Помещение выглядело ужасающе грязным, но в остальном не пострадало. Уничтожать медицинское оборудование нападавшие не стали. Никаких медикаментов не нашлось. Свет пиропатрона отражался в пыльных стеклах шкафов, сквозь прозрачные дверцы видно было, что полки пусты. Те, кто забрал со станции еду, обчистили и медблок, взяв лекарства, бинты и инструменты.

Оборудование, тем не менее, осталось на месте – видимо, электронная начинка в нём выгорела, и оно ни для кого уже не представляло интереса. Зеленоватый свет пиропатрона вырисовывал огромные лампы над операционным столом, бочкообразную барокамеру, поставленный вертикально томограф, хирургический дрон, раскинувший щупальца-манипуляторы.

На столе темнели густые пятна – видимо, кому-то здесь пытались оказать помощь. Рядом лежал ворох бинтов, были разбросаны серые от грязи ватные тампоны. Ничего полезного здесь не нашлось.

Ступеньки в конце одного из коридоров привели в арсенал. В длинном узком помещении обнаружилось электромагнитное и плазменное оружие, непригодное к использованию – и ни одной единицы огнестрельного, ни одного патрона любого калибра. Очевидно, какую-то часть действующего вооружения защитники взяли в бой, остальное забрали то ли выжившие из штурмовой группы, то ли те, кто побывал на станции уже после них. В темном арсенале теперь остались только пустые стеллажи с пазами для винтовок, автоматов, дробовиков да полки для боеприпасов, покрытые пылью.

Вдоль одной из стен были выставлены в ряд пять единиц полной экипировки бронепехоты. Эгер остановился, рассматривая массивные силуэты с широкими округлыми плечами, похожие на рыцарские доспехи. Кеорт подошел поближе, стал у него за спиной.

Тяжелый защитный комплекс VN-307 «Ахиллес», эксклюзивная разработка корпорации «Иллакис». Броневые пластины, способные выдержать прямое попадание бронебойного снаряда из орудия калибром до сорока двух миллиметров. Система радиопомех, сбивающая наведение управляемых ракет. Шлем с многослойной фильтрацией воздуха, независимая система подачи кислорода для работы в зонах высокой загазованности. Встроенный экзоскелет, позволяющий применять тяжелое вооружение и переносить увеличенный боезапас.

В таком бронированном скафандре человек превращался в ходячий танк.

Компания очень гордилась своими «Ахиллесами» и дорожила им. Тем не менее, насколько знал Кеорт, экземпляров было выпущено немного – производство защитных комплексов было чрезвычайно сложным, каждая единица обходилась в солидную сумму. «И хорошо, что так», – подумал Кеорт. Каждый бой, в котором участвовали подразделения бронепехоты «Иллакиса», становился для их противников невероятно трудным. Уравнивала шансы только малая численность бойцов в такой броне. То, что здесь находилось целых пять «Ахиллесов», однозначно говорило о чрезвычайной важности этой станции.

Несмотря на это, все пять экземпляров так и остались здесь, внизу, где их застал Крах. Три крайних были открыты, один разобран – видимо, кто-то пытался то ли их починить, то ли облачиться в них, но с вышедшими из строя сервомоторами бесценная броня превратилась в неподъемную груду металла, пластика и керамики. Сейчас они больше походили на музейные экспонаты и превратились не более чем в напоминание об утраченной мощи.

Обход станции занял весь остаток дня. Эгеру хотелось начать ремонт «Харона», но сегодня было уже слишком поздно. Предстояло провести ночь в маленьких комнатах, что можно было считать улучшением жилищных условий – лучше узкие пыльные кровати, чем их отсутствие.

Кеорту не нравилась мысль о том, что придётся спать – настолько, что по спине каждый раз пробегал озноб.

Первое, что он сделал в своей комнате – снял рамки, висящие над кроватью, и передвинул шкаф так, чтобы он хотя бы частично закрывал надпись на стене.

Он не мог заснуть. Желудок был пуст, в матрасе и в постельном белье было полно пыли, но к таким условиям он уже привык – жизнь в Селве была ничем не лучше. Идею сделать здесь комнаты без дверей явно пришла в голову какому-то идиоту, и сейчас Кеорту в уши настойчиво лезли звуки из коридора: скрип койки, характерная возня, тихие женские вздохи – Эйди утешала Эгера как могла.

