней не сохранилась, и мы лишь можем гадать, как она выглядела.
— Я же говорю — судьба проклятая. Не змея, так мужик ужалит, — вздохнула Ленка. — Знаешь, Вер, а интересно ты эти свои сказки рассказываешь. Прямо заслушаешься. Ты за столом сегодня тоже не молчи, ладно?
— Какие же сказки? Это все было на самом деле!
— Вот я и говорю — сказки. В жизни так не бывает.
— Но ведь было! Только очень давно. Поэтому нам теперь трудно представить. Но на самом деле они были такими же, как и мы, так же чувствовали, любили, мучились… так же гадали, наверное. Ну, почти что…
— Чудная ты все же, Вер. Я таких, как ты, раньше сроду не встречала, — улыбнулась Ленка, пристально разглядывая в зеркале свое новое обличье. — Слушай, а ведь ничего! Как будто и не я, а какая-то твоя Помпея из Греции. Пойдет.
— Вот только макияж я бы тоже посоветовала немного сменить. Никаких малиновых помад! Светлая пудра, слегка серебристые веки, чтобы ты была немного… ну, как это сказать? Как статуя! Тебе, с твоей внешностью, пойдет некоторая прохладность и неприступность.
— Ладно, я побегу тогда к столу все скорее готовить, а лицо мы потом нарисуем, — вихрем сорвалась с места Ленка. — Ну, Вер, ты, оказывается, мастак! Тыща поцелуйчиков, встречаемся внизу. Да, я у тебя подсвечник на вечер возьму — уж больно красивый! Будем трескать при свечах, как в греческом зале. И с мужчинами, черт бы их всех побрал!
Мужчин пришло двое.
Один из них оказался, можно сказать, писаным красавцем — голубоглазым, кудрявым, даже с ямочками на щеках. Но это был журналист — Борис К., как сообщил он с загадочным видом. Можно было не сомневаться, кому в театре доставались бы все роли царевичей-елисевичей и принцев, если бы Борис не предпочел трудиться в местной газете.
Павел был высоким, худым и очень бледным человеком далеко за тридцать, а на фоне бойкого, подвижного друга вообще казался сонным и скучным. Возможно, такое впечатление возникало из-за его карих, невыразимо печальных глаз, прикрытых большими темными веками.
