- Жизнь - тяжелая штука, правда, Мария Ивановна?

  - Жизнь, хоть и тяжелая, но все равно проходит быстро, как полет птицы, - сказала Мария Ивановна. - Пойду я, а то ты разбередишь мою душу.

  - Я не хочу так жить, - сказала я Марии Ивановне". - Я и сейчас могу это повторить.

  - Аня, - сказал я, возвращая ей письмо, - я прочитал замечательную книгу "Севастопольская страда". Француз лежит в госпитале. Ему оторвало обе ноги. И знаешь, как он ведет себя?

  - Как?

  - Он шутит по поводу того, как его встретит его подруга, когда он вернется в Париж. В палате хохот. У всех мокрые глаза от слез. Возможно, это слезы радости за дарованную им судьбой жизнь. А как бы вел себя наш солдат в этой ситуации?

  - Я не могу сказать.

  - А я могу, - сказал я. - Он считал бы свою жизнь конченной, и ничто не могло бы вызвать улыбку у него на устах. Мы - мрачная нация, возможно оттого, что веками жили бестолково и в нищете. И, тем не менее, нам надо научиться мужественно, переносить невзгоды, в надежде на лучшее. И ты не вешай носа, Аня, хорошо? У тебя еще все впереди.

  - Хорошо давать советы, а у самого, небось, душа в замороженном виде: я это чувствую по твоему голосу, когда звоню тебе из обсерватории.

  - Аня, спасибо тебе за твой титанический труд. Если мою пьесу издадут - гонорар пополам, хорошо? Тогда ты матери пошлешь гораздо больше, не 25, а все 250.

  - Будем надеяться.

  - А что нам остается делать?

  - Всего тебе доброго, вечный холостяк.

  - Пока.

   14

  Однажды, когда я дежурил на станции, расположенной в бомбоубежище на Логойском тракте, в двух километрах от военного городка, приблизительно в половине пятого, незадолго до конца смены, раздался телефонный звонок. Я спешил дочитать предложение в повести Бальзака "Отец Горио" и только потом снял трубку.

  - Десятый слушает вас!

  Трубка несколько секунд молчала, а потом понесся прелестный звон сотен волшебных колокольчиков. Я вскочил от радости: я услышал голос Нины, своей божественной мучительницы, по которой сох, несмотря на то, что она уже была замужем, и с этим решительно нельзя было ничего поделать.

  - Я звоню тебе из Обсерватории. Что-то давно тебя у нас не было, что бы это могло значить? Меня даже начальник про тебя спрашивал. Я знаю: ты гордый парень, но не кажется ли тебе, что твоя гордость вредит тебе самому, а? Мама про тебя тоже справлялась. Зашел бы к нам, как-нибудь. Я тут, малость, набедокурила, думаю: ты уже знаешь, но я тоже знаю: ты по-прежнему любишь меня. Потому и звоню тебе.

  - Нина! не говорите мне ничего, прошу вас, - залепетал я.

  - Почему?

  - Да потому что я могу сейчас же бросить этот пост, уйти самовольно и заработать трибунал. К тому же, если я появлюсь, а вы меня не станете выгонять, я от вас ни за что не уйду. Я...по-прежнему люблю тебя, Нинульчик.

  - Я знаю, но...в самоволку не надо, это может плохо кончиться. Я сама хочу увидеть тебя, но...

  - Что но? что это, значит, говори, не стесняйся. Я, ты знаешь, могу быть очень сильным. Я уже доказал это: я не преследовал вас, узнав, что вы разочаровались в своем замужестве.

  - Мое "но" значит лишь то, что ты солдат, и ты должен всякий раз возвращаться в свою казарму, как только стемнеет, а я...если бы я была деревяшка, я могла бы спокойно лежать где-то в закутке, радуясь, что меня никто не трогает пальцами, не норовит со мной поиграть.

  - Вы правы, Нина, и меня от этой правды начинает голова болеть, - сказал я, чувствуя горечь во рту.

  - Мне надо идти, - сказала Нина, собираясь повесить трубку.

  - Нина, подождите, прошу вас. Я хочу сказать вам...я вас люблю... безумно. Я вас всегда любил, как никто никогда в жизни. Если вы в разводе и если у вас будет ребенок от этого брака, я буду считать, что он - мой ребенок, клянусь. Я хочу вас видеть, хочу любоваться вами, хочу дышать одним воздухом с вами. Вы ни разу не прошлись со мной рядом и это несправедливо. Неужели я не заслужил краткого свидания?

  - Смешной! Мой скромный, мой стеснительный мальчик...мой дорогой, ласковый мальчик. Нашел способ объясниться в любви...по телефону - хи-хи-хи. Почему ты такой, скажи? Ну, мне пора, пока.

  - Нина, подождите, не вешайте трубку, - лепетал я.- Где я вас могу увидеть, когда? Не мучайте меня больше, умоляю вас.

  - Я могу встретиться с тобой прямо сейчас. А что касается мучить, о, это мне очень нравится, я люблю мучить мужиков. И раньше, когда ты мучился, я в душе радовалась, прямо пела, но мне хотелось, чтоб ты пал передо мной на колени, как это делали рыцари в Средние века, а ты все краснел, и молчал, как...пенек. Итак, я жду тебя прямо сейчас.

  - Но я дежурю и не могу покинуть пост! - произнес я, сжимая трубку.- Мне дежурить до завтра.

  - Ну, вот видишь. Если бы ты даже не дежурил сегодня, ты мог выйти ко мне на очень короткое время. Что, если я не отпущу тебя?

  - Я не знаю. Я был бы на седьмом небе от счастья. Это, наверняка было бы очень романтично.

  - Вся беда в том, что ты романтик. Хорошо быть романтиком, когда у тебя все есть, а когда нет...даже личной свободы, на романтизме далеко не уедешь.

  - Нина, все, что вы говорите - голая и жестокая, правда. Нельзя с ней не согласиться и все же я хочу увидеться с вами. Какие препятствия вы видите к этому?