Всё это раздражало. Но дело было в чём-то другом.

Кеорт очень старался перестать думать. Прислушивался к шуму дождя снаружи. Пытался в деталях представить дождь, каждую каплю, увидеть, как вода падает на покинутые здания, как течёт в трещинах в асфальте, как заливает крышу комплекса. Как дождь идёт над грядой терриконов, над линией электропередач, над бесконечной равниной, над затерявшейся в темноте станцией без единого огня.

Никого и ничего на десятки километров вокруг. Только где-то в глубине, среди заброшенных строений не спят три человека. Эти мысли приносили мимолетное умиротворение, но оно проходило так быстро, что он едва успевал его уловить.

Дождь и темнота скоро перестали помогать. Звуки в комнате Эйди и Эгера стихли, но легче не стало. Хаос в голове кипел всё сильнее, его не получалось игнорировать.

Виски уколола знакомая боль. Кеорт потянулся за таблеткой, но передумал. Их осталось очень мало.

«Где бы теперь достать ещё… А как я раньше справлялся, когда таблетки кончались? Я и правда жил с этими болями… всегда?»

Кеорт ворочался на койке, поднимая пыль. Ночь запуталась в душном бреду, из него невозможно было выбраться.

«Имплантаты. Модули. Провода в голове… Самоопределение».

Дождь снаружи превратился в огонь, между зданий потёк расплавленный свинец. Пламя падало на площадь у комплекса, на замершую навечно антенну-руку, на могилы у края площади. Качались под ветром жетоны на цепях, оглушительно звенели, ударяясь друг о друга. Звон проникал через воздуховоды, нёсся по вентиляции, врывался в уши, заполнял пространство внутри черепа.

Глаза на жетонах смотрели на комплекс. Кеорт знал, что они видят его, видят прямо сквозь стены, пока он лежит, отвернувшись от них и зажав уши ладонями.

«Может, я схожу с ума? И все странные мысли, непонятно откуда берущиеся, и сны наяву – всё это отголоски грядущего сумасшествия?»

Кеорт сел на кровати. Скорчился, сдавил голову руками, уткнувшись лбом в колени. В таком положении он замер, закрыв глаза.

Он не знал, сколько просидел так. Звон наконец затих, но ощущение пристального взгляда осталось. Он открыл глаза, поднял голову, и волосы у него на затылке встали дыбом.

На другом конце кровати, в кромешной темноте кто-то сидел.

В лицо дохнуло могильным холодом. Дыхание перехватило.

Темная фигура была на расстоянии вытянутой руки. Лицо невозможно было разглядеть, но это точно был не Эгер. Кеорт почувствовал, как начинают шевелиться волосы на затылке.

Он разлепил пересохшие губы, собираясь спросить «кто здесь?», но у него больше не было голоса. Тёмная фигура чуть заметно шевелилась. Кеорт не видел лица, но был уверен – этот чужой смотрит ему прямо в глаза.

Его лицо почему-то нельзя было разглядеть. Он весь был собран из сконцентрированной темноты, и при этом был невыносимо, кошмарно материальным. Он сидел неподвижно и смотрел на Кеорта.

Пересиливая себя, Кеорт протянул к нему руку. Рука дрожала, как при лихорадке.

– Должен всё доделать. Нельзя бросить задание…

Голос оборвался на полуслове. Кеорт замер с вытянутой рукой.

В комнате никого не было.

Кеорт помотал головой, протер глаза. Он здесь один. Снаружи по-прежнему дождь. В темном углу на другом конце кровати пусто.

«Может, я всё же заснул на минуту? Мне всё приснилось?»

Он медленно вдохнул пыльный воздух. Плечи свело, мышцы начали болеть.

«Так дальше нельзя. Нужно узнать. Или я окончательно потеряю рассудок».

Адаптивные зрачки, провода, модули – всё это материально, всё это можно увидеть, можно потрогать руками. Если в его теле нет ничего такого, о чём ему наговорил Эгер, это будет означат, что он, Кеорт Квинт – именно тот, кем себя считает, и что он не сумасшедший. А Эгер – трепло.