В тусклом отсвете полусгоревших восковых свечей волосы Беллы — мерцающая лавина чёрных кудрей — это острые белые плечи, едва ли кокетливо прикрытые влажной сумрачно-дымчатой вуалью густых волос-паутинок; туго сплетенные между собой шелковистые змеи. В свете свечей по волосам Беллы ползут кровавые пауки. Сириус вытирает вспотевшие ладони о брюки.

Конечно же, она его не звала. Совершенно, совершенно не звала; Сириус знает это точно. Насмешливый излом чёрной брови и дрогнувший в улыбке уголок бордово-алых губ — это совершенно не приглашение, но ему впервые плевать на очередную насмешку Беллы. Она всегда над ним насмехается, всегда. С самого детства.

— Что ты здесь забыл, мой маленький младший братец?

Взрослая кузина Белла — красивая кузина Белла, у неё красивые волосы, красивый рот, красивые руки, даже глаза — и те настолько красивые, что он просто не может удержаться.

Удержаться и не свернуть ей шею.

Она расслабленно полулежит в тяжёлом кожаном кресле, упираясь острым локтем в подлокотник; её голова небрежно откинута на спинку, а волосы текут непроглядным чёрным маревом, сползают вниз тысячами извивающихся бархатных змей.

Сириус сглатывает — нервно и дерганно, его кадык резко двигается вверх-вниз, а сцепленные в кулак пальцы подрагивают — то ли от волнения, то ли от странного собачье-охотничьего предвкушения.

— Решил тебя навестить. Ты ведь не против, моя вредная старшая кузина?

Беллатрикс понимающе щурит пугающие жутковатые глаза — они чёрные и они сияют, хотя Сириус знает, что чёрный априори сиять не может. Она понимающе убивает его этим взглядом — она вообще все делает так понимающе, с таким ядовитым снисхождением, что это приводит его в ярость.

Больно почти физически — видеть, но не трогать, а ведь так хочется.

Завыть хочется, как псу ничтожному и преданному.

— Сестра, милый Сири, — с мягкой полуулыбкой поправляет его Белла, — я твоя старшая сестра. Не так ли?

Не так ли? Не так ли?

Сириус жмёт плечами. Ему плевать, что она несёт — на самом деле он даже сейчас не против разбить Белле губы, вырвать волосы или хотя бы просто ударить. Она выводит его из себя, хотя ничего не делает. Просто улыбается; она просто-напросто улыбается своей понимающей всезнающей улыбкой — конечно, она все понимает и все знает.

Это бесит. Она бесит.

— Какая же ты сука, Белла.

Она улыбается снова — довольно и самоуверенно, её губы складываются в лёгкую пренебрежительную усмешку, а он наконец замечает в её руке полупрозрачный хрустальный бокал с густым темно-красным вином. Белла делает неторопливый глоток, и на краю остаётся смазанный отпечаток от её яркой помады. Когтистая ладонь с длинными чёрными ногтями задумчиво перестукивает по подлокотнику, глаза её щурятся… она такая красивая.

Почему она такая красивая? С этими своими блядскими волосами и абсолютно блядскими глазами?

Блядь.

На левой руке, той самой, с которой Белла уже успела стащить перчатку и лениво сбросить на пол — вокруг тонкого ломкого запястья расползаются странные сиреневые разводы, будто разлитые школьные чернила.

Синяки. Точно. Синяки.

Сириус долго смотрит на её запястье, на костлявые пальцы, на сухую болезненно-бледную кожу, на чуть задранный шелковый рукав небрежного домашнего платья, — но даже в нем Белла умудряется выглядеть королевой.

— Что такое, милый брат?

Он и сам не знает, что приводит его в ярость — то ли неприкрытые и явные следы близости с мужем на её запястье, то ли распущенные пряные кудри, то ли адски горящие на белом лице нечеловеческие глаза, то ли хриплый шепчущий голос со странными убаюкивающими нотками… он не знает, правда не знает.

Сириус ничего не знает — ни своего имени, ни времени, ни места, ни происходящего, единственная связная мысль, отчаянно бьющаяся в его мозгу была простой до умопомрачения — какие же у неё красивые волосы.

Блядь.

Какая же она красивая.

Он никогда не видел ничего более прекрасного.

Сириус бьёт её по лицу — и едва не сходит с ума от счастья, когда на её ярких губах лопается тонкая алая кожица и из маленьких ранок-трещинок начинает течь чистая кровь.

