— …учились вместе. Она была такой милой в детстве!

Рита моргнула, возвращаясь взглядом к Белле.

— Я и сейчас очень даже ничего, милочка, — парировала она едко.

Долохов рассмеялся впервые за весь вечер.

Белла ушла через полчаса — ей надо было заскочить к Корбану и что-то забрать. Рита проводила её до дверей и отсалютовала сигаретой, зажатой между пальцами; Белла ей подмигнула.

За столик Рита уже не вернулась — Долохов поймал её в закутке, через который она обычно трансгрессировала домой вусмерть пьяная.

Он ничего не сказал — только выдрал сигарету у неё из руки и затушил носком тяжелого ботинка.

— К тебе или ко мне? — поинтересовался он лениво; Рите захотелось вцепиться ногтями ему в лицо.

— Да пошёл ты.

Долохов засмеялся — хрипло и до того снисходительно, что Рита чуть не вспыхнула от ярости. Она качнулась неловко, пытаясь балансировать на неудобном каблуке.

— Белла сказала, что ты теперь уже не помощник младшего редактора, а сам младший редактор. Быстро делаешь карьеру, детка.

На этот раз она всё же разозлилась — сунула руку в сумочку, пытаясь нащупать палочку, но не успела; Долохов перехватил её запястье и вдруг грубо притиснул к стене.

— Отвали, придур…

Он не дал ей закончить. Рита чуть не захлебнулась негодующим воплем, когда Долохов вдруг наклонил голову и поцеловал её; на вкус он был горьким и пах каким-то крепким алкоголем. Она пихнула его кулаком в плечо, но он больно сжал её руку. Рита рассеянно отметила, что останутся синяки.

Когда он оторвался от неё, Рита покачнулась снова.

— Так к тебе или ко мне? — переспросил Долохов и поцеловал снова, не дожидаясь ответа.

Рита сказала: «Давай к тебе» и поцеловала его в ответ. Через поцелуй она чувствовала его усмешку.

А через две недели Рита получила должность главного редактора. Ей выделили просторную комнату с распахнутыми настежь окнами и горшками с гортензиями на подоконнике.

Рита ухмылялась.

Ей стоило поблагодарить Беллу за удачное знакомство.

========== «С днём рождения», Антонин Долохов/Вальбурга Блэк. ==========

Дождь лил, как из дырявого ведра; ветер завывал, будто полудохлый бродячий пёс, гнул и корёжил чахлые тонкие деревья, выдирал слабые дряхлые кусты из размокшей влажной почвы и волочил пожухлые сломанные ветки за собою.

Вальбурга щурилась, пытаясь разглядеть адрес, кое-как нашкрябанный на клочке пергамента, и отчаянно сдерживала желание закурить — Долохов со школы отличался отвратным почерком, а потёкшие чернила и вовсе изгваздали короткую чёрную перчатку, и теперь на запястье отвратительно сияли синие пятна.

Долохов часто менял адреса; Вальбурга совершенно не трудилась запоминать новые, ей это было ни к чему. Она ещё со школы привыкла к его переездам, а сейчас частая смена квартир её и вовсе не волновала. Казалось, с возрастом у Долохова только усилилось желание скакать с места на место — он называл это любовью к путешествиям, а Вальбурга называла его ебланом; Долохов иронично сетовал на самую большую ошибку в своей жизни — научить её русскому мату.

Вальбурга переступила с ноги на ногу и всё же закурила — попыталась, точнее. Пальцы почему-то дрожали, сигарета не желала поджигаться и тухла, а потом и вовсе упала на землю; чёртов ветер тут же унёс её куда-то в сторону. Женщина поёжилась и закрыла лицо капюшоном. И наконец-то разглядела адрес.

Эта была какая-то халупа — Долохов часто выбирал какие-то совсем необитаемые места. То раздолбанные квартиры в спальных районах, то покоцанные клетушки где-то у чёрта на куличах, то и вовсе что-то экстраординарное, вроде подранной комнатки у какой-то рассеянной старухи с провалами в памяти.

Вальбурга постучала — руки замёрзли, и она прятала их в карманы мантии, пока ждала Долохова на грязном замызганном крыльце. Он открыл почти сразу, запустил её в крошечную полутёмную прихожую со скрипящими деревянными полами и даже не потрудился зажечь люмос. Вальбурга так его и узнала — по тлеющему огоньку на кончике сигареты и по застоявшемуся запаху крови.

