Для нормального командира есть понятие «допустимый риск» и нет понятия «допустимые потери».

«Не командование дает нам боевой наказ — его диктует оперативная обстановка, в которой надо действовать в рамках боевого наказа», — Збруч, начштаба 2мб 72ОМБр, февраль 16-го, террикон под Докучаевском.

«Товарищи командиры. Не бойтесь принимать решения — все равно п@здюлей вы получите в любом случае. Главное — сберегите людей», — Маэстро, начштаба 41омпб, март 16-го, Старогнатовка.

Можно ведь правильно, по Статуту, сказать, что главное — это боевой наказ. А страшные сны командиров рот от этого никуда не денутся.

Плохо спит командир роты. Плохо.

Утро.

— Смотри, тут он мороженое ест, целое, первый раз. Очень хотел, ну и жена купила ему.

— Класс.

— А тут он в машине спит, в кресле, это недавно было, неделю назад.

— Маленькая какая, как у меня… Сиделка — Рекаро Янг Спорт?

— Ага. У тебя тоже?

— Ага.

— А вот красками рисует. Очень рисовать любит.

— У меня тоже…

Прячет телефон. Стоим, курим, ждем. Потеплевший к утру ветер-над-терриконом норовит забраться под грязную горку.

— Слушай, в кино обычно, если кто-то кому-то показывает фотографии ребенка, то потом его убивают.

— По законам жанра, для страданий, ага.

— Какое-то ненастоящее кино.

— Где?

— Ну, тут, — обвожу рукой. — Вокруг. Или настоящее?

— Кофе настоящий, — командир отхлебывает из кружки жуткую смесь недозаваренной львовской пополам с армейской сгущенкой. Как он это пьет — ума не приложу. — Пулемет настоящий. Дырки вон в «Волыньке» от осколков настоящие. Значит, и кино настоящее.

— А кто в главной роли-то?

— Они.

— Кто — они?

— Они, — Вася опять достает телефон и показывает фотки в вайбере, — они вот — в главной роли. А мы — так. В роли стенки. Пуленепробиваемой.

— Ну, вроде пока справляемся.

— Ну, вроде…

— Ну и норм.

Недокуренные сигареты улетают в грязь. Опять стучит «дашка» в стороне «Кандагара», шестая рота воюет. Ординари морнинг он зе Донбасс.

— Может кого-то из нас и убьют. Ну, чтоб вот совсем по канонам драмы, ага.

— Но не сегодня.

— Нет. Не сегодня.

Мы нарушаем наши же собственные неписаные правила: говорим о детях и показываем фотки. Мы становимся здесь ужасно сентиментальны — присланное в вайбер женой видео пробивает на слезы, а самое хреновое — ставить фотку ребенка на заставку телефона. Я вообще раньше стирал сразу фотки, но вот потом перестал почему-то.

Пока я собираюсь в Новотроицкое, Вася задумчиво перебирает сигналки, гранаты, отдельно лежащие в коробке УЗРГМ-ы, какие-то катушки лесок, петельки, карабинчики…

— Николаич, ты на рыбалку собрался?

— Ага. Слышишь, как под «Эверестом» лящ играет?

— У мене для тебе погана новина, товарищ браконьер. Тут рыбы нет, тут есть собаки, мыши, сепары и кабаны. И фазаны, но я тебя слезно прошу — не трогай ты их, они по весне тощие, анорексичные, больше еб.тни чем навара.

— Анорексичные… Мобилизованный младший сержант не должен знать таких слов.

— Ну да. Половина старших офицеров по привычке считает нас дебилами.

— Но вторая-то половина — нет. Наши командиры, на счастье, из второй.

— Короче. Если ты собрался капканы… тьфу, мля. Если ты собрался растяжки ставить, учти, посрывают их тебе кабаны аж бегом. Или фазаны те же.

— Есть четыре сигналки.

— Ого, по-багатому. Было же две.

— Я еще две на старой позиции снял, как последний… крайний раз там были. — Вася допивает свой кошмарный кофе, вкусно хрустит крупинками заварки, сплевывает их под ноги и закуривает. Точнее, сует в рот сигарету и ищет зажигалку. С зажигалками у Васи взаимная нелюбовь. Он их теряет, ну, или они от него съ.бываются. Я однажды специально купил в магазине в Новотроицком, том, что на повороте, четыре разноцветных зажигалки и отдал все ротному. Одни сутки, ровно одни сутки понадобились для того, чтобы успешно про.бать все четыре. Прямо как проклятие какое-то.