Белла смеётся, её волосы в тусклом свете отливают багрянцем, а глаза горят каким-то потусторонним огнём, адским огнём, ядом, насмешкой и мрачным удовлетворением.

Ей нравится? Нравится?

— Тебе нравится, сестра?

Она смеётся даже тогда, когда он опрокидывает её на пол и берет прямо там, стирая в кровь её обнаженную белую спину; Белла взрывается смехом, когда он отчаянно трахает её — почти насилует, но ей это нравится и ей смешно.

Белла его даже целует — её поцелуи на вкус как кровь и сладкий яд-сироп, текущий вниз красными мелкими каплями успокоительной настойки розмарина и ежевики. От её волос пахнет чем-то восточным, какими-то курительными благовониями, душной непроглядной ночью и сухим ветром с диких египетских пустынь; на её бледной меловой коже яркими цветами распускаются фиолетово-желто-красные подтеки; в её волосах путаются змеи.

Она так прекрасна. Просто до ужаса.

Когда утром, едва проснувшись, Сириус видит её рядом с собой — её чернокудрая макушка мирно покоится на сгибе его локтя, а ворох тяжёлого облака шелковистой гривы спадает ему на лицо, шею и грудь; тогда он чувствует себя самым счастливым человеком на всем белом свете.

— Блядские кудри, какие же у тебя блядские кудри, — шепчет он ей куда-то в матовое искусанное плечо.

Белла звонко хохочет, обнажая ровные белые зубы, её глаза кипят и горят, словно в них варятся грешники, а в распущенных волосах путаются и снуют кровавые пауки.

При дневном свете она все ещё слишком прекрасна.

Особенно прекрасны её блядские чёрные кудри.

========== «Куклы», Геллерт Гриндевальд/Ликорис Блэк. ==========

Власть и деньги она всегда любила намного больше, чем всё остальное; так сильно, даже слишком сильно для женщины — одержимость Ликорис этими двумя вещами буквально сводила её с ума. И всех вокруг.

Ликорис с детства мечтала о собственном дворце, тысяче слуг и безграничной власти — и на семилетие она получила вожделенный кукольный замок с двумя десятками дорогих коллекционных фигурок и возможностью играть на своё усмотрение.

«Делай всё, что только захочешь, малышка», — велел отец, почти ласково потрепав её по голове. Его перстень зацепился за белокурые волосы и чуть не выдрал целую прядь, но Ликорис всё так же продолжала лукаво хлопать длинными чёрными ресницами и весело улыбаться: помимо замка она хотела выпросить ещё и игрушечную конюшню, сад и ещё что-нибудь интересное, а её радостное личико в обрамлении совершенно несемейных белокурых локонов напоминало ангелочка.

Конюшню ей купили. И сад тоже. И даже ещё один замок. Ликорис с детства делала то, что хотела и выпрашивала свои хотелки и желания только у тех, кто мог ей их дать.

В детстве она играла куклами постоянно. Ликорис безжалостно отрывала куклам красивые головы, яростно выдирала тонкими ногтями хрупкие шарниры, а когда сильно злилась — швыряла их на пол и топтала ногами до тех пор, пока фарфор, пластик или даже ткань не рвалась или ломалась под её бешеным напором.

Ликорис считала это властью. Власть для неё с детства была проявлением силы и превосходства — она наблюдала эту силу в отношениях отца и матери, пользовалась этой силой во время ссор с братьями, а позднее — пользовалась ей всегда.

Но в детстве это были всего лишь куклы.

Эти самые куклы под безжалостными тонкими пальцами Ликорис безмолвно плакали и отчаянно стенали, их огромные яркие глаза наполнялись слезами, а искусственные красивые рты кривились в гримасах нескрываемого страдания — самого настоящего страдания, без капли фальши или наигранности.

Маленькая Ликорис, наигравшись, выбрасывала сломанную надоешую игрушку и шла к отцу — просить новую; уж он-то ей никогда не оказывал.

Так уж повелось, что он тоже не мог перед ней устоять.

В школе Ликорис училась на Слизерине и держала в хрупких нежных ручках весь факультет — она всегда и точно знала всё и всех, могла дать ответ на любой вопрос и вовремя оказать очень нужную услугу — вот только плату Ликорис брала запредельную, а все те, кто не умел правильно торговаться или выпрашивать, рано или поздно становились теми самыми куклами из замка — ради смеха Ликорис назвала папин подарок Хогвартсом и даже заказала нескольких кукол, точных прототипов реальных людей.