Кажется, он потянулся её поцеловать — мазнул губами по щеке, неприятно кольнул щетиной и что-то сдавленно произнёс; она не расслышала.

— Ты что, пьян?

Он был пьян — Вальбурга, признаться, в последние лет пять не помнила и дня, чтобы он был трезв; от него пахло кровью, сигаретами и перегаром, да так, что она, привыкшая ко всему, брезгливо поморщилась.

Она пихнула его куда-то в бок — Долохов тут же отлепился от неё и наконец зажёг люмос, который на секунду осветил его лицо. Вальбурга прищурилась снова: правую щёку и подбородок пересекал длинный вьющийся шрам, уже заживший, но пока всё ещё отлично видимый. Обычно он сводил шрамы или просил сводить её: когда заявлялся пьяный в дрова в три часа ночи и просил залечить то ножевые, то перелом, то и вовсе припаять выдранные куски мяса.

А в школе он был таким хорошеньким.

— Нравлюсь? — Долохов радостно оскалился, заметив её взгляд, изогнутая лента шрама на его лице задвигалась, будто диковинная змея.

— Безумно.

Он весело хохотнул, галантно подавая ей руку, будто джентльменские манеры из него водка выбить не смогла, ну или ненадолго вернулся в школьные воспоминания — тогда он часто так делал. Вальбурга даже улыбнулась.

Долохов повёл её куда-то вглубь дома. Пару раз задел что-то, один раз не вписался в поворот и три споткнулся на ровном месте. Рука у него была горячая и цепкая; он впился клещами-пальцами ей в запястье, словно хотел продырявить кожу до самого мяса.

— Зачем позвал?

Обычно он приходил сам.

— Радуйся, Вэл, — проигнорировал её Долохов и сипло втянул воздух носом, — твой щенок неплох в дуэлях.

Вальбурга остановилась; затхлый жар влажно лизнул её затылок.

После взлёта Тёмного Лорда Вальбурга лишилась обоих сыновей, но только один из них оставался жив — она это знала, хотя и не могла найти. Орденцев то ли повесили, то ли сожгли — Вальбургу это не волновало, главным было одно — она достаточно заплатила за то, чтобы старший сын не попал в списки «предателей крови», но ни племянница Белла, ни муж, ни даже Абраксас — никто из них так и не выследил непутёвого болвана, ни одного его следа не осталось; Сириус просто-напросто сбежал, она была в этом уверена…

Была уверена.

— Помнишь, что я подарил тебе на двадцатилетие? — беспечно осведомился Долохов, лёгонько погладив её по локтю.

— Помню.

Она и правда помнила — тогда в подарок Вальбурга получила пальцы какого-то магглокровки, который накатал на неё донос в аврорат — на самом деле маггл метил на её место, но заявление не успело даже попасть в руки авроров — Долохов всегда был быстрее стражей правопорядка. Наверное, именно поэтому его так и не посадили.

Он потянул её за собой, а потом всё так же галантно распахнул дверь в какую-то комнатку; отошел чуть влево, пропуская её вперёд.

Вальбурга шагнула первой и чуть не задохнулась — в нос ей ударил стойкий металлический запах свежей крови, отвратительное амбре из мочи и рвоты и ещё что-то ядовито-ядрёное. В комнатке было неожиданно светло — горели какие-то странные маггловские лампы на потолке.

Вальбурга закашлялась и подавила желание заткнуть нос рукой; Долохов протянул ей чистый платок, и она тут же прижала его к лицу.

Антонин непринуждённо махнул рукой в самый тёмный угол комнаты: там, на подранном заблеванном матрасе, что-то дёргалось и копошилось, будто старалось упрятаться подальше — она не была удивлена, ведь Долохов любил долгие пытки.

— Зачем ты…

Вальбурга хотела спросить, но не закончила фразу — из угла донёсся какой-то странный воющий звук, хрипяще-надрывный, отчаянный, будто завывание сумасшедшего ветра за окном, а потом оно метнулось вперёд, заковыляло, поползло, волоча одну ногу.

Она даже не сразу поняла, кто перед ней — только потом, когда оно вскинуло голову с сальными грязными волосами, она узнала.

Узнала в этом измученном запытанном куске мяса собственного сына; безумно-бездумно жмущегося к её ногам, будто запоздало искал защиты.