— Держи зажигалку. Чуеш… Может, тебя к бабке какой, а? Отшепчет там, яйцом выкатает…

— Ты о чем?

— Та за.бал ты зажигалки терять, — я всерьез подумываю привязать ему две зажигалки к петельке, а веревочки пропустить в рукава. Как мама в детстве варежки привязывала. А что, хорошая идея.

— Так, вали уже в Новотроицкое и привези пожрать что-нибудь. Вон уже пацаны идут. Машина внизу, кстати, я вчера не заезжал, бо стреляли.

— А, ну норм, пешком сойдем. Так ты серьезно с растяжками решил?

— Ага. Зара с Яриком и Ваханычем пойдем.

— Бгггг. Сколько нужно солдат, чтобы поставить растяжку? Правильный ответ…

— Вали, блин, задолбал вже петросянить.

— Доброй охоты, Каа, — я говорю и величественно машу ладонью в вязком воздухе. — Бойся красных собак и огненного цветка.

Сегодня у нас закупка на минимум половину недели, бо дали зарплату и много заказов, поэтому Шматко тянет тачку.

Обычную строительную тачку, на одном полуспущенном колесе, с темно-зелеными ручками. Нелепую, абсолютно гражданскую. Когда мы вернемся и оставим машину внизу, недалеко от «Кишлака», там, где ночевали в первый день, то все купленное покидаем в тачку и, меняясь, попрём наверх. Интересно, кстати. В телесюжетах не увидишь ни тачек, ни кастрюль, ни бесконечных бутылок с дешевым энергетиком — там сплошь автоматы, пулеметы и показушная беготня по траншеям, которые телевизионщики упорно называют «окопами». И унылые сводки пресс-центра, в которые не попадает минимум половина всего и где мы всегда выглядим терпилами. «Наші воїни у відповідь вогню не відкривали». Ну да, конечно.

Вниз, вниз, да побыстрее, спускаясь по двум сторонам дороги, чтобы, если что — нырнуть между камнями и там переждать. Тропинки натоптаны нарядом, узкие и кривые.

О, накаркал. От дачного массива Докучаевска по нам начинает работать ЗУ-23–2. «Зушка» — это плохо, но с прицелом у нее явно что-то не то: уже который раз ОЗТ пролетают метров на десять выше, чем нужно. Лежим в камнях, я ударился коленом и теперь молча злюсь, Ляшко со всего маху приложился боком о чахлое деревце и громко матерится. Иногда его маты заглушают выстрелы. Работают обе наши «дашки», пытаясь нащупать сепарский «Камаз», на котором эта самая «зушка» установлена. Они свой «Камаз» так хорошо прячут, что за все наши облеты на квадриках нам так и не удалось его обнаружить.

Посреди дороги валяется тачка. Шматко чертыхается, тяжело подымается на ноги, опираясь о колени, аккуратно прислоняет свое «АК-весло» к громадной глыбе и неторопливо идет на дорогу. Подхватывает тачку и, так же спокойно развернувшись, катит ее к нам. Я даже не пытаюсь ругаться или командовать, в моем мире сейчас это нормально. Ничего опасного, все ведь выше летит. Покурю пока, наверное. Зушка переносит огонь на «Кишлак» и через минуту затыкается. Все, можно спускаться дальше.

— Мартииин… Чуешь… А ти моєму синку бабло перекинеш? — спрашивает Шматко.

Вот поэтому я никогда не снимаю деньги в банкомате — мне это просто не нужно. При зарплате половина роты забирает со счетов все деньги, а потом отдает наличность мне, а я перевожу женам-матерям-детям. Это началось зимой: кто-то из наших переводил деньги в Приватбанке по телефону, произошла какая-то ошибка, ну и несколько тысяч «зависло». Общим решением второй мотопехотной роты Приватбанк был признан неблагонадежным, а Мартин — благонадежным. Хотя деньги я перевожу через приложение Привата, но пацанов это почему-то не смущает.

Шматко переводит почти пять тысяч сыну и почти пять тысяч жене, себе оставляя «на прокорм» ровно тысячу двести. Зарплата старшего солдата, по штатке пулеметчика — меньше семи тысяч, невзирая на все красивые заявления высоких чинов про «минимум семь с половиной». И так переводит каждый месяц. Номера карт его сына и его жены даже записаны у меня в телефоне.

День.

Не знаю, почему именно сегодня. Может, потому что потеплело. Может, выходные… А какой сегодня день недели, кстати? Черт его знает.